На следующий день я поехал в штаб дивизии, в отдел. Рассказал все Братенкову. Он молча подошел к металлическому ящику, в котором, как мне было ведомо, возили секретные документы, достал бумагу, протянул мне. Это было сообщение о действиях подпольной организации украинских националистов на территории западных областей Украины.
Из справки
Главного управления пограничных войск о результатах борьбы с бандитскими группами на территории Ровенской, Волынской и Тернопольской областей в марте 1944 года:
«…22 марта 1944 г. при ликвидации 16-м погранполком войск НКВД охраны тыла бандитской группы «Олег», оперировавшей в Острогском районе Ровенской области, было установлено, что эта банда совместно с ликвидированной бандой «Черноморец» участвовала в нападении на командующего фронтом Ватутина. У убитого главаря банды в дневнике найдена запись такого содержания: 29 февраля «также разбиты две легковые машины, из числа которых — машина, на которой ехал Ватутин. Сам Ватутин ранен. Захвачены документы и карты».
Имеющиеся в нашем распоряжении материалы подтверждают обстоятельства ранения Ватутина, и, кроме того, допрошенный участник этой банды, оставшийся в живых (имеет четыре ранения), также подтвердил факт нападения этой банды на Ватутина…»
Документ, с которым познакомил меня Братенков в отделе дивизии, свидетельствовал о том, что предстоит борьба с новым, выползающим из подполья коварным врагом, действующим в нашем тылу. А кто не знает, что спокойная обстановка в тылу — залог успехов на фронте. По своей прежней службе я прекрасно знал, что порядок в тылу действующих армий обеспечивают войска охраны войскового тыла — пограничные войска. Сам занимался этим в 1941 и 1942 годах. Но насколько теперь усложнилась для пограничников задача!
А нам предстояло бить врага на фронте и в его тылу…
Бои продолжались. В моем дневничке сохранились записи:
«26 марта. Ночной марш в район дер. Паниква. Немцы рядом. Есть пленные.
27 марта. Вели бой за дер. Паниква. Режем шоссе Броды — Львов. У фрицев паника.
28 марта. Ведем наступление на Паникву с целью перерезать шоссе Броды — Львов и полностью окружить противника.
2—8 апреля. Упорные, кровопролитные бои в районе Паниква».
Вспомнилось, что под Паниквой вернулся в полк Николай Савгир, бывший санинструктор из эскадрона Дмитрия Венского. В бою под Скрегитовкой, на том же лесном перекрестке, где погиб Зенский, был убит и Савгир. Во всяком случае, на могиле в лесу, на дощечке, была написана и его фамилия… И вот он, «воскресший», через полгода вернулся в полк.
В боях под Паниквой Николай снова был тяжело ранен. Ему ампутировали руку. А когда раненых эвакуировали из госпиталя в тыл, на машины напала банда бандеровцев. Всех раненых перебили. Из штаба полка послали на Савгира вторую похоронку…
Но и на этот раз случилось чудо. Николай остался жив. Их машина успела проскочить невредимой.
Сейчас он живет и работает в Киеве. Доцент кафедры философии в Киевском политехническом институте.
В конце мая в полк из госпиталя вернулся Василий Федорович Симбуховский. В семейном архиве Симбуховских сохранилось его письмо жене:
«27 мая 1944 года… После продолжительных мытарств я снова в своем родном хозяйстве, с боевыми друзьями… При возвращении из госпиталя попал в аварию. Подробности описывать не буду, а результат таков — шофер в тяжелом состоянии со слабыми признаками жизни отправлен в госпиталь, а я с рассеченной правой бровью, ушибом головы и груди был посажен на попутную машину. Рана быстро заживает и не вызывает каких-либо опасений…»
Ну нужно же было такому случиться! Хорошо еще, что полк в это время был на отдыхе.
Конечно, отдых во время войны — понятие относительное. Кроме занятий с пополнением, караульной службы, получения оружия, конского состава всегда еще куча забот. В полку не было ни одного командира, равнодушно относящегося к своим обязанностям. Во всем царил дух соревнования — кто лучше? А для такого соревнования у нас, в коннице, широкое поле деятельности. Возьмем, к примеру, упряжь. Она изнашивается, а без нее хоть пропадай. Для изготовления упряжи нужна кожа. А где ее брать? Ждать, когда из тылов пришлют? Так вот, кожу мы сами выделывали в тылах дивизии. Наши кузнецы в эскадронах и батареях сами ковали подковные гвозди-ух-пали, как их называли, да и подковы делать тоже самим приходилось. Даже деготь для смазки кож гнать ухитрялись.
По возвращении Василия Федоровича в полк состоялся У нас откровенный разговор. Меня привело к командиру желание выяснить, понять наконец-то, почему же он относится ко мне подчеркнуто официально, сухо, сдержанно. В чем дело? Неужели причиной тому — моя должность? Вроде бы я ни разу не дал не только ему, но и другим офицерам повода к недоброжелательному отношению к себе. Полк стал моей родной боевой семьей.
Должен признаться, я любил Симбуховского. Любил за бесстрашие, преданность боевому делу, внимательность, требовательность. Да бог знает еще за что. Порой и не объяснишь, почему одного человека полюбил, а другого нет.
Я зашел в сенцы командирской хаты, постучал в дверь.
— Кто там? Заходите, не заперто.
Я зашел. Василий Федорович сидел за столом, что-то писал.
— A-а, лейтенант, заходи, заходи, гостем будешь.
Помню, я удивился этой первой фразе, произнесенной им с какой-то ранее мне неведомой теплотой в голосе.
— Лебедев, согрей-ка чайку! Или чего-нибудь погорячее, а? — подмигнул мне командир полка. — Хотя вам по службе «горяченького» не положено. Так?
— Да, пожалуй, лучше чайку…
— С чем зашел-то, случилось что?
— Да нет, товарищ майор, просто поговорить хочу.
— Поговорить? Это можно, хотя и осторожно. Но я гляжу, лейтенант, ты — человек! А я, признаться, с давних времен недолюбливаю вашего брата. Есть причина.
— Какая же, Василий Федорович? Неужели должность как клеймо на человеке?
— «Человеке, человеке»… Много ты знаешь. Тебе сколько лет?
— Двадцать два.
— Вот то-то и оно, что двадцать два. Счастливый ты, не коснулась тебя лихая година. И — человек. Это я по случаю с Лебедевым понял, тогда, после ранения. Правильно вы с Ароновым поступили, по-человечески. Мне все доложили. А ведь мог ты его посадить?
— Мог.
— А не посадил. Не засудили. Понял, значит, что у этого чалдона умысла не было.
В тот вечер Василий Федорович рассказал мне много такого о своей жизни, чего я и не предполагал.
Родился Василий Федорович в Красноярске в 1908 году в семье столяра железнодорожных мастерских. Семья была многодетной: четверо мальчишек, четверо девчонок. Мать умерла от крупозного воспаления легких, когда Василию было всего восемь лет. Семейные заботы взяла на себя старшая сестра. Василия отдали в детдом, а оттуда уже направили его в фабрично-заводское училище при железнодорожных мастерских. В шестнадцать лет окончил учебу — ив депо слесарем… А в 1928 году ушел добровольцем в Красную Армию, в кавалерию. Послали в полковую школу. Окончил ее, стал младшим командиром. Через год вступил в партию. Служил Симбуховский в Особой Дальневосточной армии, которой командовал Василий Константинович Блюхер. Отличился в боях молодой командир, заслужил орден Боевого Красного Знамени. Потом командировали Василия Федоровича в Ленинград, в Борисоглебскую кавалерийскую школу. В 1932 году окончил ее, получил звание лейтенанта. И снова — на Дальний Восток в кавалерийский полк, стоявший в городке Камень-Рыболов на озере Ханка, но уже командиром эскадрона. За успешную службу еще раз отметили молодого командира — наградили медалью «XX лет РККА».
— И вот в 1938 году нашлась какая-то сволочь, состряпала донос на меня, что я изменник, предатель, враг… — Василий Федорович, как только стал вспоминать об этом, сразу в лице изменился. — Понимаешь, это я враг народа! 124
Арестовали меня. Камера. Допросы… Ух-х, гады! И трибунал. Вот так, брат. А ты знал об этом? Знал, что твой командир полка был «врагом народа»?
