От меня не ускользнуло, как большинство мужчин реагируют на мою жену. Они изо всех сил стараются скрыть это, но я вижу, как они рассматривают ее, когда думают, что я не смотрю, поэтому я отпускаю ее руку и обхватываю ее за талию. Милен поднимает на меня глаза и отбрасывает прядь волос, упавшую ей на лицо. Мои глаза ловят блеск золота на ее пальце. Обручальное кольцо, которое я выбрал, кажется абсурдно большим на ее хрупкой руке. Возможно, что-то более тонкое было бы лучшим выбором, но мне нравится то, что есть.

"Это разумно?" — спрашивает она.

"Что именно?"

"Быть на людях, когда есть люди, которые пытаются тебя убить?"

"Кто-то всегда пытается убить меня, Милен. Я не собираюсь прятаться в норе из-за этого. "

Она покачала головой и вздохнула. "Мужчины."

Я веду ее к заднему ряду сидений, который обычно предназначен только для меня, и к последним двум местам на стороне, наиболее удаленной от двери. Стефано, как и было велено, встает позади Милен, а два других телохранителя занимают свои места слева и справа от входа.

Милен сидит рядом со мной, ее позвоночник выпрямлен, а руки сцеплены на коленях, и кажется, что она ничем не интересуется. Но ее глаза перемещаются влево и вправо, рассматривая различных людей, которые молча входят в зал и занимают свои места. Она фокусирует свой взгляд на группе мужчин, которые только что вошли в зал и что-то бормочут низким голосом. Я наклоняю голову в сторону, чтобы лучше слышать.

"… что это за похоронная атмосфера?" — пробормотала она, — "Они оплакивают кучу денег, которые собираются потратить на безделушки?".

Я откидываюсь назад и протягиваю руку вдоль спинки сиденья Милен. Меня бесконечно забавляет, какой сварливой она иногда бывает.

Большой экран на противоположной стене загорается, и я наблюдаю за женой, пока идет аукцион. По мере того как продаются картины, причем качество и стоимость каждой из них неуклонно растут, ее глаза становятся все шире. Она вздрагивает, когда ассистенты выносят большое фактурное полотно в оттенках черного, серого и красного.

"Это тревожно", — шепчет она.

Я перевожу взгляд на картину, на которой изображен обезглавленный олень, стоящий на вершине чего-то, похожего на груду кухонных кастрюль. На ценнике написано двадцать тысяч долларов.

"Неужели кто-то купит эту вещь?" спрашивает Милен.

"Подождем и посмотрим".

Никто не делает ставки. Это не неожиданно. Они знают, что у них нет шансов получить ее. Человек, принимающий телефонные предложения за своим столом в углу, поднимает руку.

"У нас есть сто тысяч", — восклицает он.

"Что?" говорит Милен. "Кто бы дал сто тысяч, чтобы иметь это у себя дома".

"Пахан Братвы в Чикаго", — говорю я. "Это его жена нарисовала. Она выставляет по одной картине на каждом аукционе, и он покупает их все, независимо от цены. Все остальные уже давно перестали делать ставки на ее картины".

"Люди иногда такие странные". Милен качает головой.

Картина, которую я выбрал, появляется следующей — натюрморт менее известного английского художника девятнадцатого века. Когда я делаю ставку, Милен медленно поднимает одну бровь, но воздерживается от комментариев. Когда с картинами покончено, аукцион, как всегда, переходит к ювелирным изделиям. Обычно на этом этапе я ухожу, но сегодня я решил остаться и понаблюдать за реакцией Милен на предлагаемые украшения.

Я уже почти пришел к выводу, что она совершенно равнодушна к драгоценным металлам и камням, когда ей приносят старинный золотой браслет. С точки зрения дизайна в нем нет ничего особенного. В нем нет ни драгоценных камней, ни бриллиантов, просто массивный золотой циркуль с выгравированными на его поверхности разрозненными цветочными элементами. Единственное, что в нем особенного, это то, что он сделан в двенадцатом веке. Глаза Милен расширились, и она наклонилась вперед, рассматривая крупный план, показанный на огромном экране над подиумом. Она совершенно не обращала внимания на все бриллианты, рубины и жемчуг, которые мы видели до сих пор, но теперь она, не моргая, смотрит на самый обычный на вид предмет. В примечании под изображением указана начальная цена в 650 000 долларов. Убедившись, что Милен не видит, что я делаю, я поднимаю руку. Мое движение едва уловимо, но чувства аукциониста очень тонко настроены.

"Черт", — бормочет она, все еще глядя на браслет. "Эти люди сумасшедшие".

Кто-то из первого ряда поднимает ставку до $660 000. Я снова поднимаю: $670 000. Мужчина из первого ряда следует за мной. Я мог бы продолжать, но я предпочитаю поскорее отправиться домой. Я снова поднимаю руку и называю сумму.

"У нас один миллион", — объявляет аукционист. "Есть еще ставки?"

"Иисус, блядь, Христос", — говорит Милен, глядя на аукциониста. "Я бы очень хотела встретиться с сумасшедшим, который заплатит миллион долларов за браслет".

Аукционист закрывает торги, и я пишу сообщение своему банкиру. Он всегда наготове и знает, что деньги нужно перевести немедленно и без вопросов, независимо от суммы.

"Пойдем." Я встаю и беру Милен за руку, ведя ее к столу у входа.

"Один миллион. Такое часто случается? Я имею в виду, кто так делает? Арт, я понимаю. Есть люди, которым нравится иметь подобные вещи на своих стенах — знаете, это своего рода сумасшествие, — но да ладно".

Она продолжает свое недоуменное бормотание тихим голосом, пока я подхожу к стойке, чтобы подписать бумаги и подтвердить, что картина будет отправлена на мой обычный адрес. Когда клерк принимает документы, я указываю на прямоугольную бархатную коробку. Когда он приносит ее, я достаю браслет.

"А что, если кто-то украдет его?" продолжает Милен. "Такие вещи застрахованы? Один миллион. Это просто возмутительно, если хочешь знать мое мнение".

Я поворачиваюсь и вижу, что Милен снова смотрит в аукционный зал, уставившись на большой экран, где все еще показывается изображение браслета.

"Где вообще это можно носить? Что если…" продолжает она, стоя передо мной с руками на бедрах.

Я надеваю браслет на ее правое запястье и застегиваю застежку. Это одна из тех простых застежек-крючков. Не думаю, что мне удалось бы сделать что-то более изящное. Когда я снова смотрю на Милен, она смотрит на свою руку с открытым ртом.

"Так вот что нужно сделать, чтобы ты замолчала", — говорю я. "Я буду иметь это в виду".

* * *

"Я не могу это взять", — говорит Милен, как только мы оказываемся в пентхаусе.

Я знал, что это произойдет. По дороге домой она не проронила ни слова и даже ни разу не взглянула на меня. Ее внимание было сосредоточено через окно со стороны пассажира на неоновых огнях, когда мы проезжали мимо них.

"Это красиво, но я действительно не могу. Может быть, если бы оно стоило на три нуля меньше".

"Ты оставишь его себе". говорю я и направляюсь в коридор, ведущий в мою спальню.

"Я… что мне с этим делать? Он должно быть в чертовом музее или еще где-нибудь".

"Делай с ним все, что хочешь".

"Торе!"

Позади меня раздается стук каблуков по плитке пола, а затем Милен ругается. Я оглядываюсь через плечо и вижу, как она снимает туфли. Учитывая фасон платья и то, как она наклоняется вперед, мне открывается прекрасный вид на ее грудь. Я наклоняю голову для лучшего ракурса и представляю, как моя жена лежит обнаженная в моей постели, ее молочная кожа контрастирует с темными простынями, а бледные волосы спутаны вокруг головы.

"Пожалуйста, будь благоразумен". Она вздыхает и выпрямляется. "Пожалуйста".

"Я никогда ничего не делаю без причины, Милен. Ты уже должна это знать", — говорю я и закрываю за собой дверь спальни.