Люба усмехнулась только: может ли это быть?

— Вы расстроены. Когда человек не в себе, лучше не поминать о боге.

Она его учила. У нее был учительский тон и учительский вид. Перед ним стояла его наставница. Отец Александр вспылил.

— Бог, бог! — оборвал он ее. — Что ты понимаешь, девчонка! Я учился больше тебя. Я просидел сотни ночей над историей, философией, математикой. Я искал бога. Но теперь я спрашиваю: сама идея бога, для чего она человеку? Конечно, это давно не вопрос. Смешно, что я кричу об этом. Я кричу оттого, что вера меня измотала. И истратил силы на пустое верчение вокруг себя самого. Я открыл тьму истин, давно до меня открытых. А мог бы быть ученым…

Внезапно он утих: напрасны речи, не может она понять всего.

Он пошел прямиком через старые огородные гряды, уже поросшие желтыми головками мать-мачехи. Любе нельзя было его отпустить.

— Я не верю вам! — крикнула она вслед. — Нельзя жить без святого. Бог должен быть!

Александр обернулся, постоял, раздумывая. Вдруг с той же решимостью он пошел обратно. Люба приготовилась к его гневу. Пусть!

Но он кричать не стал.

— Бог — это ты, — сказал он ей тихо. — Все люди в одном лице — это бог. Человека пугает сложность его души. Человек не выносит собственной глубины. Он хочет освободиться от самого себя и потому свои достоинства приписывает богу. Бог — ты сама…

Люба с жалостью и укором покачала головой:

— Зачем же вы смеетесь?

— Смешно, правда? — подхватил Александр. — Человек молится себе самому. Нам с тобой это уже не смешно.

— Бог нужен, — упрямо повторила Люба. — Я тоже так думал!

Отец Александр взял ее за руку и увлек к будке, словно только в этом месте и можно было понять то сложное и то многое, что не мог до конца понять он сам.

— Я тоже так думал! — повторил он. — Я верил, что есть, что должна быть высшая воля, высшая правда, эталон совести, начало всех начал. Нет этого! Дорогая моя, все в руках людей. К сожалению. Судьба наша трудней, чем мы думали: нам нужно делать ее самим. Человек велик и свободен — вечная драма! Легче, если бы человек не был так велик и если бы по жизни его водил за ручку бог. И вот еще что, послушай меня, послушай! Современный практицизм — он что, по-твоему? Он от безбожия! Эге! Если бы современные люди действительно нуждались в боге, они давно бы уже выдумали себе бога иного. Он был бы экономист, философ, поэт-жизнелюб. Это был бы бог-богоборец, потому что нельзя же в наш век поклоняться доисторическому дикарю. Библейский бог — тупой, кровавый тиран. Его жестокость к людям бессмысленна. Почитай-ка Ветхий завет.

Люба стояла у мокрой стены. Близорукий отец Александр был перед ней глаза в глаза. Ей некуда было отстраниться, чтобы увидеть его хорошо. Из-за этого она плохо его понимала. Он оделял ее червонцами из духовного клада, которым владел. Не хотелось их брать, в них была одна горечь.

— Есть и Новый завет. Есть Христос, — возразила она для того только, чтобы он не молчал, чтобы вел ее дальше.

— Христа я разлюбил.

Верилось, что любовь в нем была. И то, что теперь ее нет, — потеря. Он отошел и сел на всегдашнее свое место, на стопку кирпичей.

— Всепрощение… Эге, милая! Почитай-ка Новый завет. Христос — сын своего бога. Это уж точно — яблоко от яблони… И хватит об этом! Хватит об этом!

— Как же можно так жить? — спросила Люба.

Отец Александр долго молчал.

— Один раз я подумал, что меня примут до конца, если я перейду с этого берега на другой. Это мне показалось. «Бывший поп, ныне заведующий красным уголком…»

Было очень ветрено. Люба загораживалась одной рукой от ветра и, не мигая, смотрела из-под руки на человека, который только минуту назад был в ее глазах другим. Отец Александр не прятал лица: пусть она видит его, каков он есть. Он придержал волосы, чтоб они не падали ему на глаза и не мешали бы видеть девушку, которая зачем-то выдумала его совсем другим.

— А я в вас верила, — сказала Люба. — Я утром просыпалась и думала: пусть что угодно случится, у меня есть друг. Он знает дорогу.

Александр сильно заволновался от этих ее слов.

— Любушка, это ошибка!

Он встал, но ветер так захлестнул его, что минуту он не мог выговорить ни слова. Опять он взял ее за руку.

— Иди сюда, здесь потише. Я кажусь тебе сильным. Я умею казаться, я научился. Но это ошибка! Ум у меня остался, как был. Но воля… Любушка, мне уже сто с лишним лет. Я плохой попутчик!

Люба глядела на него во все глаза.

— Ну что же… — растерянно улыбнулась она наконец. — Вот так, значит…

— Так, мой друг! — подтвердил он в согласии с логикой, с правдой, с честью.

А сердце его протестовало: «Ложь! Ложь!» Хотелось ее удержать. Чем удержишь?

Люба быстро шла вдоль межи, мимо холодных луж, склонив голову от ветра и при этом чуть боком, плечом вперед. Затем она поднялась на взгорье и свернула за ближайший дом. Скрылась…

Оставался еще разгон. Решимость, которая привела его сегодня на чужой берег, не пропала в нем, хотя и уменьшилась. Стремление не остановилось — оно лишь замедлилось. Пройдет еще час-другой, и маховик остановится надолго — он это знал. Поэтому, не теряя минут, он отправился туда, где уже был однажды, — к дому Карякина. Отец Александр решил, что на этот раз он узнает новый адрес Карякина и встретится с ним сегодня же, потому что ни завтра, ни через месяц ему уже это не совершить. Он шел так скоро, как только мог, чтобы поспеть за этот свой час-другой.

У дома с геранью в окнах, где прошлым разом он говорил с испугавшейся женщиной, стоял грузовик. Карякин, перегнувшись из кузова, силился втащить наверх старый комод, который подталкивали снизу. «Повезло!» — рассеянно подумал отец Александр, не чувствуя никакой радости. Торопился, а не решил, о чем и как ему разговаривать.

— Опустим лучше! — сдался Карякин. Комод опустили на землю. — Кирпичи там у вас, что ли? Надо вынуть все ящики… Отец Александр?.

Карякин спрыгнул и подошел.

— Вы уже приходили, я знаю. Пойдемте ко мне. Пойдемте, пойдемте!

…Бывшее жилище Карякина не показалось гостю просторным даже теперь, когда машину нагрузили пожитками. Стоял обычный переездной дым столбом.

— Может, все-таки отложить мой визит? — спросил отец Александр.

Было не слишком гостеприимно принимать гостя в развале да наспех. Но случай повторится не скоро, Карякин знал это тоже.

— Другое! — зажегся он вдруг. — Молниеносный разговор на ходу. Кратко о длинном, просто о сложном, без тумана. Игра трудная, грубовата немного… Зато очень результативна, отец Александр. Все на ладони.

Отец Александр поколебался, прежде чем сказать «хорошо».

— Хорошо, — сказал он, наконец, и сел в кресло посреди комнаты. — Начните вы, так проще.

Карякин взял быка за рога:

— Вам уйти надо. Уйти и уйти.

— Как это сделать?

— Очень просто: заявить, что вы слагаете сан. Лучше через печать.

— Почему лучше?

— Увлечете своим примером других. Гражданственно, благородно, правдиво. Ведь это же неумолимая правда, что людей мыслящих религия удержать не может. Станете нужным человеком. Кто знает вас сейчас?

— Предположим… Что же мне делать?

— Будете везде выступать.

— Что будет в моих выступлениях?

— Будет атеизм.

— Какого рода?

— Атеизм одного рода.

Вошедшему шоферу Карякин отдал свой стул. Тот взял его и скосил глаз на попа: взять ли заодно и кресло? Отец Александр сидел неподвижно. Чуть сбоку в зеркале он видел свое отражение: сидит черный человек. «Черный человек на кровать ко мне садится, — прошло в памяти из Есенина. — Черный человек спать не дает мне всю ночь…» Шофер крякнул, взял вместо кресла зеркало и вышел.

— Или вы думаете, что вам придется уподобиться Тарутину, талдычить заученные пошлости?

— Да, я так думаю. Может быть, основания для этого недостаточны — вы-то ведь не талдычили. Официальный атеизм, он… недостаточен.