Телефон разрядился. Сейчас, среди ночи, в доме похолодало. Поленья в камине прогорели до угольков. Я быстро одеваюсь и вместе с псом, следующим за мной по пятам, брожу по комнатам, надеясь отыскать Дункана. Куда может деться мужчина в три часа ночи? Я чувствую себя неловко и глупо из-за того, что заснула.

— Хозяин скоро придет, милый, — говорю я Фингалу, гладя его обеспокоенную морду, прежде чем запереть собаку в доме. Моя машина брошена у аптеки, так что мне остается только идти по лесу пешком. Я с удовольствием дышу воздухом. Голова раскалывается, и я жалею, что не поискала у Дункана в шкафу аспирин.

Между нашими домами есть тропинка, но в тусклом свете ее не видно — под ногами только темная земля. Я позволяю деревьям вести меня. «Спокойно, — говорят они, — не суетись». Опускается густой туман, и я уверена, что заблудилась. Луна исчезает. Я не понимаю, почему Дункан ушел, и, может быть, это ничего не значит, но что-то все-таки меня тревожит, потому что вчерашний вечер как-то отличался от предыдущих.

«Иди осторожно», — шепчут деревья.

Я продолжаю путь, но замедляю шаг, прикасаясь к стволам, когда прохожу мимо. Переступаю через кусты и низкие ветки. На одной из них я поскальзываюсь и шлепаюсь задом на рыхлый зеленый мох. Рядом со мной лежит мертвец с уставившимися в туман глазами.

Из груди вырывается крик. Я отползаю назад.

Живот у него распорот, и оттуда вываливаются кишки. Мои тоже просятся наружу. Я быстро зажмуриваюсь.

Первая оглушительная мысль: а что, если его загрызли?

Я вся превращаюсь в бешено скачущий пульс. Нужно открыть глаза. Я смотрю, и мне так страшно. Смотрю не на раны, не на кровавое месиво, а на лицо, совершенно нетронутое.

Это Стюарт Бернс. Вытаращенные глаза остекленели; мешок с костями, покинутый душой.

Я наклоняюсь, и меня рвет на землю.

Пока меня выворачивает, прокручиваю в голове возможные последствия. Я ясно вижу судьбу каждого волка. Их убьют. Я незнакома с судебной медициной и не знаю разницы между ранами, нанесенными зазубренным оружием и зубами животного, и не могу долго разглядывать труп, чтобы сделать предположение, но я знаю, как это будет выглядеть в глазах местных жителей. Знаю, во что они поверят, и всеобщее убеждение подстегнет их выйти в лес и истребить волков за убийство человека. И потом древний лес тоже будет уничтожен, вместе со всеми деревьями, которые мы пытаемся спасти, и все усилия возродить дикую природу Шотландии пойдут насмарку. Картины будущего мгновенно встают передо мной, и я могла бы зарыдать прямо там, но не над этим человеком. При других обстоятельствах я бы пожалела его, несмотря на его подлую натуру, ведь такого конца никому не пожелаешь. Но я чувствую только злость на него за то, что он оказался здесь, только ужасный страх за своих волков.

Похоже, что они убили его. Очень похоже. Именно так волки и нападают, вцепляясь в одно из самых уязвимых мест, в горло или в живот.

Однако я знаю, что они этого не делали, это невозможно, они не кидаются на людей. Кто-то убил Стюарта и бросил его здесь. И этот человек хотел погубить либо Стюарта, либо волков.

Я принимаю очень тяжелое решение. Но разве у меня есть другой выход?

Я хороню тело.

Лопата едва-едва ковыряет твердую почву. Чтобы вырыть достаточно глубокую яму, мне требуется предельное напряжение сил и очень много времени. Когда тяжелые комки грунта засыпают его, он медленно исчезает, покрывается черным одеялом, мало-помалу возвращается земле, корням, истокам. Но когда я начинаю засыпать его лицо, оно перестает быть его лицом и становится моим, это меня хоронят, в мое горло набивается холодная земля, мое тело проглатывает небытие.

Под душем я смываю с себя целую лавину грязи. Быстро, ни о чем больше не думая, выскребаю землю из-под ногтей. Когда я вытираюсь, солнце уже стоит высоко. Эгги должна была проснуться, так что я иду к ней и нахожу ее в кровати с открытыми глазами, смотрящими в потолок, и, откинув одеяло, вижу на простыне кровь. Нет, пожалуйста, только не сегодня. Только не этим утром. У меня нет сил сейчас ухаживать за ней. Но никуда не денешься, и потому я приступаю к делу.

Снова в душ. Мою сестру под струей воды. Процедура была бы очень интимной, будь Эгги здесь, но я наедине с ее телом, и это ужасное одиночество. Вода течет по ней, и я вижу, что ее фигура меняется, становится мягче, полнее, и впервые мы физически отличаемся друг от друга. Я обнимаю сестру, прижимаюсь губами к ее плечу и оплакиваю одинаковость, которая покидает нас, украдена у нас. Я очень по ней скучаю и стараюсь не сильно стискивать ее, а потом думаю: может быть, если причинить ей боль, она очнется.

Я отпускаю руки. Эгги позволяет вывести себя из душа, и это больше всего надрывает мне сердце, я полагаю, что у нее сохраняется какая-то доля сознания, что-то от нее должно было остаться, хотя бы только память мышц. Я вытираю сестру, кладу прокладку ей в трусы и натягиваю их на нее; она покорно продевает в них ноги, но, когда я пытаюсь встретиться с ней глазами, в них нет осмысленности. Эгги слишком устала. Надеюсь, она сейчас где-то в лучшем месте. Я и сама хотела бы оказаться в лучшем месте, потому что здесь полный отстой. Кошмар наяву.

Скоро ли его хватятся? Скоро ли стихия, или животные, или и то и другое раскопают его могилу? Я замаскировала все следы, я в этом мастер, поскольку всю жизнь выслеживала добычу, и неопытный человек не заметит ничего подозрительного, но удастся ли мне обмануть более искушенного охотника? Или детектива? Скоро ли я стану сходить с ума и выложу Дункану, что сделала?

Честное слово, и чем я только думала?

Может, еще не поздно покаяться. Если рассказать Дункану сейчас, станет ли он проводить расследование? Или припишет смерть Стюарта нападению волков и выбросит это из головы? Рэд Макрей с радостью возьмется за ружье. А если Дункан решит, что это я убила Стюарта? Я ведь похоронила его, так? Кто в здравом уме будет это делать?

Нет, нужно оставить все как есть. Я влипла по уши, ничего не исправить. Надеяться можно только на то, что тело никогда не найдут, а коль скоро найдут — что я не оставила на трупе кучу своих отпечатков.

А если его действительно загрызли волки? — шепчет в душе тихий голос. Но я знаю ответ. Если это и в самом деле так, значит, я правильно поступила, скрыв тело.

Я нахожусь одна на базе, когда в дверь коттеджа стучат. Эван и Нильс ушли собирать данные о стае Танар, а Зои я послала в город купить что-нибудь на обед, хотя, увидев, кто стоит на пороге, жалею об этом.

Дункан держит в руках шляпу.

— Ты вчера ушла так неожиданно.

В животе все опускается, и я размышляю, не намерен ли он меня арестовать.

— Ты тоже, — говорю я и приглашаю его войти. — Чай, кофе?

— Не могу остаться, у меня дела в городе.

Мы стоим в неловком молчании, и эта новая неловкость между нами обескураживает. Означает ли она, что Дункан знает, чем я занималась ночью?

— Я ходил на прогулку, — говорит он.

— Я не спрашивала, где ты был, — отвечаю я, потом хмурюсь: — В три часа ночи? Почему?

— Всегда гуляю, когда надо подумать.

Я не интересуюсь, что он имеет в виду.

— Я надеялся, что вернусь до того, как ты проснешься, — добавляет он.

Я пожимаю плечами:

— Неважно.

Теперь все по-другому. Я загнана в угол. Имеется мертвое тело, которое я закопала, а этот человек должен его искать.

— Так будет лучше, — мягко говорю я и обнаруживаю, что это больно, гораздо больнее, чем я ожидала.

Он не спрашивает, что я имею в виду. Вместо этого:

— Приходи в выходные на ужин? Я время от времени собираю друзей. Тебе понравится. Я буду рад, если ты придешь. — От его тихой беззащитности у меня ноет в груди. Он знает: что-то изменилось.

— Не могу, Дункан, — отвечаю я. — Мне нечего тебе дать.