– Привет! – поздоровался он и, не теряя времени, сразу же кратко ввел своих сотрудников в курс дела. Рассказал о краже самое главное и поделился планом первичных оперативных действий. – Вот адреса, где может появиться Пушкарев. – Арсентьев вытащил из кармана записную книжку и вырвал листок. – Поезда на юг после двух ночи не отправлялись. Надеюсь, вернетесь не с пустыми руками. Правда, до очередного состава времени маловато…

Муратов, отличавшийся удивительной инициативностью и напористостью, только улыбнулся:

– Бывает хуже, когда не знаешь, кого брать… Уже в машине Казаков раздумчиво проговорил:

– Чего завидуют нашей работе? Романтика… Она только в кино захватывающая. А на самом деле дежурства, наряды, проверки, протоколы, отчеты, справки, запросы… Нет передыху ни днем, ни ночью. Голова кругом идет. Для сна лишний час не украдешь. Да и дела–то – сплошное расстройство и огорчение…

Муратов опять улыбнулся.

– Не согласен? – удивленно спросил Казаков. – Сколько нам времени остается на личную жизнь? Не ответишь. Происшествия, допросы, задержания, обыски, тяжелые разговоры с потерпевшими. И за всем этим – люди. Сплошная драма в трех частях. А после работы, даже ночью, – думаешь о том, что говорилось на совещаниях, что прояснилось на допросах, что не выяснено при осмотре, о чем не договорили потерпевшие и задержанные. И так изо дня в день.

– Это верно, – с готовностью ответил Муратов. – Ноги и те сами собой вышагивают туда, куда надо. Но ноги не главное. Важно, чтоб голова всегда хорошо работала. Только знаешь, наверное, в нашей работе так и должно быть. Без такого напряжения чужую боль не снимешь, не облегчишь.

– Пожалуй, – согласился Казаков. – Недаром нас называют оперативниками. Вот мы и заняты постоянно. И не хватает нас для друзей, знакомых.

– На случайных знакомых можно время сэкономить, – сухо сказал Муратов. – Знакомые – не друзья. Они вспоминают нас, когда возникает потребность…

Машина притормозила у пятиэтажного старого дома, затерявшегося в одном из переулков на Сретенке. Потянув на себя входную дверь с тугой пружиной, они вошли в подъезд. На лестничной площадке тускло горела лампочка. Подсвечивая фонариком, Муратов тихо шел по длинному, как в общежитии, коридору, отыскивая нужную квартиру. Нажал кнопку звонка – дал два коротких. С минуту ждал.

Нажал на кнопку еще раз. За дверью, обитой стареньким черным дерматином, послышались шаги.

– Кто там? – спросил женский голос.

– Аварийная. Нижний этаж залило…

– Еще не хватало. Вас днем не дозовешься, а тут сами заявились… – ворчала женщина, щелкая задвижкой.

Дверь приоткрылась. В проеме показалась остроглазая худенькая старушка.

Муратов переступил порог.

– Не беспокойтесь, мамаша, – тихо сказал он, показывая красное с тисненым гербом удостоверение. – Мы из милиции, – и мягко захлопнул входную дверь.

Старушка оказалась словоохотливой. Без смятения в глазах она проговорила:

– А я не беспокоюсь. Бояться мне нечего, миллионов не имею, – и все же выражение ее лица изменилось. Склонив голову набок, она разглядывала их.

– Четкина Валентина здесь живет? – шепотом спросил Муратов.

– Валя? Здесь! Вот тут, – указала на покрашенную светлой краской дверь и пояснила: – Она свою комнату почему–то берлогой называет. Значит, милиция ею заинтересовалась? А я подумала, кавалеры пришли, наговоришь чего лишнего.

– Кто у нее сейчас? – спросил Казаков.

– Не знаю. Все магнитофон крутили…

Дверь Четкиной была не заперта. Они постучали. Никто не ответил. В комнате слегка накурено, пахло горьковатыми духами.

Муратов пошарил рукой по стене, нащупал выключатель. Комната оказалась большой и уютной. Слева синий угловой диван, около него кресла. В углу – цветной телевизор.

Настенные часы мягко пробили семь.

– Кто там? – раздался за занавеской мужской голос.

– Милиция… Оденьтесь, поговорим в коридоре, – хмуро сказал Муратов. – Вопрос небольшой есть.

Втроем они вышли из комнаты. Старушка в шлепанцах шмыгнула на кухню. Оттуда сразу же послышались звуки передвигаемой посуды. Похоже, до этого она стояла у двери.

Даже не глядя на паспорт, Казаков понял, что перед ними не Пушкарев.

– Судя по штампу, вы, гражданин Тарголадзе, совсем недавно из загса, а уже свой адрес успели спутать… Чему улыбаетесь?

– Не будьте придирчивы. Супружеская верность – такая же редкость, как и сиамские близнецы, – нахально протянул Гурам. И уже серьезно: – Я в женатых только значусь. Штамп в паспорте менять надо. Уже год не живу с женой.

– Наверное, это лучше для нее, – сказал Муратов. – Пойдем, Казаков, здесь все ясно.

Виктора задержали в аэропорту Шереметьево за полтора часа до отлета в Тбилиси. В протоколе указали, что у него изъято: «женское пальто, новое, демисезонное, темно–синего цвета, на бежевой из искусственного меха подкладке, с товарным ярлыком. Цена сто шестьдесят два рубля». На «газике» Виктора привезли в отделение. Было около девяти. По коридору ходили люди в штатском и форме. Они смотрели на него не сердито, а некоторые совсем не смотрели – проходили мимо.

Виктор тяжело привалился к боковушке деревянного дивана и сидел неподвижно, уставившись глазами в свежевыкрашенный коричневый пол. Он удивлялся, что его долго не вызывают. Почему–то казалось, что допрашивать должны сразу, чтобы быстро добиться правды. Сердце колотилось так, словно долго–долго бежал. Только сейчас, в этом тихом, светлом коридоре, понял все, что случилось. Он больше всего боялся не того, что его задержали и начнут скоро допрашивать, а того, что будет впереди. Но неожиданная мысль овладела им полностью. Она принесла еще большие страдания.

«Выходит, я и сейчас о себе, не о матери, думаю. Зачем я взял чужие деньги? Чтобы на них купить ей пальто? спросил сам себя. – А она, понятия не имея о моем нечестном поступке, будет носить его и по–прежнему гордиться, что вырастила заботливого сына… Хорошо, что задержали, что милиция избавила ее от такого позора. Но ведь ей скажут, а узнав, выдержит ли? Гипертония. Плохое сердце…» До жути захолонуло в груди. Виктор гнал от себя эту страшную мысль.

И вдруг все показалось ему нереальным. Будто бы это стряслось не с ним, а с кем–то другим, совершенно не известным человеком. Он внезапно увидел себя как бы со стороны. Такое чувство охватывало его в кинозале, когда на экране развертывались события, не имевшие непосредственного к нему отношения и в то же время волновавшие его. Волновавшие потому, что на экране был такой же человек, как он, – его ровесник, переживавший трудные минуты сомнений, колебаний, страха.

«Я это или не я, – думал Виктор. Ему даже захотелось себя больно ущипнуть, чтобы оказаться вновь в привычной обстановке. – Это я, – с горечью сказал он. – И все это происходит именно со мной. Сейчас меня будут обвинять в самом подлом поступке – в нечестности».

«Это не ты», – вдруг заговорил в нем какой–то незнакомый голос того, кто, видно, никогда бы не подумал, что он способен украсть, обмануть, солгать. Виктор привык ощущать себя порядочным человеком, который может прямо смотреть людям в глаза. Сможет ли он теперь открыто смотреть в глаза следователю, который, наверное, скоро вызовет в пугающий его кабинет?

И тут другой голос вдруг напомнил ему один случай, который он, казалось, навсегда забыл. Случай пустяковый и, в сущности, ничтожный. Может быть, он никогда бы о нем и не вспомнил. А вот сейчас все ожило в памяти.

Он входит в книгохранилище библиотеки, где временно работал его давний товарищ, помогавший ему готовиться к экзаменам. Нужна была какая–то старая книга – учебник, выпущенный несколько лет назад. Они вдвоем рылись в груде книжного развала, потому что все там было в беспорядке, и книгохранилище хотели перевести в другое место.

Товарища кто–то позвал. Виктор остался один. Он распрямил затекшую спину и увидел перед собой на книжной полке книгу Александра Дюма. Роман «Сорок пять». Дальнейшее как бы происходило помимо его воли. Он взял портфель, лежавший на подоконнике, быстро расстегнул замок, шагнул к полке и сунул в него желанную книгу. Через полчаса, когда шел по улице, почувствовал на минуту горький стыд, но тут же успокоил себя. Рассудил, что книга все равно бы пропала в этом хаосе, что ничего поэтому противозаконного не совершил.