Варвара Давыдовна тряхнула головой, откидывая свесившиеся на лоб белокурые пряди, и протянула мне руку. «Я хочу опять услышать твою историю», — сказала она и прилегла на тахту.

Верно, эта женщина хочет проверить правдивость моего рассказа, — подумал я тогда. Я повторил все снова со всеми подробностями. Да и можно ли забыть что-нибудь, спутать или ошибиться, когда все — правда, все — твоя жизнь.

Когда я закончил, она долго молчала. Задумавшись, потянулась к тумбочке, достала из золотой табакерки папиросу. Я зажег спичку и поднес огонь.

«У твоего деда — каменное сердце, — сказала она наконец. — Вот какие люди рождаются на свет!» Она присела, оглядела меня с ног до головы, потом украдкой бросила взгляд на свое отражение в большом, до потолка зеркале. «Но ничего, — продолжала она, — такой парень, как ты, не пропадет в жизни». Она взяла меня за руку, изучающе повернула кругом. Я увидел в зеркале ее голубые глаза, но не выдержал их взгляда и опустил голову. Варвара Давыдовна улыбнулась.

«Посмотри, внимательно посмотри на того юношу в зеркале. — Она протянула руку к моему отражению. — Видишь, — он красив, благороден, добр, — во всяком случае, я так думаю. Теперь скажи, что ты о нем думаешь. Только, чур, говорить всю правду!» — Она засмеялась и прошла за резную ширму из слоновой кости.

Растерянный, стоял я на месте. Правду говоря, я не понял, что хотела сказать госпожа. Потом, как заговоренный, стал и впрямь внимательно осматривать себя в зеркале вершок за вершком. Я и сейчас помню, словно это было вчера, как я разглядывал, изучал того, другого Игоря в зеркале. Если говорить откровенно, я не могу сказать, как я выгляжу сегодня, есть ли у меня на лице морщинки и какого цвета глаза — черные или карие. Не могу сказать, — но не потому, что у меня слабая память, нет, на память я пока не жалуюсь, она мне не изменяет. Просто в той жизни, которую я вел, это для меня давно забытые мелочи, о которых у меня не было времени думать.

Теперь я имею возможность не торопясь припомнить все, что заставила забыть меня моя волчья жизнь. Теперь прошел страх — я отлично знаю, что меня ждет. Я знаю: хуже того, что произошло, ничего быть не может. Моя мятущаяся душа теперь успокоится, припомнит прошлое, тысячи раз проклятое мною самим и другими. Тайный голос давно предсказывал мне такой конец.

Господи, ну и свернул я в сторону! Хотел рассказать о себе, каким я был в шестнадцать-семнадцать лет, стоя перед зеркалом в гостиной госпожи Морозовой, а ударился в философию.

Юный Игорь Таманов тогда был высок и строен. Жгучие черные глаза сверкали на смуглом лице. На выпуклом лбу в беспорядке рассыпались спутанные волосы, черные, как ночь. Мускулистая широкая грудь не умещалась в рубахе. Но больше всего меня тогда поразили глаза — их блеск мне самому казался необычным, волшебным.

Я оторвался от затянувшегося самосозерцания только тогда, когда по соседству послышались чьи-то шаги. Вошедший слуга сказал, что госпожа внезапно почувствовала недомогание. Целую неделю я не видел ее.

В один прекрасный день старый управляющий позвал меня к себе и сообщил, что дальнейшая забота обо мне поручена ему. «Вот твой учитель, — сказал Николай Петрович, указывая на сидевшего рядом с ним одноногого человека с волосами, спадавшими до плеч. — Госпожа велела передать, что если ты не будешь лениться и добьешься успехов в учении, она не оставит тебя вниманием».

...Я начал заниматься с большой охотой. Учитель не раз говорил мне, что доволен моими способностями и прилежанием. За три года я узнал много нового. Все это время моя благодетельница и покровительница ни разу даже не попыталась заговорить со мной. При случайных встречах она только кивала мне мимоходом и благосклонно улыбалась. Но я знал, что Варвара Давыдовна часто вызывала учителя и расспрашивала о моих успехах.

Учитель мой был человеком знающим и добросовестным. Дни и ночи проводил он со мной, но все же жаловался, что времени не хватает. Он преподавал мне русский и украинский языки, математику, историю, географию и французский. А еще мы ежедневно беседовали на различные темы. Он рассказал мне о наиболее известных шедеврах мировой литературы, о политическом положении в России и за рубежом, делился своими знаниями о природе. Одним словом, он старался дать мне представление обо всем, что считал полезным в жизни.

И я не делал никаких попыток вырваться из этой замкнутой жизни. Забота и внимание учителя так утихомирили мою страсть к воле и бродяжничеству, что я считал себя счастливым. Отношение ко мне госпожи, учителя и всех домочадцев заставило меня постепенно позабыть о прежних бедах. Я перестал верить в истинность слов моей прежней «духовной наставницы» о том, что зло в жизни всегда побеждает добро.

Шло время. Мне пошел девятнадцатый год. И только теперь я стал понемногу приглядываться к окружающему.

Я стал часто навещать маленький домик в глухом уголке сада. В двухкомнатном деревянном домике жил старый садовник Морозовых с женой и шестнадцатилетней дочерью Лизой. Черноглазая девочка с тонкой шеей и двумя длинными, до щиколоток, косами казалась мне самой лучшей, самой красивой в мире.

Прошел год, прежде чем я решился сказать ей об этом. Когда я сообщил Лизе, что готов пожертвовать ради нее жизнью, она не выразила никакого удивления. Только стыдливо опустила голову и улыбнулась. С этого дня мы почти каждый вечер проводили в излюбленном уголке огромного сада.

Теперь мне кажется, что подлинным счастьем для меня было бы умереть тогда, уснуть и не проснуться. И пусть не думают судьи, что я пытаюсь вызвать у них жалость к себе или же хочу убедить кого бы то ни было в том, что я стал сознательней и добродетельней. Нет, могу смело сказать, что бессознательным, не отдающим себе отчета в своих поступках, я не был никогда. Я всегда знал, что человек рожден для добра. Но тогдашняя неправедная жизнь вызвала меня на поединок, и я принял вызов. Бог свидетель, что однажды я даже пытался покончить счеты с жизнью, но мое проклятое невезенье и на этот раз помешало мне.

Счастье мое длилось целый год...

Лиза оказалась умной и доброй девушкой. Она с детства любила цветы, овладела искусством своего отца и часто помогала ему. Мы с ней встречались, когда наступала темнота, и, уединившись, мечтали о будущем счастье.

Все это время я лишь изредка встречался с госпожой. Она постоянно бывала в веселом обществе, часто ее друзья приезжали к нам большой шумной компанией, или же она в сопровождении Николая Петровича отправлялась в гости сама.

Однажды вечером я нашел Лизу в обычном месте, но меня поразил ее взволнованный вид. «Отец и мать проведали о наших встречах, — сказала она. — Правда, они отзывались о тебе очень хорошо, но я так перепугалась...» Известие обрадовало меня: рано или поздно, но это должно было случиться.

Со времени начала моих занятий прошло три года. По мнению моего наставника, я был вполне подготовлен к жизни. Наконец настал долгожданный день. Госпожа пригласила к себе учителя, щедро наградила его на прощание и отпустила на все четыре стороны. Вечером Варвара Давыдовна позвала меня. Я нашел госпожу в одиночестве в приемной. Лицо ее дышало спокойствием и удовлетворением, словно от сознания исполненного долга. Увидев меня, она улыбнулась и протянула руку.

— Теперь, мы можем говорить, как равный с равным, не так ли? — спросила она, стоя у глубокого, покойного кресла. — Ты доволен, Игорь?

— О, что вы, сударыня, конечно. Я должен благодарить судьбу, которая привела меня в тот вечер к кафе, — ответил я и смиренно опустил голову.

— Ты уже совершенно самостоятельный молодой человек, образованный и воспитанный. Может, теперь ты хочешь покинуть этот дом? Или сердце твое тянется куда-нибудь в иное место? Не скрывай от меня ничего, я помогу тебе. — Опустившись в кресло, она показала рукой на маленький столик. Я протянул ей папиросы и спички.

— Ну, что ты скажешь? — спросила она, закурив папиросу.

— О сударыня, не говорите так, — я смело посмотрел ей в глаза. — Я готов всю жизнь служить вам, вы столько сделали для меня...