Мои руки слегка дрожат, когда я поспешно расстегиваю шорты и снимаю их вместе с трусиками. Как только я выпрямляюсь, Сальваторе зарывается лицом между моих ног. Я ожидала, что он начнет медленно. Я ошибалась. Он так энергично сосет мой клитор, что я вскрикиваю и запускаю руки в его волосы, сжимая темные пряди, пока он лижет и ласкает их языком. Его правая рука движется вверх по внутренней стороне моего бедра, все выше и выше.

"Швы", — произношу я, а затем хнычу, когда его язык снова лижет мои складочки.

"Они с левой стороны", — говорит он, вводя в меня палец.

Мои глаза закатываются обратно в голову, а ноги дрожат. Еще один палец входит в меня. Я задыхаюсь и тянусь, чтобы схватить полку справа. Сальваторе продолжает лизать мою киску, пока его пальцы двигаются внутри меня, растягивая мои стенки, снова приводя меня в состояние полного блаженства.

"Боже мой", — стону я и откидываю голову назад. Когда я чувствую легкие покусывания моего клитора, я кончаю так внезапно, что чуть не падаю с этой чертовой столешницы.

"У тебя дрожат ноги", — говорит Сальваторе и медленно раздвигает пальцы.

Это не только мои ноги. Мой гребаный мозг трясется вместе с остальным телом. Я отпускаю полку, за которую держалась, и опускаюсь вниз.

"Мы оба могли бы оказаться на полу", — говорю я, когда мне удается перевести дыхание. "Ты сумасшедший".

Он качает головой в сторону и кладет ладони на мои щеки, глядя на меня своими глазами. "А мне послышалось, что я "твой", — говорит он, — и "бог"".

Я фыркаю в отчаянии. "И скромный". Затем я качаю головой и прижимаюсь ртом к его рту, пробуя себя на нем.

"Нет, не совсем". Его руки слегка сжимаются. "И я бы никогда не позволил тебе упасть, Милен".

"Я знаю", — шепчу я.

Милен стоит перед шкафчиком с лекарствами на другой стороне комнаты, перебирает содержимое и делает пометки на листке бумаги. Вероятно, проводит инвентаризацию. Мне требуется огромная сила воли, чтобы остаться на месте, а не пойти к ней и взять ее с собой, чтобы она была рядом со мной.

"Ты позволил ей застегнуть твою рубашку", — говорит Илария, меняя мне повязку.

"Да", — говорю я.

Илария молчит несколько мгновений, возится с повязкой, но я знаю, что она не упустит эту тему.

"Это первый раз? Ты не хотел еще больше расстроить ее вчера?" — спрашивает она.

"Нет. Она делает это уже довольно давно".

Руки моей матери на мгновение замирают, пока она перевязывает рану. Когда наши взгляды встречаются, она поднимает глаза, на ее лице написано выражение шока. С двумя нерабочими пальцами и повреждением нервов на трех других, выполнение вещей, требующих изящества, было моей проблемой в течение многих лет. Слабое место. Позволить кому-то застегнуть за меня рубашку — это то, чего я никогда бы не позволил. Особенно при свидетелях. И она это знает.

Глаза Иларии путешествуют вниз и останавливаются на моей левой руке, которая держится за край каталки. Она протягивает руку и кончиками пальцев проводит по тыльной стороне моей ладони.

"Я забыла, как это было ужасно", — говорит она.

Я пытаюсь распрямить пальцы, но не могу. Только на этой руке я прошел через шесть раундов хирургического вмешательства. И все равно этого было недостаточно. Мои нервы слишком повреждены. Я ненавижу это. При одном взгляде на шрамы и воспоминании о том, что они собой представляют, мне хочется кого-нибудь убить. Я никогда не терплю слабости в других, но особенно в себе".

В глазах Иларии появляется вопрос, пока она ждет моего ответа.

"Я хочу чувствовать ее кожу, когда прикасаюсь к ней", — отвечаю я. "И я не могу этого сделать, если на мне перчатка".

Она наблюдает за мной несколько мгновений, затем шепчет: "Ты влюблен в нее, Сальваторе?".

На этот вопрос у меня нет ответа. Тем не менее, я не могу оторвать свое внимание от другого конца комнаты, где Милен все еще пристально изучает медицинские принадлежности. На ней джинсы и ужасная желтая футболка, которую я терпеть не могу. Ее волосы собраны в пучок на макушке и закреплены двумя карандашами.

"Я понятия не имею, Илария", — говорю я. "Ты же знаешь, что я не очень хорошо отношусь к эмоциональному дерьму".

"А я знаю".

Я встаю с каталки, намереваясь уйти, когда Илария снова заговорила.

"Что бы ты сделал, если бы кто-то причинил ей боль, Сальваторе?"

Я быстро поворачиваю голову к ней лицом, пригвоздив ее взглядом. Она делает шаг назад, но я знаю, что это было сделано бессознательно. Все так делают. Кроме Милен. Она обычно вздергивает подбородок. Или ухмыляется.

"Если бы в чьей-нибудь голове зародилось хотя бы зернышко мысли о том, чтобы причинить вред моей жене, я бы разбил эту голову голыми руками, как гребаный арбуз", — выплюнул я. "Затем я бы вытащил их больной мозг и сжал его так сильно, что осталась бы только кашица".

Моя мать улыбается и направляется к шкафчику с лекарствами, напевая про себя.

"Я собираюсь зайти к Пиппе позже", — бросаю я через плечо и включаю кофеварку. "Я обещала, что после этого пойду с ней по магазинам в поисках платья. Они устраивают банкет для персонала больницы в субботу". Для меня нет возврата к программе ординатуры — не после того, как "Семья" изменила мою жизнь пару месяцев назад. А после нападения, произошедшего месяц назад, причины, по которым Сальваторе не разрешает мне работать медсестрой в государственной больнице, стали более понятными.

"Ты скучаешь по этому? По работе", — спрашивает Сальваторе со своего места за обеденным столом.

"Ты знаешь, что скучаю". Я пожимаю плечами.

"Нино все еще пытается выяснить, где прячутся ирландцы, чтобы мы могли их уничтожить. Когда я закончу с Фицджеральдом, мы что-нибудь придумаем".

Чашка, которую я держу, почти выскользнула у меня из пальцев. Я поворачиваюсь и пристально смотрю на него. "Что ты имеешь в виду?"

"Если это так много для тебя значит, мы можем попытаться найти поблизости больницу, которая может позволить телохранителей", — говорит он, наблюдая за мной с мрачным выражением лица. "Или ты можешь взять на себя лазарет внизу".

Я сжимаю губы, затем улыбаюсь. "Спасибо".

Сальваторе кивает. "Насчет того похода по магазинам. Как долго?"

"Три часа. Может быть, четыре".

Он смотрит на меня несколько мгновений, губы сжаты в тонкую линию, затем кивает. Я отношу свою чашку кофе на стол, сажусь на правое бедро Сальваторе и тянусь к корзине с выпечкой. Его правая рука ложится на мою талию, и он продолжает есть.

Сидеть на коленях Сальваторе во время еды было немного странно вначале, но я привыкла к этому. Это началось месяц назад, сразу после стычки с ирландцами. Сначала он настаивал, чтобы я сидела у него на коленях, когда мы завтракали. Потом это перешло и на ужин. Теперь на каждый прием пищи. Когда я спросила его, почему, он ответил, что до сих пор не забыл, что я сказала ему, что уйду, если он снова получит пулю, и это мое наказание. Это не похоже на наказание. На самом деле, мне очень нравится быть так близко к нему. Его объяснение, конечно, было прозрачной чушью. У Сальваторе проблемы с признанием собственных чувств, поэтому неудивительно, что ему так же трудно их выразить.

"Ты будешь звонить мне каждый час", — говорит он и сжимает мою талию.

"Ты знаешь, что буду". Я кладу поцелуй в уголок его плотно сжатых губ.