Закусили, опрокинули на похмелье по чарке, оживились. Хозяин поднял тост за героев, которых превратности жизни загнали в лес, как диких зверей. Ваган решил, что пора напомнить Джокия о его обещании. Джокия согласился.

— Они мне встретились на третий день после бегства из тюрьмы, — начал Джокия. — Хорошо помню, был субботний вечер. Я возвращался из Шуамта домой, чтобы захватить хлеба для пастухов на пастбище. Ты, наверное, не знаешь, что у меня осталось меньше половины стада, которым владел отец. В прошлом году, осенью, когда я гнал овец в долину, в пути на нас напал вооруженный отряд и отнял много скота. Нападение было неожиданным, мы не успели даже вскинуть ружья. Нас связали и бросили в пещеру. Хорошо еще, через два дня нас случайно обнаружил проходивший мимо охотник, не то бы просто умерли с голоду. По следам стада мы спустились в долину. В пути нам повстречались гвардейские офицеры. Они сказали, что преступники им уже известны, велели возвращаться домой и обещали найти и вернуть похищенное стадо.

Через неделю нас вызвали в Сухуми и сказали: ваш скот угнал перешедший границу с Северного Кавказа отряд большевиков, мы настигли его, часть стада отбили. Из моих двадцати голов скота вернули десять коров и одного быка. Но мы догадались, что на нас напали меньшевики-гвардейцы, а вину свалили на большевиков. Но кому пожалуешься? Разве у них правду найдешь? — Джокия прикусил губу, покачал головой. — В этом году мы с напарником погнали скот в горы рано, поселились в более удобном и укромном месте. Вниз теперь спускаемся по одному и никогда не оставляем стадо без присмотра.

Вошла хозяйка, принесла мацони[13] в мисках:

— Пейте, прохладнее станет!

— Раз, возвращаясь домой, я видел впереди себя трех незнакомых людей. У двоих за поясом торчало по револьверу, а у третьего, который был повыше, — даже два. Одеты они были легко, и видно было, что мерзли. Скоро я их догнал. Они не были похожи ни на милиционеров, ни на гвардейцев. На бандитов тоже не смахивали. Поздоровались, спросили — кто я. «Пасу скот на пастбище, теперь иду домой», — ответил я. «Послушай-ка, а поесть что-нибудь найдется в твоем хурджине?» — спросил высокий — это был Дата — и невесело улыбнулся. Я угостил их молодым сыром и творогом. Выяснилось, что они почти три дня ничего не ели. Закусив, оживились, разговорились. Я ни о чем их не спрашивал. Наконец Дата сказал: «Покажи нам дорогу, ведущую на Ставрополь, и больше мы у тебя ничего не попросим». Я догадывался, кто эти люди, и хотя это было рискованно, решил взять их к себе домой, грех оставлять измученных людей одних в горах. Я шел пешком, а они по очереди ехали на моем коне. Когда миновали половину пути, Дата сказал: «Я слышал, что пастухи люди надежные, на них можно положиться». «Верно, мы стоим друг за друга и умеем держать слово, а вы, похоже, попали в беду и вам нужна помощь?» — спросил я. «Ты прав, брат, мы беглецы, — просто сказал Дата, — и если ты ненадолго приютишь нас, никогда об этом не забудем». И он назвал себя.

О «Чайке» и о ее бесстрашном шкипере я много слышал и, по правде говоря, от души сочувствовал морякам. Больше месяца моя семья и вся деревня укрывала беглецов.

— О них знала вся деревня?! — удивленно воскликнул Ваган.

— Ну и что ж?! Наша деревня — что скала. Здесь все одинаково смелы, честны и ненавидят предательство. Друг с другом нас связывает родство, адат[14], обычаи и привычки. Среди нас изменнику не прожить, Ваган. — Джокия взял костяную ложку с длинной ручкой, принялся за мацони. Доев, продолжил свой рассказ: — Именно тогда мы поставили у моста сторожку и установили дежурство. С тех пор так и осталось... Теперь сторожа охраняют деревню от бандитов и в то же время оберегают меня.

— Тебя? От кого?! — удивился Ваган.

— Слушай, и все узнаешь в свое время, — ответил Джокия и продолжал: — Горный воздух, отдых, хорошее питание вернули беглецам здоровье и силы. Об отъезде они пока не думали. Дата хотел во что бы то ни стало помочь товарищам, оставшимся в заключении. Я считал, что он решил правильно.

Скоро пастухи погнали скот еще выше в горы, и я послал своих новых друзей вместе с ними. Скот пасут и стерегут, кроме меня, еще шесть сельчан. У меня скота меньше, чем у других, и за все лето мне пришлось бы пробыть на пастбище месяца полтора. Но я решил не оставлять беглецов, пока они не освоятся как следует с нашим краем, не привыкнут к нему. Гуртовщики приняли гостей с радостью. Одели их по-пастушьи, дали дубины. Я не уходил. Мне казалось, что со мной новые друзья будут в большей безопасности. Они тоже полюбили меня, как брата. Дата часто рассказывал о себе, о своих друзьях-матросах. А когда говорил о Марии, голос его особенно теплел. «Смелость этой девушки удивила меня», — говорил он.

— И больше ничего не говорил?

— Такие мужчины, как он, не любят лишних слов. Но однажды вечером у Дата как-то вырвалось: «Эта девушка запала мне в душу». Шло время, и мы стали замечать, что Дата мрачнеет, тоскует, стал скупым на слово, часто уединяется. «Мы тут на свободе живем и забот не знаем, а мои товарищи в подвалах изнывают. Что ж, так и будем сидеть сложа руки?» — не выдержал он наконец. Мы посовещались и решили послать кого-нибудь из наших в Сухуми, может, удастся что-нибудь узнать. Снарядили опытного, умелого человека. Он вернулся через месяц и привез сведения о матросах «Чайки». Из тюрьмы особого отряда их перевели в сухумскую городскую тюрьму и некоторое время содержали там, после договора с Советской Россией выпустили на волю. Наш посланец долго искал их, но напасть на след ему не удалось.

Весть об освобождении своих товарищей Дата встретил радостно, но, узнав, что найти их не смогли, опечалился. О судьбе Марии никаких известий не было. «Неужели проклятый Тория снова схватил их?» — горестно воскликнул Дата. Ушел в лес и до вечера не появлялся. Вернулся спокойный, с твердым намерением самому пойти в Сухуми. Никто не одобрил его решения, но он упорно стоял на своем. Бекве и Шовкат, видя, что никакие уговоры не действуют, заявили, что отправятся вместе с ним. Теперь уже не соглашался Дата, втроем идти было рискованно. Порешили снова снарядить кого-нибудь в Сухуми, продолжить поиски. На этот раз решил пойти я. Дата дал мне адреса двух своих матросов. Один из них был из Самурзакано, из деревни Репи, другой — из Поти, жил недалеко от порта.

Наутро я отправился в путь. К вечеру подошел к Репи, к дому Титико Учана. Мне повезло. У ворот сразу встретился с Учана.

Услышав имя Дата Букия, парень как-то смешался, невнятно пробормотал, что рад хорошим вестям, и пригласил в дом. Дома, кроме старухи матери, никого не было. Она принялась готовить ужин. Титико вынес во двор два стула, поставил их под тутовым деревом и сказал: «Посидим немножко в тени». Я заметил, что хозяин нервничает, избегает говорить о шкипере. Когда я спросил его о Марии, он сказал: «Я ничего про нее не знаю, но, может, кто из наших слышал что-нибудь, я спрошу».

На второй день Учана, оставив меня у себя дома, пошел повидаться с ребятами «Чайки».

Он вернулся на четвертый день усталый и расстроенный. Марии в тюрьме нет, и никто не знает, где она. Матросов с «Чайки» взяли снова, выселяют в Россию. «А тебя?» — спросил я. «Возможно, уже пришло распоряжение и о моем аресте, дожидаются моего возвращения». Мы поспешно покинули дом и укрылись у близкого родственника Титико в той же деревне, с тем чтобы с темнотой отправиться в горы. Учана решил уйти со мной.

В тот же день кто-то сообщил Учана, что его дом окружили и тщательно обыскали гвардейцы. Нужно было торопиться. Родственник Титико снабдил его деньгами и пистолетом. По правде говоря, мне не хотелось брать Титико с собой в горы. Как будто бы особых причин к беспокойству не было, просто я не видел в нем стойкого, надежного человека. Чувствовались в нем какое-то напряжение, неуверенность. Я думал — боится парень, волнуется.