— На границу, ребята, на западную. Служить будете на заставах…

На шестую ночь пути поезд остановился у какого-то вокзала, где-то на запасных путях. Уже по привычке мы не придали этой остановке никакого значения. Но вот от соседних вагонов не громко, но отчетливо донеслось:

— Взять вещи, выходить из вагона. Не разговаривать, не шуметь, не курить!

Подхватив свои нехитрые пожитки, мы спрыгнули на землю. Темнота — глаз выколи. Тишина. Смутные контуры каких-то зданий. Окна не светятся. Кто-то загремел чемоданчиком по щебенке.

— Тише! Прекратить шум.

И следующая команда:

— Держаться друг друга, из виду не терять, за мной шагом марш! И не разговаривать! Ясно?

Это был Перемышль…

Утром всю нашу разношерстную компанию построили в колонну по четыре и повели в город. В баню. За мытьем последовало облачение во все новенькое, армейское. И тут произошло неожиданное. За шесть суток вагонного сосуществования мы, разумеется, попривыкли друг к другу. По крайней мере, отличали Володьку от Тольки, а Юрку — от Сереги. И вдруг… Вот это номер! Все стали сразу одинаковыми. Да сам-то я смогу ли узнать себя? Подошел к зеркалу, протер запотевшую поверхность. Вроде я, а вроде и не я. Лихая буденовка сидит скособочившись, нескладно, воротник гимнастерки оттопыривается — шея для него тонковата. Лицо мое, это уж точно, такое растерянное, как с перепугу.

— Выходи строиться!

Команда тотчас подхлестнула отстававших. Вышли во двор. Торопливо построились.

— Равняйсь! Смирно! Шагом марш! Раз-два, левой. Раз-два, левой!

Так я стал бойцом 92-го погранотряда. Одно название что боец, поскольку на мне уже военная форма была. А представления о воинской службе еще никакого. Кто бы видел, как начиналось наше первое армейское утро!..

— Подъем! Бегом во двор строиться!

Не очень соображая спросонья, где брюки, а где гимнастерка, как узнать свои сапоги да еще успеть обмотать ноги портянками, мы суетились в казарме. Надо сказать, что нары в казарме были двухэтажными. Ну до чего же разнесчастными оказывались ребята, замешкавшиеся на том, втором, этаже после команды «Подъем!». Все вскочили, стоят в проходе, надевают брюки, гимнастерки, сапоги, а они, опоздавшие, елозят наверху, спрыгнуть-то некуда, внизу сплошь спины да головы. И скулят несчастные жалобно-жалобно: «Хлопцы, ребята, товарищи пограничники, ну дайте спрыгнуть, ну будьте людьми…» Ведь все понимали, что опоздание в строй чревато первыми осложнениями по службе.

Выскочили во двор — бегом на зарядку. Потом — строем в столовую на завтрак. Честно должен признаться, что и потом из всех часов внутреннего уставного распорядка, определяющего, когда и чем мы должны были заниматься, все же самыми приятными были те, что отводились на завтрак, обед и ужин.

Но главным, конечно, была учеба.

Первый месяц занятия проводились в казарме или за городом, но, конечно, не на границе. Ее мы пока не видели. Знали только, что Перемышль разделяется рекой Сан на две части — восточную и западную. Западная часть называлась Засанье. Сан был границей. И эта пограничная линия проходила как раз посередине реки. Не воображаемая, а действительная линия была, как нам говорили, прочерчена краской лишь посередине большого железнодорожного моста через Сан. По этому мосту ходили товарные поезда. Торговали с Германией честь по чести, как и следовало странам, подписавшим договор о дружбе.

Из письма домой 5 декабря 1940 года.

В город нас не пускали: «Зеленые еще, рано!» — говорил наш командир отделения.

— Ну и что? У нас петлицы зеленые, а у вас — фуражка…

— Вот то-то и оно, что у вас пока только петлички. Вот когда фуражки выдадут, тогда — порядок…

— А когда дадут-то?

— Ну не на зиму же! Сами понятие должны иметь! Такие разговоры ничего особенно не проясняли.

А вот зеленые фуражки действительно были нашей заветной мечтой. С какой завистью смотрели мы на командиров! Причем командиры, видимо, перешивали их на свой манер. И форма тульи не совсем соответствовала стандарту, да и козырек не горбился перед носом, а лихо торчал лопаточкой. Это явно был элемент самодеятельности, но, по всей вероятности, допустимой. К зиме стало заметно, что и командирские буденовки отличаются от наших. Особенно у нашего командира взвода лейтенанта Носикова. А как артистично он вскидывал руку к козырьку, показывая нам, как надо отдавать честь. Или как ловко в его руках играла винтовка с поблескивающим штыком, когда он громко и четко командовал сам себе: «На пле-чо! Раз-два!», «На ру-ку! Раз-два!», «К но-ге!» Это называлось делать «ружприемы». Но эта же винтовка с примкнутым штыком становилась жестокой, когда на занятиях по боевой подготовке глаза лейтенанта Носикова приобретали стальной блеск, губы сжимались в ниточку и, казалось, даже голос становился совсем чужим. «Длинным — коли!», «Коротким — коли!» — с каким остервенением он пропарывал штыком набитый соломой мешок, изображавший туловище ненавистного врага!

Особенно любил наш лейтенант бегать. И прививал эту любовь нам. Бегали мы в полном боевом облачении: в сапогах, шинели, с винтовкой, противогазом, двумя подсумками с патронами и двумя гранатами.

Как-то шагаем строем на стрельбище, располагавшееся за городом. Лейтенант наш идет чуть в стороне, приотстав на несколько шагов.

— Подтянись! Не растягивайся! Направляющий, короче шаг!

А минут через пять:

— Ну что тянетесь как от тещи с блинов? Направляющий, шире шаг! Раз-два, левой. Раз-два, левой… Взвод… газы!!!

Команда совершенно неожиданная. Услышав ее, надлежит как можно быстрей надеть противогаз. Вот тут-то и вспомнилась мне школьная тренировка в группе самозащиты. Едва успел зажать винтовку между колен, выхватить из противогазной сумки маску и, чуть приподняв шлем-буденовку, натянуть на лицо, не очень соображая, где нос и где очки, как тут же раздался голос нашего командира:

— Взвод, бегом ма-рш!

Да, это была крепкая проба сил. Не все выдерживали такую нагрузку и буквально через 200–300 метров срывали с головы маску, бледные, взмокшие, еле-еле переводя дыхание…

С великой благодарностью вспоминал я в такие минуты нашего школьного военрука — Палькевича. В то, теперь далекое, довоенное время в школах организовывались так называемые группы самозащиты. Их «бойцами» были учащиеся старших классов. В этих группах были звенья связистов, санитаров, противовоздушной и противохимической защиты. Палькевич организовал такие группы в нашей опытно-показательной школе имени Радищева. Мы тренировались по сигналу «Тревога» быстро собираться в подвале школы, разбирать и надевать положенное обмундирование. Я, как боец звена ПВО и ПВХО, «владел» противоипритным костюмом — здоровым желтым комбинезоном из толстой, чем-то пропитанной ткани с сапогами и капюшоном и, конечно, непременным атрибутом тех лет — противогазом. Соревнование на скорость облачения во все это было, по всей вероятности, одной из главных задач. Неважно, что при этом у кого-нибудь «нос» противогазной маски после громкой команды «Газы!» оказывался где-то возле уха, важно, что маска на голову надевалась в считанные секунды.

В таком «боевом» одеянии нам надлежало «тушить» зажигательные бомбы, «дегазировать» зараженные «ипритом» участки школьного двора. Должен прямо сказать, работали в этих звеньях и ребята и девчата с большим энтузиазмом. Свидетельством наших достижений тех лет служит чудом сохранившийся у меня приказ. Вот он: