Виктор вспомнил вчерашний тревожный день и критически посмотрел на Савина.
– Я снисхождения не ищу… Савин не дал ему закончить:
– Осторожнее, парень! В твоем положении не до амбиций, – с нескрываемой досадой проговорил он, откладывая ручку в сторону. – Этой строптивости тебе на день–два хватит, а что потом? Поэтому веди себя достойно.
Нервы Виктора не выдержали:
– Спрашивайте, задавайте вопросы…
– Если сам не решил, как отвечать, то мои вопросы не помогут, – проговорил Савин.
– Что вас интересует?
– Почему ты взял чужие деньги? Почему? Не поднимая головы, Виктор спросил:
– Для чего это вам?
Савин невольно про себя повторил вопрос: «Для чего это вам?» Смутная, далекая догадка заставила его задуматься. Он сказал:
– Когда понимаешь, легче прощается. Да и следствие вести я формально не научился. От формального плохо будет нам обоим.
– Вам–то что плохо?
– У меня перед законом ответственность. И перед тобой тоже.
– Можно вам задать один вопрос? А правда, бывают смягчающие обстоятельства? – Виктор смотрел с надеждой.
– Не веришь – читай. – Савин раскрыл «Уголовный кодекс», отыскал нужную страницу и протянул его Виктору. – Очень нужная, справедливая человеческая статья.
– И суд учитывает это?
– Обязательно. Скажи, поверил бы ты человеку, который говорит правду лишь тогда, когда его припрут фактами и ложь доказывают на каждом шагу?
…Виктор стал рассказывать торопливо, словно боялся, что его не выслушают до конца.
– …Только прошу – не сообщайте матери, что я натворил. И Тамаре, если можно.
– Сам скажешь. Будет такая возможность.
Виктор от волнения встал.
– Сиди.
Он сел на край стула.
– Я был вынужден взять. Я остался без денег. Здесь дело чести…
– Скажи, как повернул. Кто ж ее задел? Честь–то? Виктор не ответил.
– Кто от такой «защиты» чести выиграл? Ты? Мать?.. Подумал бы хоть о себе. О своем будущем…
Виктор сказал не раздумывая:
– Мне о себе думать нечего. Мое будущее на помойке. Я сам для себя уже ничего не представляю. Чересчур некрасиво все получилось. Мне безразлично…
Савин рассердился.
– Перестань! Людям хуже твоего бывает, но они не говорят: «Мне безразлично». Ты, как слабак, только о себе думаешь.
– Ну, это уж слишком. – Виктор опустил голову и плотно сомкнул губы.
Савин был доволен, что парня задели его слова. Он повторил свой вопрос, только прозвучал он уже несколько иначе:
– Почему совершил кражу?
– Я взял…
– Не дали же.
Пожалуй, только сейчас Виктор понял всю суть совершенного. Ему казалось, что Савин знает о нем что–то большее. Знает и о том, что происходило в его душе, когда он сидел на лавочке в коридоре. Но успокоил себя: «Не ясновидец же он, чтобы читать чужие мысли?»
А Савин между тем сделал новую запись в протоколе и теперь, покручивая ручку, терпеливо ждал ответа.
Виктор перехватил его взгляд и невольно отвел глаза. Этот простой вопрос: «Почему совершил кражу?» – вдруг с необычной силой всколыхнул все переживания, которые обрушились на него в последние дни, вспомнились и поездки с Гурамом на вокзал и в магазин. Он почувствовал приближение новой опасности.
– Когда я брал деньги, то мало что соображал. Был выпивши, – отвернулся, не закончив фразы.
Савин понимал, что перед ним не закоренелый преступник, прошедший через колонии и научившийся многим хитростям.
– Плохо, Пушкарев, очень плохо! Ссылка на «камыш» и деревья, которые гнулись, тебя не оправдывает. И моего вопроса не снимает, – отчеканил он строго. – Говори правду, – пододвинув к себе телефон, стал распутывать шнур, давая тем самым время на обдумывание ответа.
– Мне очень нужны были деньги, вот и вся причина, – выдавил из себя Виктор.
Савин не был жестким прагматиком. И вопрос: почему Виктор совершил кражу, имел для него не чисто «утилитарное» значение, существенное для выяснения причин. Этот вопрос был для Савина и нравственно важен, потому что в интересах самого Виктора было необходимо разобраться в этих причинах.
– Так–так. Значит, говоришь, были очень нужны? И то ладно. Только деньги в принципе нужны каждому, а вот кражи совершают единицы. Чтобы пойти на это, помимо твоего «очень», нужно плюнуть себе в душу, забыть близких, отказаться от всего хорошего, что было в жизни… Но и этого недостаточно. – Савин с горечью смотрел на Виктора. – Так что давай не крути.
– Я не крал. Я Куприянову записку оставил. Правда, когда сунул под подушку, показалось, что в наволочку она попала. И подумал: спать будет ложиться – обнаружит. Написал, что сразу верну переводом. Подумал, что сто шестьдесят рублей его лимитировать не будут. Это правда!
Слова о записке были неожиданными. После долгой паузы Савин сказал:
– Тогда и мою правду знай. Записка не меняет положения. Ты взял деньги без спроса… Тайно… Распорядился как своими… Тебе, оказывается, многое растолковывать надо.
Виктор смотрел озадаченно. Объяснение Савина его расстроило.
– Твой ответ о записке отразить в протоколе?
– Пишите, вам виднее.
Савин чуть улыбнулся.
– Запишу! Только вот беда, записки твоей не было. Ее не видели ни мы, ни Куприянов.
Виктор посмотрел недоверчиво.
– Как не было? Я писал. Я чистосердечно…
– Ты это серьезно? – спросил Савин. – Есть правильный путь – сначала честно рассказать, а уж потом говорить о чистосердечности. Где ж твоя записка?
– Положил ее Куприянову под подушку, – повторил он.
Савин вспомнил, что во время осмотра гостиничного номера ни он, ни Арсентьев под подушку–то не заглядывали.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Савин удивленно, наморщив лоб, Виктор – растерянно.
– Ну, допустим, положил… А теперь объясни, почему ты остался без денег? Растолкуй, как понять это «остался».
– Наверное, не точно сказал.
– Вот твой ответ, вот твоя подпись. Читай. – Савин приподнял бланк протокола и повернул его в сторону Виктора. – Давай внеси ясность, что значит «остался». У тебя их украли, отняли, потерял?
Виктор не ответил.
– В Москву когда приехал?
– Неделю назад.
– Сколько взял с собой денег?
– Какое это имеет значение?
– Имеет!
– Триста сорок.
– Ух ты! И за неделю без рубля? – удивился Савин. – Даже матери на пальто не оставил. Странное дело получается. Чего прячешь глаза? Боишься?..
Виктор с отчаянной решимостью взглянул на Савина и понял, что тот смотрит на него с досадой. От этого почувствовал еще большее огорчение.
– Чего бояться? Наказания? Чем больше, тем лучше, – возбужденно проговорил он.
– Если настроен вести разговор в таком тоне, то лучше его не вести.
Виктор опустил голову.
– Слушай, парень, брось… – навалившись на стол, громко сказал Савин. – Об этом говори другим, если они слушать пожелают. Еще никто в этом кабинете не говорил, что наказание желанно. Каждому хотелось поменьше. Наказание не страшно только несмышленышу… Ну, так куда же ты дел свои деньги?
Было видно – вопрос беспокоил Виктора.
– Как мне понимать твое молчание?
И только теперь, когда от обиды и стыда Виктор замкнулся, когда жизнь показалась ему лишенной всякого смысла, когда ожила терзающая душу тоска, он впервые услышал отчетливые посторонние звуки. Они жили в этом, казалось бы, непроницаемом кабинете. Сквозь распахнутую настежь форточку с улицы доносился шум самосвалов, скрежет железного скребка о тротуар, смех мальчишек, почувствовавших наступление весны. Там, за окном, шла такая знакомая, теперь уже ставшая для него невероятно далекой жизнь.
– Ты меня не слушаешь, Виктор, – нарушил молчание Савин. – Приди в себя и пойми ситуацию.
– Какую ситуацию?
– Почему такой обидчивый тон? Не нравится мой вопрос? Хорошо. Задам другой. Скажи: в Москву приехал с чужими людьми или с друзьями?
– С друзьями.
– Что же у них взаймы не взял? Ну, у Тамары неудобно – это ясно. А у Тарголадзе? Насколько мне известно, он деньгами располагал.