— Ты молодец, — повторяю я снова и снова, — славный пес, — и он угасает у меня на руках.

Я бережно кладу его на переднее сиденье. Глаза Фингала уже закрыты. Прерывистое дыхание прекратилось.

Я несусь по черной дороге к городу. Гоню очень быстро, но не на предельной скорости, зная, что дороги здесь извилистые и в ночи опасные, зная, что не спасу Дункана, если разобью машину.

У входа в больницу я кричу, прося помощи, и она приходит, Дункана кладут на носилки и увозят от меня. Я падаю на пластмассовый стул в комнате ожидания, потом приходит медсестра и ведет меня по коридорам, и я думаю, она провожает меня к Дункану, но она усаживает меня на край кровати, проверяет пульс и слушает сердцебиение ребенка. Вскоре появляется врач и проводит ультразвуковое исследование, и когда я объясняю, что не наблюдаюсь по поводу беременности, он ужасается и начинает фонтанировать восклицаниями: какая это безответственность с моей стороны и сколько может быть патологий, но я частично отключаюсь и уже не слушаю. Я смотрю в потолок и думаю о волке.

Как же я не догадалась, кто убил Стюарта? Если не Лэйни и не Дункан, то кто? Кто мог это сделать?

Ответ все это время находился прямо передо мной и был очевиден для всего города, но я отказывалась раскрыть глаза. Я была слишком упряма, умышленно слепа, предпочла скорее обвинить любимого мужчину, чем животных, которых привезла сюда. Даже зная, что среди них есть волк, который не боится людей, более агрессивный, чем остальные, волк, не желающий сидеть в клетке. И вот теперь Дункан заплатил за мое нежелание считаться с фактами.

Мне сообщают, что он в операционной. Что операция продлится долго, и если он переживет эту ночь, то только чудом.

Сначала я еду на базу, чтобы просмотреть старые данные. После того как Номер Десять сбежала из загона, мы надолго потеряли ее из виду. Она отправилась на север. К нам. Мы знали это, так почему же мне не пришло в голову проверить? Потому что я не хотела замечать очевидное.

Но теперь я проверяю. Смотрю на сигналы со старых датчиков, и хотя нет сведений о ее местонахождении в ночь смерти Стюарта, есть два сигнала с двух сторон, которые находятся довольно близко, чтобы в промежутке между ними волчица могла столкнуться с жертвой.

Дома я готовлюсь отправиться в поход. Рэд и его друзья-охотники сделают то же самое, когда узнают. Это как чиркнуть спичкой. Все доказательства, которые им нужны, теперь налицо: двух человек загрызли до смерти. Они объявят охоту на волков, каждый из них. Но я иду не только чтобы опередить их. Это не единственная и не самая правдивая причина. Главная причина — потому что однажды я уже лежала не шевелясь. Я допустила ужасное и не отомстила. Я проявила слабость. А потому я наполняю мешок припасами и всем необходимым: еда, вода, спички, шерстяные носки и запасные перчатки, утепленный спальный мешок, коробка с пулями. Натягиваю как можно больше одежды, хотя сейчас мне не надо так много, как раньше, поскольку малышка в моем животе согревает меня. Зимние сапоги, шапка, перчатки.

Когда я выхожу, появляется Эгги в пижаме. Краем глаза я вижу, как она жестом спрашивает меня: «Куда ты?»

У двери я оборачиваюсь.

— Убивать волка.

До начала суда и даже до начала расследования Гас оставался на свободе и мог делать, что пожелает, и он не бросал попытки навестить жену в больнице. Поэтому я дождалась его следующего неудачного поползновения проскочить мимо охраны и последовала за ним. Из своей машины я понаблюдала, как он вошел в дом, и увидела его силуэт в окне спальни. На кухне я взяла нож. Потные руки едва удерживали его, а во рту так пересохло, что я не могла даже глотать. Я сомневалась, смогу ли войти в ту самую комнату, но, помедлив на пороге, все-таки вошла. Двигалась я быстро. Раньше я никого не убивала сознательно, но это был особый случай. Поскольку к этой твари я не испытывала жалости и не боялась при неудачном повороте событий умереть сама.

Он был в постели. Глаза закрыты. Позже в ту ночь приехала полиция, чтобы арестовать его, но сейчас он лежал свободный и безнаказанный.

Я сидела на нем и лежала под собой, и лезвие ножа было приставлено к его горлу и к моему.

Гас открыл глаза.

Он испугался, я ясно это видела. Это было приятно. Мерзавец заставил меня наслаждаться его страхом. Я прижала нож к шее, пока он не порезал кожу; горло стало жечь, и капли крови покатились мне на грудь.

— Инти, — произнес он.

— Молчи.

— Я очень раскаиваюсь.

— Не стоит. — Из самой глубины моего живота вырвался звериный рык, и я выпустила его сквозь зубы.

Я собиралась убить его.

Он понял это и заплакал.

Это было отвратительно.

— Не стоит, — повторила я и вдавила нож сильнее, надрезая на коже ровную линию, и это было больно, очень больно, и меня подвела эта боль, от паники перехватило горло.

— Ты знаешь, что у нее теперь никогда не будет детей? Что она перестала разговаривать и, возможно, никогда больше не скажет ни слова. Это хуже, чем убийство, — ты надругался над ней, унизил ее и оставил ее жить, чтобы помнить все это.

И наконец я задала вопрос, ответ на который не могла постичь, вопрос, который задавала себе бессонными ночами.

— Почему ты это сделал?

Но он не ответил мне, никогда бы не ответил — может быть, он и сам не знал почему, возможно, подлинный ужас был в том, что никакого объяснения не существовало. Он перестал хныкать, и я увидела, как он удаляется в свой холодный внутренним мир, — я знала, что это его защитный механизм, который он привил и своей жене, и пожалела, что убить человека можно только один раз.

Но когда я уже намеревалась вскрыть ему горло, моя рука оцепенела.

И я с отчетливой ясностью поняла, что не могу этого сделать. Даже сейчас мне не хватало смелости. Я не была своей сестрой, которая на протяжении всей жизни ради меня, защищая меня, разбивала сборниками драматургии нос жестоким мальчишкам и спускала курки, чтобы это не приходилось делать мне.

— Ты хоть когда-нибудь любил ее? — спросила я.

Он не ответил, да я и не ждала, потому что этот вопрос перестал что-либо значить для меня. Каким бы ни был ответ.

Все мы просто мясо. Гребаное мясо.

— Ты больше никогда и близко не подойдешь к нам, — сказала я ему. — Если я хоть раз увижу твою морду, даже на секунду, я тебя убью. Понял?

Он кивнул.

Я опустила нож.

Мне нужна лошадь. Номер Десять в горах, там, где кончаются дороги. Никто из наших лошадей еще не отдохнул, никто, кроме Галлы. Седлая ее и прилаживая рюкзак и ружье, я ловлю себя на том, что нервничаю. Я не садилась на нее верхом со дня нашего знакомства на обледенелой реке. С того дня, когда она сломала ногу и взноровилась, и я прекрасно понимаю, что после этого не я укротила ее и снова приучила к седлу. Это Эгги каталась на ней, и с каждым днем Галла становилась спокойнее и увереннее. Я не хочу подвергать опасности малышку внутри меня, но если Дункан был прав по поводу доверия, значит, животные должны отвечать точно тем же. Может быть, эта лошадь нуждается в том, чтобы я верила в нее. А может, она меня сбросит.

Я вспоминаю, как на льду она послушно опустилась на передние ноги и позволила мне прижаться к ней своим телом, как она встала и, несмотря на травму, забралась по крутому берегу реки, и мои руки тянутся к ее носу, как делали уже множество раз, я чувствую, как она дрожит от нетерпения под моей ладонью, чувствую рукой тепло, пульсацию крови на ее шее и на моей и знаю, что нам обеим нужно вырваться на свободу.

Я взбираюсь Галле на спину. Она не храпит и не бьет копытами, не подает никаких признаков беспокойства. Я сжимаю бока лошади бедрами, чтобы чуть охладить ее пыл, подталкиваю ее вперед и подстраиваюсь под ее движения. Мы плавно сливаемся воедино — спасибо отцу за годы, проведенные мною в седле, и за то, что научил с любовью относиться к лошади, ведь без этого между животным и всадником невозможно понимание. И мы отбываем, растворяясь в освещенном луной лесу.