Ко мне бежал человек в танкистском шлеме и комбинезоне. Ближе… ближе… Господи, бывают же встречи! Игорь Казанский — одноклассник, товарищ по школе, по той Радищевке, которую мы окончили в уже совсем забытом сороковом году!

Обнялись. Слезы с грязью пополам…

— Ты… оттуда… живой? — только и смог он вымолвить. — А мы решили, что все кавалеристы погибли. Кто в городе уцелел, тот в болоте полег. Не могли мы вам помочь: через реку, через болота на танках не проскочишь. Ну как ты, не ранен?

— Да вроде цел…

Как хотелось поговорить с Игорем, рассказать ему о своих злоключениях, узнать о его военной судьбе. Ведь расстались мальчишками, а столько испытали за эти годы, словно прожили большую жизнь. Не зря на войне год — за три… Рядом, фыркнув выхлопом, остановился танк, открылся люк.

— Это мой. Надо двигать дальше. Утром бой. Запомни номер моей части. Может, увидеться еще разок доведется.

Мы встретились с ним еще раз через пятнадцать лет после Победы.

На следующий день остатки нашего полка уходили из Иванне…

Вряд ли в ту пору участники Дубновского рейда могли объективно оценить его значение. Казалось, зачем было мотаться по тылам врага, терять людей и технику и в итоге бесславно отступить, так и не взяв города. Но именно такие рейды, неожиданные налеты с тыла изматывали фашистов, сеяли среди них панику и неуверенность. Да, немецкая армия была еще сильна. Но стрелки часов истории уже считали время Победы. Нашей Победы, несмотря на отходы, потери и даже поражения в боях за конкретный город, деревню, безымянную высоту.

Прошло много лет с тех тяжких дней февраля 1944 года, прежде чем удалось нам, уцелевшим тогда, приехать в Дубно. Поклониться братским могилам, постоять у здания бывшей бойни, побывать на кладбище, заглянуть в подземелье того склепа, где был наш последний КП, пройти по улице, названной именем Симбуховского… В дни сорокалетия Победы решением Дубновского Совета народных депутатов Ефиму Ильичу Аронову, Михаилу Ивановичу Короткову, Станиславу Иосифовичу Ростоцкому и автору этой книги присвоены звания «Почетный гражданин города Дубно»…

Листаю пожелтевшие странички своей коричневой книжечки-дневника. Листок за листком — день за днем. Бои, марши, короткие передышки, опять марши, бомбежки, артобстрелы… Будни войны. Еще две недели мы дрались в округе Дубно, отрезая пути отхода из города частям противника. На Дубно в лоб шла пехота. 17 марта наконец Дубно был освобожден.

И вот запись в моем дневнике:

«22 марта. Нелепый случай. Ранен Василий Федорович Симбуховский случайным выстрелом в грудь навылет. Отправили в тяжелом состоянии…»

За какой населенный пункт дрался полк 22 марта, я не вспомню. Перевернул страничку назад, прочитал:

«18 марта. Следуем в район Подзамче…» Это было 18 марта. За три дня мы далеко уйти не могли, бои там были ожесточенные. А вот то, что произошло, помню хорошо.

Мы с Николаем были в хате, неподалеку от штаба полка. Я сидел и что-то писал. Николай возился в сенцах, зашивал переметку на седле. Ее разодрало осколком при бомбежке пару дней назад. Я заметил, как кто-то из казаков вбежал к нам во двор, что-то крикнул Николаю и тут же выбежал обратно. Николай вошел в хату. Я поднял голову, вижу — на нем лица нет.

— Что случилось?

— Товарищ начальник… — Николай от волнения запнулся. — Убит Симбуховский. В него Лебедев выстрелил.

— Что-о-о? — только и смог вскрикнуть я. Испарина покрыла лоб. Схватив ремень с кобурой, я выскочил из хаты. По улице уже бежал Аронов с санитарной сумкой в руках. Почти одновременно мы рванули дверь командирского дома.

Василий Федорович лежал на боку. Постель была в крови. Рядом стоял бледный как полотно его ординарец Лебедев. Ефим бросился к постели, схватил руку Симбуховского, нащупывая пульс. Василий Федорович застонал, открыл глаза, сквозь стиснутые зубы тихо проговорил:

— Лебедев не виноват… Это случайность… Не давайте его в обиду…

Ефим перевернул Симбуховского, разорвал на нем рубашку. Пуля попала в грудь, слева, но, к счастью, сердце не задела. Аронов принялся перебинтовывать командира.

А произошло вот что. Лебедев, любимый ординарец и коновод Симбуховского, чистил в сенцах трофейный «парабеллум». Этот хороший немецкий пистолет очень любил наш командир полка и обычно всегда носил его не в кобуре, а за пазухой, за бортом полушубка или куртки-венгерки. Но одна была у него опасная привычка: в пистолете патрон всегда был в патроннике. Лебедев, чистя этот пистолет, упустив из виду привычку своего командира, по неосторожности нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел. Симбуховский, застонав, повалился на кровать.

В том, что это была случайность, у меня сомнения не возникло. Но как это доказать руководству дивизии, прокурору? Ведь случай может быть истолкован как покушение на жизнь командира полка! Тогда — трибунал.

— Ефим, что будем делать? — спросил я Аронова.

— Командира сейчас же отправим в медсанэскадрон, нужна срочная операция. Потом — в госпиталь. Я думаю, что все обойдется. Сердце не задето, по пробито легкое. А Лебедева надо спасать. Ты как считаешь?

— Я согласен. Арестовывать я его не буду. Но я не бог, есть начальство повыше. Слушай, надо сделать так, чтобы Лебедева в полку и в дивизии не было. Понял? Давай отправим его вместе с Василием Федоровичем в госпиталь как сопровождающего.

Симбуховского в тот же день отправили в госпиталь. Лебедев уехал вместе с ним. По этому поводу мне пришлось сочинить объемистое объяснение, выслушать далеко не самые лицеприятные слова от своего начальника майора Мирошина. Но обошлось.

Через день или два проходил я по улице села, где был штаб, и встретил Короткова, того самого сержанта-бронебойщика, который был с нами в бойне в Дубно. Он подошел ко мне, лихо вскинул руку к шапке:

— Здравия желаю, товарищ лейтенант!

— Здравствуй, сержант, здравствуй. Как здоровье? Я слышал, тебе в Икве искупаться пришлось, а бронебойку не бросил, молодец.

— Искупался, да. А как командир полка? Говорили, что он ранен.

— В госпитале майор. С ним и Лебедев…

— Вот какой у пас командир! Ребята прямо говорят: другой бы разве так поступил? Другой бы засудил или расстрелял бы своей рукой. Очень у нас казаки майора нашего любят. И уважают. А я еще чего хотел, товарищ лейтенант, вот поговорить надо, интересную штуку услыхал…

— Ну так что же, давай поговорим. Заходи к нам в хату. Знаешь, где мы с Николаем остановились?

— Это с Горбуновым? Знаю.

К вечеру Коротков зашел ко мне:

— Товарищ лейтенант, я вот что хотел вам рассказать. Здесь, когда развели нас по хатам, наш хозяин, пожилой такой, сказал, что зовут его Макар-драгун…

— Это почему же «драгун»?

— А он говорит, что служил в драгунах еще в царской армии. Здесь стояли. Он и женился на дочери хозяина, у которого были на постое. Он нас хорошо принял. А вчера вот, вечером, сидели мы, покуривали, он и говорит, что здесь, на Ровенщине, есть националистическая организация, «Просвита» называется, что ли. Она продукты заготавливает, одежду…

— Это для чего же?

— Говорит, для своего войска.

— Войска? Это что же за войско? С кем же это войско воевать будет? — поинтересовался я.

— Я спросил. Он пожал плечами и говорит: «Слышал байку, что воевать будут не то с немцами, не то с советами». А в войско не всех принимают, только парней из семей богатых, зажиточных. Вот в Погорельцах такое войско уже есть. Командиром там местный, зовут его Гонта. Есть и в Черешнивке, там командир Покотило.

— Это что, фамилии или прозвища?

— Да нет, он говорит, их так зовут, но то не фамилии. Фамилии он не говорил. Спросить?

— Нет, пока не надо. Пока никому ни слова об этом.

— А еще он говорил, что в их войске есть и роты, и взводы, и отделения. Взвод они называют «чета», отделение — «рой». Связники есть, девчата, женщины молодые. Завхозы тоже есть — «господарчи». Копают они под землей схороны, прячут там оружие, боеприпасы, одежду, обувь, продукты. Когда схороны роют, землю в мешках в реки, в пруды носят, чтобы незаметно было, где копали… Ей-богу, слушал я и не верил. Неужели все так, а? А еще, — Коротков понизил голос, — говорили ребята наши, что где-то здесь, неподалеку, какие-то бандиты нашего командующего фронтом ранили, есть слух такой. Может, кто из этих армий?