Свои не дали пропасть: из окон на головы бобби полетели увесистые цветочные горшки, а потом, благодаря случившемуся замешательству, Тони втащили в приоткрывшуюся дверь маленькой шляпной мастерской.

Тут собралась веселая компания: большая еврейская семья во главе с хозяином мастерской, несколько проституток-моро, двое здоровенных ирландцев из ИРА (они и помогли Тони подняться и пройти несколько шагов до двери), стайка мальчишек, вооруженных рогатками, пяток фабричных женщин, три джентльмена в безупречных костюмах (уже несколько помятых); кроме того, голоса слышались и наверху, куда прямо от входа вела узкая лестница.

До чего же все-таки глуп сэр Освальд: в Великой войне ИРА поддерживала немцев, воюющих против Англии, и теперь могла бы выступить на стороне любимого фашистами Британии рейха, но чернорубашечники настроили против себя всех – теперь ирландцам было вроде бы как-то и неудобно уважать кайзера и его политику.

Тони утер разбитый нос, повел плечами и потихоньку пошевелил пальцами – дубинки будто нарочно чаще всего попадали по рукам, заломленным за спину. Остальное – ерунда, просто синяки, а пальцы шевелились плохо.

Пацаны с рогатками поднялись на второй этаж и теперь из окон обстреливали ряды полиции. Хозяин чрезвычайно переживал за витрину – стекло такого размера стоило немалых денег, и он бы закрыл его своим телом от летевших в головы полиции булыжников, но, во-первых, опасался выйти наружу, а во-вторых, явно не походил на опытного голкипера. Впрочем, любовь иногда творит чудеса, даже если это любовь к своему имуществу…

Колокольный звон слышался и здесь, однако, вопреки ожиданиям, рокочущее «¡No pasarán!» снова набирало силу. Через широкое стекло витрины была видна баррикада: ветераны живым (или не совсем живым) щитом стояли на пути полиции, и даже стальные лошади не могли поколебать их ряды. Более того, непостижимым образом механокони выходили из строя, лишь приблизившись к баррикаде. Впрочем, почему непостижимым? Достаточно знать устройство механизма, чтобы повредить наиболее уязвимую его часть.

Однако Тони больше интересовала Кира, а не подвиги ветеранов, а ее он никак не находил. Не видно было и медведей-моро, с которыми она оставалась. Выйти за дверь, пожалуй, можно было только с поднятыми руками – никого из своих поблизости не осталось, только полицейские. А из-за угла наконец-то показались и чернорубашечники! Однако не поспешили на помощь бобби – слегка опешили, увидев впереди такое скопление людей. Легко быть храбрецами, наваливаясь гуртом на одного, – в положении явного меньшинства смелости у фашистов поубавилось.

А народ взревел при их появлении – может, и правильно правительство прикрыло чернорубашечников столь многочисленными силами полиции, иначе порвали бы молодчиков сэра Освальда на куски, в прямом смысле слова. И самые умные, и самые образованные, и самые гуманные представители человечества, оказавшиеся в толпе, заражаются от нее силой и ощущением правоты, и чем больше в сердце человека доброты, тем сильней желание придать мучительной смерти ту сволочь, которая призывает гнать, громить, убивать и жечь людей в Пекле.

Тут-то Тони и увидел Киру – двое полисменов за руки тащили ее к себе «в тыл», приближаясь к шляпной мастерской, а она отчаянно упиралась, пинала их тяжелыми ботинками и норовила укусить. Он рванулся к дверям одновременно с ирландцами – те сразу разглядели в ней свою. Бой был коротким и победоносным только из-за близости к двери – высунулись, быстренько врезали двум бобби и, подхватив Киру, снова нырнули за дверь. Тактика всем понравилась, даже трое джентльменов изъявили желание принять участие в следующей вылазке.

Правая рука после этой операции вышла из строя окончательно – Тони не смог хорошенько сжать кулак, и одного удара в крепкую челюсть полицейского хватило, чтобы вместо чужих зубов выбить собственные костяшки. Но Кира была счастлива, а не только спасена: прижималась к его боку, преданно заглядывала в глаза снизу вверх, терлась щекой о плечо, чтобы ни у кого из присутствующих не возникло сомнения, что она подружка этого отважного героя. Она даже молчала – от переполнявших ее чувств. А Тони хотелось куда-нибудь сесть, отдышаться и покурить – едва слезы из глаз не капали, как рука болела. Сам виноват, конечно, – такие штуки только с пацанами случаются.

– Ты это… Вот сюда вот сядь. – Кира кивнула на широкий подоконник, будто прочитала мысли Тони.

Он послушался, а когда сел, она погладила его по голове – он и не думал, что это может выйти у нее столь ласково. И сразу навалилась усталость, которая не ощущалась так остро, как боль, и слабость, и даже сонно закружилась голова. То ли оттого, что Тони приблизился к окну, то ли это случайно совпало, но он снова отчетливо услышал колокольный звон.

– Ну что, Стальная Крыса? Давай ты больше не будешь выходить на улицу сегодня, а? – Он поднял голову и посмотрел на Киру.

– Хорошо, – неожиданно согласилась она.

– Если хочешь, можешь пострелять из рогатки со второго этажа, – этот аргумент он придумал заранее, не рассчитывая на столь легкое согласие.

– Хорошо, – снова кивнула Кира.

– Ты не знаешь, где это звонят? – спросил он, оглядываясь.

– Неа. Далеко где-то.

Неожиданно в их разговор вступил один из джентльменов:

– Это колокола Сент-Мэри-ле-Боу. Между прочим, больше мили отсюда – а слышно так, будто звонят за углом.

– Колокола Сент-Мэри-ле-Боу слышны за пять миль, – включился другой джентльмен со знанием дела. – Во всяком случае, так принято считать.

«Я – Сардина, Океан-2. Вызывается Кузнечик. Вызывается Кузнечик. Кузнечик, сообщаю: при укладке образцов промысловых пород 9, 13, 14, полученных соответственно 1-го, 2-го и 4 октября этого года, просьба придерживаться стандартов 22, 547, 73, 454, 214, 428…»

Цифр было много, диктор читал их привычно сухо и четко, для него эти цифры были только цифрами – в отличие от того, кому они предназначались.

Они не прошли. Часа три или больше продолжалась катавасия на Кейбл-стрит, в результате полиция сдалась и окольными путями препроводила чернорубашечников (тех, что не разбежались от страха или от скуки) в направлении Гайд-парка, где они могли сколько угодно произносить пылкие речи для самих себя и старушек, обычно кормивших там голубей.

Даже самые консервативные вечерние газеты говорили, что на Кейбл-стрит собралось не менее ста тысяч человек (и это против четырех тысяч чернорубашечников и десяти тысяч приставленных к ним полицейских!), а газеты полиберальней называли цифру в полмиллиона! Однако и ста тысяч было вполне достаточно, чтобы правительство оценило отношение лондонцев к идеям сэра Освальда: если кто-то и сочувствовал Британскому союзу фашистов, то не до такой степени, чтобы в воскресенье встать с утра пораньше и отправиться в Ист-Энд изъявлять свою волю. Разреши правительство марш коммунистов по Пикадилли, они бы тоже не собрали много сторонников, но вряд ли сто тысяч лондонцев вышли бы на улицы, чтобы этот марш остановить.

На месте власть имущих Тони бы всерьез задумался об этом соотношении сил, но ему почему-то казалось, что переговоры с кайзером оно не остановит: правительство Британии не прислушивается к своему народу, когда мнение оного расходится с точкой зрения кабинета министров.

Может быть, и правильно: откуда бы народу знать, что для него лучше? Политика умиротворения рассчитана на то, чтобы англичанам не пришлось воевать с рейхом. Это ли для них не благо? Пусть кайзер воюет с Советской Россией – как лев с крокодилом, – а барон Мюнхгаузен постоит за Ла-Маншем и понаблюдает, как они жрут друг друга. И конечно, Великобритания выступит союзником рейха – будет продавать ему оружие (сказочно на этом богатея) и даже для вида выделит некоторое количество воинских подразделений, которые будут сражаться не за немцев, впрочем, а за британские колонии, где не любят немцев и сочувствуют коммунистам. Опять же, Россия дальше от Англии, нежели Германия, а потому ее иметь врагом безопасней. Вот только что при этом будет с несчастной Францией? А также с Польшей, Венгрией, Чехословакией и другими европейскими странами, лежащими между молотом и наковальней? То есть, конечно, между дьяволом и бездной…