Он ходил без цели, без пути, без дорог, где придется. Брачная ночь была тускловата, сыровата, луна светила вполдиска. Собаки, потревоженные шагами, лаяли долго-долго. В эту ночь Александр был идеально одинок. Но что-то никакая экзистенция в нем не озарилась. Он чувствовал голод, тоску, отвращение к самому себе. Под утро он вздремнул в парке на танцевальной площадке. «Все напрасно, все напрасно», — навязчиво повторялось в уме.

Напрасной оказалась и эта его жертва: Валя ушла следом за ним, оставив деньги на столе. Чуда с ней не случилось. Она получила год тюрьмы, вернулась, мыкалась по сей день, все не могла себя найти. Время от времени она являлась к Александру со своей неизменной красной хозяйственной сумкой — советоваться, как жить. Он уговаривал ее взять у него хотя бы немного денег, а посоветовать ничего не мог. Это он, пастырь-то…

Он ясно увидел потом: церковь нельзя обновить. Идея была заурядная: дядя Афоня из автобазы и тот додумался. Идея была ложная — он понял уже потом. Повторилось то же, что прежде: он петлял, кружил, а истина лежала рядом. Для него она теперь была вдвойне дорога и вдвойне пугающа — ведь надо было менять жизнь. И очень обидно поэтому, что так легко, будто пустячную шараду, Карякин разгадал эту мысль и развеял ее без всякой жалости. «Что она для него, — думал отец Александр. — Он-то ее не выносил». Конечно, он, Александр, сам в себе виноват. Один ли он? Хотелось, чтоб не один. Хотелось отыскать кого-нибудь и переложить на него хоть часть. Ай, Хомяков же ты, Хомяков!

В церковном дворе на карнизе, где дьячок Филипп застал однажды Любу, стоял на этот раз он сам и заглядывал внутрь. Кирилл и Сидор сидели на скамейке поодаль.

— Ну? — спросил отец Кирилл.

Дьячок спрыгнул и отошел от окна.

— Сидит…

— Подождем еще, — сказал Кирилл. — Не будет же он там ночевать.

Дьячок нервно сплюнул.

Некоторое время все трое сидели молча.

Тут же, в церковном дворе, в сторожке у Сидора был приготовлен стол. Оставалось дождаться, когда отец Александр уйдет, то было непременное условие. Уходя, отец Александр обязательно зайдет к Сидору отдать ключи и если не увидит — обязательно догадается обо всем. О Кирилловом доносе он не знал. Тем не менее дать ему сейчас лишний козырь в руки было бы неосмотрительно. Сидеть тут, когда коньяк на столе, было пыткой. Первым не выдержал сам Кирилл. Ни слова не говоря, он встал и вошел в ризницу.

Александр коротко глянул на него, ничего не спросил.

— Дело, признаться сказать, деликатное, — начал Кирилл. — Мы приглашаем вас посидеть. Предлог достойный: я купил автомобиль.

Он пошел ва-банк: завлечь Александра в компанию было бы ловкой штукой.

Александр не поднял головы.

— Всему есть мера, — неопределенно сказал он.

Глаза у Кирилла сузились.

— Кто же определил меру? — осторожно спросил Кирилл.

Ответить надо было: «господь бог» — так верней.

— Господь бог, — ответил отец Александр. Он даже сделал жест удивления: неужели это не ясно?

Кирилл долго молчал, прислонясь к косяку и борясь с собой. Потом он подошел ближе и сказал очень проникновенно:

— Не будем перед богом лукавить, отец Александр.

В дверь просунулась голова дьячка. «Ну как?» — молча спрашивал он. Кирилл сделал знак: убирайся. Но тот знака не понял и просунулся еще больше. Александр вышел, подождал, когда выйдет следом за ним Кирилл, запер дверь на ключ, а ключ вручил Сидору. «Сорвалось. Черт меня дернул! — подумал Кирилл. — Лучше б уж было молчать».

Надеясь все же поправить дело, Кирилл догнал Александра и взял его под руку.

— Окажите честь, отец Александр.

— Знаете наперед, что я отвечу.

— Мы не чета вам — это вы хотите сказать? Может быть. Но жить-то вам с нами.

— Разве нет других?

— Там вас не примут! — возразил Кирилл. — То есть примут, конечно. Бывший поп, ныне заведующий красным уголком. Вы слишком гордый, чтобы носить кличку.

Александр высвободил свою руку.

— Отец Кирилл! Этого разговора у нас с вами не было!

Кирилл долго стоял у ворот. Александр ушел и скрылся уже за домами, а он все стоял. «Сорвалось», — упорно думал он, в то время как другая какая-то мысль тревожила его больше, чем эта. Не сложилась судьба. Эх, не сложилась!..

Когда-то в детстве Кирилла неосторожно похвалили. Мальчик очень похоже изобразил приезжего дядю, а ему сказали, что он талант. Он это запомнил. Затем, когда вырос, по протекции того же дяди Кирилл попал в театральную студию. Его отчислили с третьего курса за недостатком профессиональных данных — так почтительно и длинно зовется бездарность. Несмотря на это, он добился, что его приняли в театр. Из всех человеческих занятий нет никакого более стыдного, чем быть плохим актером. Кирилл не устыдился, тогда его прогнали и из театра.

После этого он был директором Дома культуры, заведующим складом горючих и смазочных материалов, начальником почтового отделения, продавцом галантереи. В сердце его родилась и созрела лютая зависть к таланту.

Идея стать попом явилась ему как озарение. «Раздумья над жизнью привели меня к служению вечности». Вывеску привлекательнее невозможно было сыскать. Ему удалось попасть в духовную семинарию. Богослужение он освоил легко и скоро, этому способствовали актерские навыки, которые он все-таки приобрел. Но вот неожиданность: он стал верить в бога. Истовость его росла по мере того, как полней и отчетливей он понимал: жизнь — мимо! Поп он был во всей полноте. «Согрешим и покаемся» — стало для него мерой. Он пил неделями и в эти недели как раз был особенно ревностен к богу. В новом качестве жилось ему сносно.

Жилось бы ему и вовсе хорошо, когда б не отец Александр. У Кирилла были с ним терпимые отношения, но почему-то он Кириллу мешал жить. Кирилл испытывал на себе его влияние, хотя в чем оно состояло, он не мог бы сказать. Он только чувствовал, как нет-нет да что-то коснется его души. Совесть ли? Но совесть его спокойна. Сомнение? И сомнений не было у него. Одно только ясно было: нехорошо. Неудобно было на душе, неуютно, как в сырой и ветреный день.

Постояв с минуту, подумав, Кирилл тряхнул, наконец, шевелюрой и вернулся.

— Ну что? — спросил дьячок.

— Ушел. Между прочим, не домой пошел, в обратную сторону.

— На пустырь ходит, — сказал Сидор. — Мне с колокольни видно.

— А! Ладно! — махнул рукой Кирилл.

Отец Александр пошел не домой. Но и к будке своей он не пошел тоже. Мимо старого колодезя, вниз по речке, но не к мосту, а в слободку на этом же берегу. Здесь он долго искал нужный ему дом, терпеливо искал, ни у кого не спрашивая, надеясь только на догадку. Наконец он остановился перед старым бревенчатым домом с геранью в окнах. Бойкая собачонка бросилась ему под ноги, вышла женщина с ведром. Увидя священника, женщина поспешно отставила ведро в сторону и запахнулась в платок.

— Карякин Владимир Сергеевич тут живет?

Женщина долго еще смотрела на священника. Вид ее выражал испуг.

— Тут, тут, — опомнилась она наконец. — То есть жил тут. Теперь не живет.

Как-то нехорошо, слишком уж несвободна была с ним эта женщина. Врет с испугу? А может, правду говорит. Выяснять было ему неловко.

День шел плохой. Целую неделю до того жарило солнце, отчаянные люди купались в реке. Это объяснялось антициклоном, нисходящими потоками, повышенной барометрией и чем-то еще. Фенолог Евлампий Зобов писал в газете про небесную голубень, про какую-то юлиную стукатень и спешил удивить, что последний раз такая дивная стукатень имела место семьдесят лет назад. О наступлении теплых деньков сообщалось с большим чувством: «Лето вступило в свои права». Из «Времен года» Чайковского передавали только летние пьесы, хотя не кончился еще май и по календарному плану следовало передавать пьесы весенние.