Ты не любишь книги, когда как я их обожаю. Я сказал тебе, что пишу роман и ты ответила: «Я бы его почитала». Человек, который не любит книги, вдруг изъявляет желание прочесть твою…И что ты со мной делаешь? И что в тебе такого было, что одной фразы становилось достаточно, чтобы стены, что я старательно возводил, разрушились вдребезги?

– Я настойчивый, -заявил я, одному мужчине, с которым имел честь беседовать.

– Это так, -подтвердила ты, влезая в нашу беседу, -Он настойчиво досаждает мне своими разговорами.

Какая вопиющая наглость с твоей стороны, учитывая, что именно ты прервала нас с этим мужчиной, чтобы вставить свое слово. Тебе недоставало моего внимания или ты сочла данный комментарий ужасно уморительным?

– Ах так, -возмутился я, складывая руки на груди, -Больше на твою смену не приду. И не обниму никогда.

Какая нелепая угроза. Почему меня вообще волновало, что ты думаешь? Почему меня так задело то, что ты можешь устать от разговоров со мной? Почему для меня было важно то, что ты чувствуешь себя комфортно? Сейчас я знаю ответ, но тогда у меня его не было.

– Ты и так меня не обнял, когда пришел, -и прозвучало это, отчего-то, с неким укором.

Я сам предложил обняться после этих слов. Сам. Знала ли ты, насколько это несвойственно для меня? Знала ли ты, что я даже собственных друзей редко обнимал? Конечно не знала, ведь я никогда тебе об этом не говорил. Я сделал исключение для тебя, не ведая, что исключений за этим последует тонна.

– Мне больно улыбаться уже, -жалуешься ты, в какой-то момент, и тут же добавляешь, словно боясь обидеть, – Это комплимент.

У нас складывалось достаточно странное общение. Никогда прежде у меня не было такого взаимодействия. С удивлением я поймал себя на том, что наслаждаюсь происходящим. Мне нравилось то, что зарождалось на моих глазах. И теперь я не хотел сбежать. Я желал остаться и узнать, что будет дальше.

В один из промозглых дней я зашел в кофейню, и ты подошла меня обнять. На мне была верхняя одежда, от которой так и веяло холодом и, вместо того, чтобы акцентировать внимание на этом я ляпнул совершенно иное:

– Подождала бы, хоть, пока я разденусь.

Твоя приподнятая бровь была красноречивей любых слов. Я желал провалиться под землю. До того двусмысленной получилась фраза. Я задавался вопросом, отчего в твоем присутствии становлюсь идиотом.

Спустя месяц знакомства я уже сам тянулся к тебе с объятьями. Подумать только, как быстро я привык к тебе в моей жизни. Я никогда не вел себя подобным образом, и перемены эти, и смирение, казались мне странными.

– А мы только о тебе говорили, -выдает другая бариста, стоит только мне переступить порог и оказаться в теплом заведении.

– О чем же? –спрашиваю я с любопытством.

– О возрасте, -отвечаешь ты, раньше, чем та девушка успевает раскрыть рот.

Что можно обсуждать, касательно возраста? Кажется, мне, что ничего и говорили вы совсем о другом. Ты так зыркнула на коллегу, словно пыталась задушить ее на расстоянии. Я не стал выпытывать, хоть счел эту сцену весьма подозрительной. Что вы обсуждали такого, что ты не захотела поделится? Это ведь касалось меня непосредственно. И, что немало важно, почему я позволил тебе промолчать?

Как изменилась моя жизнь с появлением тебя…Я привык к твоему: «Савочка», хотя ненавидел такое обращение. У меня, в конце концов, есть полное имя, так зачем звать собачьей кличкой? Я смирился с обращением: «Солнце», хотя и его презирал. Настолько сладким было это слово, что меня каждый раз тянуло к ближайшему унитазу. Я позволил обнимать себя так крепко, что ощущал прикосновение твоей щеки к своей. Я допустил все это, не пытаясь остановить, не делая замечаний и ни коим образом не препятствуя. Я и сам не понимал причин подобного смирения. Я сдался. Открыл ворота своего замка, впустил тебя и выкинул ключ. Тебе было дозволено все. Я послал бы других там, где тебя встречал улыбкой. Ты, отчего-то, была иной. Особенной. И это уже заметили мои друзья. Мне месяца хватило, чтобы имя твое шептать с каким-то нездоровым придыханием. Словно набор букв, казался мне священным. Знал бы я тогда, к чему это все приведёт…А, впрочем, все равно бы ничего менять не стал. «Валенсия» в ту пору еще не звучало так, словно я молюсь на твое имя, но не ровен час, и вскоре это будет так.

Ты стала рассказывать про свои отношения и то, что ощущаешь себя мразью из-за того, как обходишься с парнями. Мне было абсолютно плевать на их чувства. Меня волновала лишь ты. И когда ты поведала историю об одном бывшем, я принял твою сторону и постарался тебя успокоить. Для меня все твои бывшие являлись мудаками, независимо от того, какими они были на самом деле. И даже самого святого я бы счел отъявленным мерзавцем, потому что моим приоритетом была ты, а не они. Ты могла бы убить каждого из них, а я бы лишь распахнул для тебя свои объятья, шепча, что они недостойны тебя. Я бы убил любого из них, если бы ты изъявила такое желание.

Сразу обозначу, что фрагменты из переписок максимально приближены к реальности, чтобы не упустить ничего важного. Заранее прошу прощения за, возможно, неудобный формат, однако далее я буду использовать отрывки, в виде диалога, исключая, разумеется, время и дату каждого сообщения. Согласись, это было бы крайне неудобно. Итак, если позволишь, я начну.

Савиньен: И нечего тогда из-за него себя называть мразью. Неделя отношений. Ты его не с пятью дочками оставила, сбежав к хоккеисту. Пусть идет к черту. Не парься.

Валенсия: Пхахаха, Савочка, я тебя обожаю. Как бы моментами я б не токсицировалась на тебя это я делаю от большой любви.

Савиньен: Приму к сведению. Тебе лучше?

Валенсия: Мне лучше.

Я написал, что буду издеваться над твоим бывшим, поскольку ты чувствовала себя мразью из-за человека, который этого не стоил. И если бы в нашем столетии существовали дуэли я бы сразился с ним, чтобы увидеть твою улыбку.

Я уже собирался уходить, как вдруг ты пришла в кофейню, на свою смену. Ты пошла в подсобку и вернулась к коллеге, с вопросом, где рубашки для работы. Оказалось, что их нет, а на тебе была лишь толстовка, в которой готовить кофе не очень-то удобно. Я отдал тебе свою рубашку, оставшись в одной футболке. Ты в курсе, что я мерзляк, да? Несмотря на то, что поверх футболки я надел куртку, я все равно замерз, пока добрался домой. Я знал, что замерзну и несмотря на это отдал свою рубашку. Твоя коллега, по совместительству моя одноклассница, взглянула на меня столь выразительно, что я смутился, хоть и не подал вида. Уж она то отлично понимала, насколько мне несвойственно подобное поведение. Я всегда ценил свою одежду и не допускал даже мысли о том, чтобы доверить ее кому-то, кроме себя.

Однажды, моя первая влюбленность, попросила у меня мою косуху для того, чтобы сделать фотографию, и я отказал. Отказал, поскольку не желал, чтобы кто-то носил мои вещи, кроме меня. Тебе же я свою рубашку отдал столь охотно, что и сам этому чрезвычайно удивился. Я вверил в твои руки больше, чем ты думаешь. Это не было просто заботой о твоем комфорте на смене. Это было демонстрацией моей, к тебе, привязанности и преданности.

На тебе так прекрасно смотрелась моя рубашка…Она шла тебе гораздо больше чем мне и, когда я увидел тебя в ней, то у меня, на мгновенье, пересохло в горле. Часть меня хотела, чтобы ты ее оставила.

У нас сложился своеобразный юмор. Я написал тебе, что если бы ты работала без рубашки, то в кофейне был бы небывалый аншлаг. Как думаешь, многим своим друзьям я говорил нечто подобное? Никому до тебя. Мне бы даже в голову не пришло сказать это лучшей подруге, но в твоем случае я, отчего-то, пошутил так дважды, как будто мысль о тебе без рубашки являлась навязчивой идеей, а не шуткой.