В один из дней я написал: «Больше всего радовался сегодня не тому, что принят на работу, а: тортику, танцам и тому, что мне несколько людей сказали, что я им нравлюсь».

Валенсия: Ты мне нравишься.

Твой ответ заставил меня улыбнутся. Я боролся с собственной мимикой и потерпел поражение в этой борьбе. Мои щеки окрасил румянец, на душе моментально потеплело.

Савиньен: Спасибо. Ты мне тоже нравишься.

Но внутри меня бушевал целый шквал эмоций, грозивший накрыть меня с головой. Я думал, что так и выглядит настоящая дружба.

В этот день, грянула, первая ссора. Мы обсуждали твоего очередного парня и, очередное расставание. Я пытался понять почему. Почему ты вновь и вновь вступаешь на одни и те же грабли? Должна же быть причина.

Валенсия: Я начала с ним встречаться из-за общественного давления.

И грянул гром. Ничто не вымораживало меня сильнее, чем выбор, сделанный благодаря обществу. Я плевал на мнение общественности будучи подростком, и плюю на него сейчас. Для меня есть я и мои близкие, а всех остальных я гнал бы взашей.

Я начал медленно закипать, словно чайник, готовый в любое мгновенье засвистеть. С той лишь разницей, что я мог взорваться.

Савиньен: Тебе нужно думать своей головой, а не чужим мнением и давлением общественности. Расстаться тебе с ним надо. Но. Изначально не стоило встречаться. И кто, такой, умный тебе вообще это посоветовал? Да и зачем?

Валенсия: Общественное давление.

Общественное давление – это не ответ, а отмазка. Неужто весь город разом принудил тебя к отношениям с этим мальчиком? Вот уж вряд ли. А ежели так, то я готов заплатить, чтобы посмотреть на такое. Вероятно, это был кто-то из твоих подруг. Может одна, а может несколько, что как попугаи вторили одно и тоже. Только я сомневаюсь, что их действиями руководила забота о тебе. Они оказывали на тебя тлетворное влияние, потакая подобного рода отношениям. И, вместо того, чтобы ограждать от этого, они радостно толкали тебя в объятья очередного парня. Вы все не понимали, что отношения создаются не забавы ради. Вы не осознавали, какой вред можете, случайно, принести человеку. И самое страшное, вы не пытались понять. Признаться, я изрядно вспылил.

Савиньен: Я говорил тебе, что это плохая идея, но слова общественности тебе важнее. Меня ты не слушаешь. Ты все равно сделаешь по-своему. Или так, как тебе скажет тупая общественность.

В тот момент во мне говорила обида. Причем сейчас, я понимаю, откуда росли ноги у этой, всепоглощающей злости.

8 марта твоя коллега вела себя со мной достаточно грубо, и ты оправдала ее.

Затем ты написала: «Я люблю и тебя, и ее», будто это должно было меня утешить. Ты отметила, что коллега устала, вот только я, как покупатель, вовсе не обязан терпеть ее настроение. Работа на то и работа, чтобы выполнять свои задачи, а не третировать клиентов. Ты добавила: «Я все равно буду тебя защищать». Я не нуждался в защите. Как ты не могла этого понять? Я желал устранить первопричину, а не мирится с последствиями. Все, что я ждал от тебя это поддержки. Я не просил о защите. Я хотел лишь, чтобы ты набралась храбрости, сказать ей, что она неправа. Свою коллегу ты ценила явно больше, чем меня, раз вместо того, чтобы ее приструнить, ты решила, что мне требуется защита, как будто я гребанный первоклассник. Я обсудил это с лучшей подругой, в тот день, и услышал любопытную вещь. Она заявила, что тебе удобно сохранять нейтральные отношения с нами, и, знаешь, я был с этим полностью согласен. Тебе и впрямь было удобно. Но я и не просил тебя делать такой выбор. Я лишь хотел, чтобы ты, хотя бы, в беседе со мной, не пыталась оправдать ее поведение усталостью, и прочим. Я хотел, чтобы до тебя дошло, что ее, так называемые, шутки, меня оскорбили. Я расстроился, и посетовал, на то, что ты пишешь о любви, и лучшая подруга указала мне на то, что это не более, чем стандартные фразы, за которыми ничего нет. Это был первый раз, когда я над этим задумался. Я был растерян и не знал, как поступить и, потому, спросил совета.

Арианна: Я придерживаюсь мнения, что ничего хорошего общение с ней не принесет. Совет? Да тот же, не спешить сближаться с малознакомыми людьми.

Мой лучший друг, узнав о всей этой ситуации, рекомендовал послать и тебя, и твою коллегу, и заодно написать жалобу вашему начальству. Двое моих друзей возмутились поведению твоей коллеги и, еще больше, твоей, так называемой трусостью. Они считали, что мне не стоит тратить время на человека, который пытается усидеть на двух стульях. Я не послушал никого из них и остался, потому что все внутри меня бунтовало, стоило лишь помыслить о том, чтобы остаться без тебя.

Что ж, теперь тебе известна эта маленькая предыстория и ты лучше понимаешь, откуда взялось такое обилие эмоций. Недосказанность сыграла дурную шутку и вылилась в целый фонтан негатива.

Валенсия: Слушаю я всех.

Для меня это звучало, как отмазка. Меня уже было не остановить в безудержной ярости и обиде. Мой разум выдал то, что в спокойном состоянии я бы ни за что не напечатал.

Савиньен: Нет, Валенсия. Ты слушаешь других, а не меня. И не оправдывайся общественным мнением. Выбор был твой.

Каждое слово являлось сосредоточением моей злости и в каждой букве было такое количество яда, что им можно было убить сотню людей. И твое последующее за этим сообщение все, лишь, усугубило.

Валенсия: Выбор мой и косяк на мне и совесть будет мучать меня.

В тот момент это звучало так, словно ты повторяешь заезженные фразы. Словно ты нарочно пишешь то, что я хочу услышать. Я ощущал, что в этом нет ни малейшего смысла и это выводило меня из себя, похлеще, чем все твои парни разом.

Савиньен: Ты говоришь так почти каждый раз. И обещаешь, что исправишься. Я говорю, что будет. И я оказываюсь прав каждый, гребанный, раз. Но слушаешь ты все равно других.

Мои слова были продиктованы обидой. Обидой человека, мнившим, что его мнение самое важное и ценное. Да, признаться, меня бы и сейчас изрядно задело бы столь явное пренебрежение, но скорее из того, что я потратил время впустую. Совет ценен тогда, когда к нему прислушиваются. В ином случае вы напрасно потеряли время. В ту пору я обиделся из-за того, что ты выбирала других, а не меня. Ныне я был бы раздосадован тем, что вообще затеял разговор. Есть и более лучшие способы проведения досуга.

Ты записала голосовое, в котором сказала следующее: «Блин, солнышко, прости меня, пожалуйста. Я люблю, я ценю, я слушаю тебя. Честно. Я ценю дружбу с тобой. Ты мне нравишься, как человек. Мне стыдно за то, что я тебя не слушаю».

Но я не поверил ни одному твоему слову. То, что раньше согрело бы меня, теперь не принесло ничего, кроме горечи. Мне вспомнилось, как легко ты умеешь любить, и как мало для тебя это значит. Уже в тот момент я подумал о всех тех, несчастных парнях, которым ты также говорила, что они тебе нравятся. Где они сейчас? Какая судьба уготована мне?

Савиньен: Не извиняйся, Ленс. Я привык, что люди выбирают не меня.

И за этой фразой я скрыл свою ранимость. Свой страх быть отвергнутым. Свои опасения остаться без тебя. Я не посмел говорить прямо о том, насколько ты значима и как я желаю быть значимым тоже. Я ограничился лишь намеком, что и близко не являюсь твоим приоритетом.

Валенсия: Но я все равно люблю и ценю тебя.

Сейчас мне верится в эти слова еще меньше. Знаешь почему? Потому что, читая это таким образом возникает ощущения, что ты также не выбираешь меня, но все равно любишь и ценишь. Ты задумывала так изначально или это вышло совершенно случайно? И не спросишь ведь, теперь. Несмотря на то, что я мог много всего сказать, я ограничился советом.

Савиньен: Знаю, что ты меня не послушаешь. Но…Подумай над тем, что ты делаешь и чего ты хочешь. И будь честной, хотя бы с самой собой.

Мы не общались весь следующий день после этого и я всерьез переживал, что это конец. Я не хотел тебя терять. Я волновался весь день, пока ты не писала и с трудом заснул, мучимый виною. Я счел себя дураком, что накинулся на тебя, словно коршун и растерзал грубыми словами. Я настолько переживал, что у меня тряслись руки, когда 11 марта я открывал диалог с тобой. Однако именно ты задала вопрос: «Надеюсь у нас все хорошо?». Я должен был спросить это, поскольку именно я виновен в том, что эта нелепая ссора произошла. У меня была удивительная черта: Не говорить о своих чувствах, но при этом ожидать от других того, что они распахнут предо мной свою душу и поведают о том, что испытывают.