Тепло и не видно, только мокро. Было много красной еды. Было два маленьких мужчины и было страшно. Потом стало много красной еды, а один маленький мужчина убежал громко. Красная еда была теплая, потом стала холодная. А еще потом стала плохая. Теперь нееда и пахнет неедой сильно. Но все равно тепло и не видно. Можно спать и даже можно громко, но все равно громко страшно. Добрых нет никого, и злых тоже нет никого. Можно еще найти много где не видно и тоже тепло. Твердо и колется, но тепло и не видно. Все равно может стать светло сразу. Или не может. Если может, надо спать внимательно. Потому что тогда надо быстро.

Рекламный блок в подвале средней полосы «СтимИнджинс» не привлекал внимания покупателей. И любой, даже не очень опытный, специалист по продажам нашел бы, что блок перегружен техническими характеристиками огнеупорных трубок топочного экрана для прямоточных котлов и нацелен на слишком узкую аудиторию. И тем не менее Второе бюро не расстраивалось о напрасно потраченных деньгах на сообщение своему агенту: «Спецподразделение Адмиралтейства препятствует операции „Резон“, цель – уничтожение животного. На сотрудничество с нами Уинстон не пойдет».

В воскресенье Тони заехал за Кирой пораньше – боялся, что потом не найдет ее в толпе. А толпы текли на Кейбл-стрит со всех концов Лондона. Не только ирландцы, евреи и коммунисты – казалось, половина Лондона едет в Ист-Энд. Забавно выглядели представители кварталов моро: по-кошачьи изящные и знающие себе цену проститутки шли рука об руку со скромными и неуклюжими горничными; напоминающие медведей мусорщики, грузчики и землекопы прикрывали широкими спинами щуплых лакеев. Некрограждане, обычно предпочитавшие маскироваться под обычных людей, на этот раз тоже выступали единым фронтом. Особо выделялись ветераны – как живые, так и не очень. На месте полиции Тони не стал бы с ними связываться: механистические руки легко сминали металлические шлемы. Единого руководства у собравшихся не было, они просто поделили Кейбл-стрит на участки и потихоньку начинали возводить баррикады. Из распахнутых несмотря на сырой промозглый туман окон доносились голоса, между окнами натягивали транспаранты, а кое-где уже стояли подготовленные ящики с гнилыми овощами и ночные вазы – наверняка не пустые. Неплохо Лондон готовился встретить фашистский марш! И это вопреки тому, что все газеты призывали к противоположному… Наверное, Его Величеству доложат о происходящем.

Кира ждала Тони и даже посчитала, что он припозднился, – у нее было чем похвастаться! В первую очередь алый транспарант, который она растягивала на двух деревянных рейках.

– Во, зырь! – она показала лозунг с нескрываемой гордостью. На нем крупными буквами было написано «Смерть фошыстам».

– А посмотреть в газете, как пишется слово «фашист», ты не догадалась? – как можно мягче спросил Тони.

– Какая хрен разница! Смысл же понятный! И папаня проперся.

– Кстати. А где твой отец?

– Он уже на Кабл-стрит давно. Он жа в штабе. Слушай, я придумала себе партийную кличку.

– Зачем?

Она явно ждала другого вопроса, а потому затруднилась с ответом.

– Ну… Нужно ж…

Тони сжалился над ней.

– И какую же ты придумала партийную кличку?

Кира сразу оживилась:

– Стальная Крыса! Зыко, правда жа?

Он не смог удержаться от улыбки, и она, разумеется, надулась.

– Смешно, да? Те вседа смешно! Чё ба я ни сделала – все смешно!

Тони обхватил ее за плечи, преодолевая серьезное сопротивление.

– Ну здорово, здорово! Я не отрицаю. Звучит сурово.

– А чё ты тада ржешь?

– Я не смеюсь. Честное слово. Мне нравится.

– Правда нравится? – Она поверила. Она всегда верила в хорошее больше, чем в плохое. И невозможно было обидеть ее бесхитростное желание казаться взрослей и серьезней.

– Правда. – Тони погладил ее по плечу и поцеловал в макушку. – Ты мой маленький ручной крысенок…

Она расслабилась, перестала отбиваться, уютно скользнула ему под мышку.

– Лана. Те я, можа, и крысенок. Но для врагов я Стальная Крыса.

Ничего стального Тони в ней не находил – наоборот, она была мягкой и теплой, как пушистый зверек, который совсем не похож на крысу. Он на миг ощутил волну щемящей нежности и счастья – от того, что она так доверчиво прижимается к нему, от того, как в руке тонет ее хрупкое плечо, как блестят ее волосы с запутанными в них капельками утреннего тумана… Ее близость всегда сводила его с ума и вызывала желание сделать что-нибудь героическое.

– Пошли? Наши строят баррикаду на Кабл-стрит. Во, это надо с собой. – Кира кивнула на гнилой, но массивный комод, приготовленный к отправке на свалку.

Тони вздохнул – желание сделать что-нибудь героическое не предполагало переноску тяжестей.

– Я под мышкой его, что ли, понесу?

– Чё сразу под мышкой? На горбу. Я те помогать буду, не боись.

Нет, на такой подвиг он готов не был… Тони огляделся.

– А тачки какой-нибудь у тебя нет?

– Те чё, комод не донести? – прыснула Кира: отыгрывалась.

На счастье Тони, из барака вышел ее старший брат и покрутил пальцем у виска.

– Совсем дура, да? Он три сотни фунтов, его с места не сдвинуть. Тони, погодь, щас тачку подгоню – вместе попрем. А Патрик подтолкнет сзади.

– Я ж пошутила… – фыркнула Кира. – Чё сразу дура-то?

На углу Кристиан-стрит работа продвигалась полным ходом, и тяжелый комод пришелся кстати – не фанерная ширма, так просто в сторону не отбросишь. Байкеры во главе с Бобом Кеннеди ломами ковыряли мостовую, и Тони усмехнулся: булыжник – оружие пролетариата. Тони к ним присоединился, подменив выбившегося из сил Студента, а братья Киры подключили к делу освободившуюся тачку. Впрочем, тачка продержалась недолго – под тяжестью камней сломалась ось.

Небывалое для Лондона настроение витало над Кейбл-стрит. Тони оно было хорошо знакомо, но многие, видно, ощущали его впервые. Эйфория? Наверное, его можно было назвать и так, но эйфория предполагает что-то болезненное, неестественное – а в этом настроении ничего болезненного не чувствовалось. Тони назвал бы его душевным подъемом. Не общая ненависть, не решимость победить главенствовали здесь, а единение и презрение к различиям. Да, толпа с ощущением высшей правоты страшна. И далеко не всегда высшая правота является правотой. Но всё прибывающие и прибывающие в Ист-Энд люди принимали решение явиться сюда не под влиянием эйфории, не по чьему-то зову, а только благодаря собственному взвешенному размышлению.

И чем чаще над головами пролетали полицейские авиетки, призывая расходиться, тем крепче становилось это единение.

– Тони, слышь. – Сзади неожиданно подошел старший О’Нейл. – Потолкуй с ветеранами, а? Они свою баррикаду собрались делать, но смысл-то какой? Подтягивались бы сюда, к нам. У них и собрать-то ее не из чего.

– Вы хотите, чтобы герои войны встали рядом с вами под знамена с серпом и молотом? – хмыкнул Тони.

– Да какая, к чертям, разница, под какие знамена? – пожал плечами О’Нейл. – Потолкуй. Чё они, в самом деле, не люди, что ли?

Аргумент, несомненно, был веским. Тони снова хмыкнул и отдал лом О’Нейлу. Кира оказалась тут как тут.

– Я с тобой! – выпалила она почему-то с испугом.

– Ты чего? – удивился Тони.

– Там мертвяки. Вдруг им не того, что ты приперся.

– Так. Все люди братья. – Тони указал на лозунг, натянутый поперек улицы. – Кто писал?

– Наши, конечно, – неуверенно усмехнулась Кира. – Чё, и мертвяки братья?

– Я думаю, их тоже имели в виду.

– Я все равно с тобой, – упрямо повторила она.

Тони решил, что она не помешает. Ветераны – не старые девы с ханжеской моралью, им молодая девчонка должна понравиться.

По дороге он придумал несколько веских аргументов и приготовился искать старых генералов, возглавлявших миссию героев войны, уверенный, что они стоят где-нибудь в стороне, на Бэк-Черч-лейн, и в строительстве баррикады (совершенно жалкой, надо признать) участия не принимают. И надо же было такому случиться, что, свернув за угол, он лицом к лицу столкнулся с агентом Маклином! Но не это на минуту лишило его дара речи, а то, что агент шел ему навстречу вдвоем с доктором W. Доктор только что откинул на лоб большие слишком темные гогглы и держал за руль моноциклет – неплохо для человека, разменявшего девятый десяток…