— Тодзин Окити! Тодзин Окити!

Крики проказников уже затихли вдали, а ошеломленная Окити все стояла у грязной, заплеванной лужи; смотрела она в пустоту и лишь удивлялась неоправданной жестокости и полной бесчувственности земляков. Молока все же купила у молчаливого Кодзи, решительно отказавшегося вступать с ней в разговор, и попросила кучера проехать мимо дома своей лучшей подруги Наоко — так хотелось хоть краем глаза на нее взглянуть, пусть на миг, пусть.

Экипаж приближался к маленькому ладному домику, где жила Наоко, и Окити почувствовала, как быстро и тревожно забилось сердце… Этот дом хранит дорогие воспоминания о счастливых днях и вечерах, проведенных в бесконечных играх с подругой; о том, как резвились с Наоко маленькими девочками, а потом вместе взрослели и менялись их игры и интересы. И вот наконец скоро превратятся из девушек в женщин — тайны жизни волновали тогда и очаровывали обеих…

Помнила она и о том, как шепотом делились друг с другом грандиозными планами изменить мир — пусть любой женщине живется в нем куда лучше. Повинуясь внезапно возникшему чувству, Окити, сама того не сознавая, тихонько похлопала кучера по плечу:

— Останови экипаж здесь и подожди немного… мне нужно повидаться кое с кем.

Выйдя из кареты, скрывавшей ее от всех окружающих, она долго в нерешительности стояла перед дверью в дом Наоко. Сколько раз вбегала в эту дверь и так же беззаботно выбегала из нее, ни о чем при этом не задумываясь… Кажется, с тех пор прошло много-много времени… как давно это было! «А оно все еще на месте!» — с нежностью подумала Окити, дотрагиваясь до грубого дверного кольца: с таким усердием они вырезали его как-то летом вместе с Наоко из большого куска дерева, найденного на берегу моря. Может быть, все же набраться храбрости и повидаться с подругой? Конечно, родители Наоко не станут препятствовать встрече девушек — ведь столько лет провели в тесной дружбе… Нет, они не будут мешать им! После долгих колебаний решилась наконец приподнять и отпустить тяжелое кольцо.

Наступило время мучительного ожидания; долго тянулись секунды, потом за дверью послышался чей-то невнятный шепот, дверь приоткрылась, и за ней появилась мать Наоко. Окити увидела знакомые черты, и теплые воспоминания волной захлестнули сознание.

— Такеда Оба-сан, — радостно заговорила девушка, — можно мне поговорить с Наоко? Ну всего одну минуточку…

Мать Наоко, добрая женщина, некоторое время сомневалась, разрешить ли девушкам эту встречу, но все же отрицательно покачала головой:

— Нет, Окити, Наоко сейчас нет дома.

Отец Наоко строго-настрого приказал всем членам семейства держаться подальше от Окити, и послушная, добропорядочная супруга не смела ослушаться мужа.

— Но как же так?! — опешила Окити. — Мне кажется, еще минуту назад я слышала за дверью ее голос.

— Нет, ты ошиблась, Наоко нет дома! — твердо повторила мать и решительно захлопнула дверь перед незваной гостьей.

Девушка бросилась назад к экипажу, слезы ручьями струились по щекам… Вот как, даже любимая подруга Наоко стыдится ее и не желает с ней разговаривать. В отчаянии девушка, добежав до экипажа, оглянулась в сторону дома стольких своих счастливых моментов. За окном той самой комнаты, которая принадлежала Наоко и ее сестрам, Окити заметила вдруг мелькнувший силуэт, потом в окошке неожиданно возникло и лицо самой Наоко, по нему тоже текли слезы, а губы шевелились, словно она пыталась объяснить что-то очень важное… И Окити стало немного легче на душе: слезы, горестное выражение лица, — значит, им не разрешают встретиться вопреки собственной воле, насильно удерживают в доме. Что ж, теперь Окити знала: Наоко по-прежнему любит подругу.

И на какой-то момент поняла, что болезненно завидует Наоко: той удалось избежать позорной судьбы, и теперь не важно, что родители держат ее взаперти. С другой стороны, она остается под защитой родных и близких людей, о ней заботились, ее любили и берегли. Кроме того, Наоко по-прежнему занимала свое место в обществе и жители поселка уважали ее как личность. Окити еще раз осознала, что осталась совсем одна, полностью отрезанная от всех, кто когда-то был ей дорог, составлял для нее весь смысл жизни. Семья самой Окити не вынесла незаслуженного позора, постоянных унижений со стороны соседей, и пришлось ей уехать из селения, а потому связь с родными у девушки оборвалась.

В день своей поездки Окити окончательно убедилась, что все жители Симоды отвернулись от нее. А раз так, не остается ей ничего, как только вернуться к Тоунсенду Харрису.

Весь обратный путь Окити молчала, огонек в глазах потух. Она сидела в экипаже неестественно выпрямившись и отрешенно смотрела куда-то вперед, словно не видя ничего… У служанки Сатико сердце разрывалось от боли, но чем же ей утешить хозяйку или хотя бы чуточку облегчить ее страдания — не имеет ведь никакой власти над этими безжалостными людьми, они так незаслуженно обидели Окити и, словно сговорившись, разом отвернулись от нее.

Как только Окити вернулась в американское консульство, она тут же попросила для себя бутылку саке и, взяв ее, отправилась на берег моря. Раньше почти не употребляла крепких напитков, но в ту ночь напилась чуть ли не до потери чувств — только так удалось ей притупить невыносимую душевную боль и обиду, разрывавшую ее изнутри на части.

Так Окити вступила на тропу саморазрушения, и с того самого вечера начался следующий виток ее многострадальной жизни. Девушка винила во всем случившемся одну себя, стремясь немного сгладить обиду, нанесенную ей бывшими соседями. Однако это ничуть не помогло избавиться от боли одиночества — оно будет преследовать ее всю оставшуюся жизнь.

А тогда, видя, как она направилась в сторону моря, один из слуг, встревоженный ее странным поведением и диким огоньком, плясавшим в глазах, бросился вслед и закричал:

— Окити-сан, куда вы?! Небо нахмурилось, похоже, сейчас начнется самый настоящий ливень… Лучше вам оставаться дома!

— Оставь меня в покое! — с неожиданной злобой, граничащей с отчаянием, огрызнулась Окити. — Я буду гулять где мне захочется… и совершенно одна!

От этих резких слов несчастный слуга оторопел и застыл на месте: никогда еще не видел Окити такой разъяренной, она всегда обращалась с ним, да и со всеми остальными слугами в консульстве вежливо, даже почтительно. Пораженный, решил он — не стоит сейчас мешать Окити, пусть идет, куда задумала!

Так и не осознав, что же наделала, Окити продолжала свой путь к морю. Сейчас она понимала только одно: тихий плеск прибрежных волн обязательно успокоит ее. Скинув деревянные сандалии, вступила в воду босыми ногами… Какое наслаждение ощущать, как холодная вода омывает стопы, а теплое саке одновременно обжигает горло и согревает ее изнутри…

— Лед и пламя! — рассмеялась Окити.

Эта ледяная вода, охлаждающая ее ноги, и огненный напиток, струящийся по горлу, — такое сочетание противоположностей понравилось ей, в нем таилось нечто непостижимо поэтическое. Глоток за глотком… вскоре саке возымело свое опьяняющее действие на девушку, непривычную к большим дозам алкоголя. Беспричинное ощущение безграничного счастья охватило Окити, она хохотала и наслаждалась звуками безумного звонкого эха, разносившего ее смех по всей округе.

— Мне так хорошо, так хорошо! — повторяла она.

Однако саке продолжало действовать — вскоре девушка уже не могла держаться на ногах. Наконец коварный напиток одолел ее и заставил рухнуть на влажный песок здесь же, у берега моря. Впрочем, возможно, саке и впрямь ей помогло: душевная боль на некоторое время ушла, и жизнь ее снова наполнилась миром и безмятежностью.

Какой-то рыбак заметил, как пьяная Окити нетвердой походкой брела по кромке воды, и позже рассказал об этом односельчанам.

— Своими глазами видел, как Тодзин Окити, едва держась на ногах, одна гуляла у моря… Рядом с ней никого, а она так напилась — не обращала внимания ни на что вокруг. Волосы растрепались, кимоно во все стороны холодный ветер раздувает… одним словом, мне показалось даже, что она обезумела — вид у нее был ну прямо как у сумасшедшей!