— Выпусти меня, а то заору, — прошептала мне Ксения в ответ.

— Ори! Мне нечего бояться, я закрыла дверь на щеколду, не войдут. Мало ли, что ты со мной сделаешь. Может, ты боевыми искусствами владеешь, с тебя станет. Ярослав сказал, тебя не выпускать.

Взяла телефон Ксении и позвонила Ярославу, хотела спросить, где он и почему так долго едет. Телефон не отвечал. Опять в своём духе — хочу беру, хочу не беру, и ничего не понятно. Меня в людях всегда бесило чувство безответственности и неопределённости. Потому что, когда от человека нельзя получить ясный ответ, — он врёт. Причин для вранья много бывает, не спорю, иногда ложь спасительная, на что я надеялась, мне же не хотела в нём окончательно разочаровываться, но может быть и преднамеренной интригой и неуважением. Неуважение всегда было моим слабым местом, даже к собеседнику.

Рискнуть с Ксенией? Тогда меня защищать будет некому — она права. Я всё-таки надеялась на лучшее.

На телефон Ксении пришло сообщение. Я открыла: знак вопроса и всё. С какого-то номера, который у неё не определился. Значит, она не одна пришла, и кто-то стоит и дожидается её во дворе в машине? Мальчишки? Прямо всей командой приехали меня вытаскивать из лап Ярослава? Ерунда. Но почему он шифруется? Я постаралась запомнить номер, это я могу без проблем.

— Почему Ярослав в контрах с Бэллой? Последний вопрос, и я открою дверь, если дашь вразумительный ответ, — уже не шёпотом, а в голос спросила я.

— Этого никто не знает, мы вместе сможем это выяснить.

Она решила, что ещё чуть-чуть, и я сдамся. Вместе? С ней? То есть опять я, наверное.

— Ты не ответила. Зачем ты сюда явилась? Почему у тебя есть ключ, и не ври мне, что ты тут убираешься, — моё терпение подходило к концу, а я так ничего и не выяснила

— Хорошо, я скажу. Меня Бэлла прислала. Откуда у неё ключ от этой квартиры, я понятия не имею. Сказала, что ты живёшь у Ярослава. Я пришла за тобой. Открывай!

— Что она про меня говорила?

— Мне? Ничего.

— Ты всё врешь! — я просто взбесилась, — посылает тебя за мной и ничего тебе не говорит. Ну, пришла ты за мной, а я такая, да-да, иду, только пописаю перед дорогой.

Я пошла на кухню, открыла балкон и демонстративно поставила красный стул в самую его середину. Раньше надо было сделать и не мучаться. Нажала на кнопку в кофемашине и сварила себе ещё кофе. Время шло.

Ксения начала долбить по двери. Я посмотрела на замок — выдержит. Уж не знаю, почему там были такие крепкие замки, да и двери толстые и массивные во всей квартире.

В дверь опять позвонили, но не так , как раньше, одним маленьким звоночком, а уверенно и долго. Потом я услышала шевеления в замочной скважине.

— Кто там? — мне надоело прятаться. Пусть отвечают, а я решу — открывать или нет. Не будут же они стрелять из автомата.

— Вероника, это я, открывай! — услышала я наконец Ярослава, — ты на щеколду, что ли закрылась?

20.

Ну, вот и дождалась. Ярослав вошёл и сразу обнял меня и прижал к груди. У него в руке был какой-то бумажный пакет, который он поставил на пол.

— Что происходит, Вероничка? Ксения где?

— Почему ты так долго? Она в ванной закрыта на замок. Я её держу, как ты сказал. Не выпускай её, пока не расскажешь, в чём вообще дело, и что ей от меня надо. Мне всё это надоело, — у меня начинался нервный срыв, — мне ничего не надо от вас всех. Отпустите меня, я ничего не хочу! — у меня даже слёзы навернулись. Ну, сколько можно держать меня в стеклянной банке, как муху какую!

Ксения опять начала долбить по двери.

— Сиди и жди! — рявкнула я в её сторону, не жалея эмоций, — оставил меня без телефона, запертой, что это такое? — я оттолкнула его руки, когда он опять хотел меня обнять.

— Я всё объясню, дорогая, не злись. Я всё сделал так, как надо. Иди ко мне, — он опять прижал меня к себе и поцеловал в губы.

Ксения продолжала стучать.

— Я открою, а то она с ума сойдёт. Большое испытание ты ей устроила, мой смелый орлёнок, — он щипнул меня за левую грудь, а я схватила его за руку и посмотрела по-злому.

Ярослав изменился в лице. Здорово изменился. Да, я могу иногда так посмотреть, что человеку становится не по себе, только меня надо до этого вывести из себя, как сейчас. Проблема состояла в том, что это от меня не очень зависело, в смысле, я сама не могла понять, до какой степени я злая. Мама говорила, что это у меня от прапрабабушки Глафиры, то есть прабабушки папы. Она могла добиться чего угодно. Когда в тридцатые годы приехали за её мужем, моим прапрадедом Иваном, обвиняя его в участии в троцкистском заговоре и вредительстве, что была абсолютная невозможность и ложный донос начальника на заводе, где он работал инженером, она убедила приехавших убираться по добру по здорову. Троих жутких вооружённых мужиков, явившихся в полпятого утра на чёрном Воронке. Сказала, что мужа нет дома. Поверили! Мало этого, пошла к тому самому начальнику и заставила его, оторопевшего и потерявшего дар речи, раскаяться. Хрупкая тоненькая женщина, правда, высокая, мы все высокие, как по женской, так и по мужской линии. Бабушка Глафира прожила сто шестнадцать лет, и умерла только потому, что упала с лестницы и сильно ударилась головой о ступеньку. Старики часто умирают от того, что падают. Мне было одиннадцать лет тогда. Перед смертью она попросила передать лично мне одну семейную фотографию на картонке, как раньше делали, и очень сожалела, что меня не привезли попрощаться, я в летнем лагере тогда была. Мама сказала, что она просила меня беречь. Странная просьба. Мы редко виделись, и мне казалось, что она такая старенькая, что даже не помнила, как меня звали, а оказалось, очень хорошо помнила.

Кажется, ещё в шестом классе после уроков подошла к дерущимся ребятам. Да, в шестом. Они били моего одноклассника, Витьку Сухарева, который пошёл на филфак, за то, что он ботаник и списывать не давал, и сказала им отстать и извиниться. Именно извиниться, это самое трудное — переломить. Я вся кипела от возмущения. Они отстали и извинились. Как такое получилось, фиг его знает, но Витька был классным парнем и всегда за справедливость страдал. У него память была удивительная — читал поэмы наизусть. Я раньше не знала, что когда тебе читают вот так вживую, эффект тройной получается от стихов, как живой оркестр играет, а не запись из компа. Из-за него я иногда стала в театр ходить, то есть из-за этого взаимодействия зала и сцены. Но билеты дорогие же, так что редко ходила.

Сейчас я чувствовала — самое оно, получилось воздействие, потому что Ярослав сглотнул, я заметила его взметнувшийся кадык, и отвёл взгляд. Пробрало. Он освободился от моей руки и пошёл к ванной.

— Не трогайте меня! — кричала Ксения. Чего она боялась? Что её бить будут?

— Никто тебя не трогает. Убирайся! — Ярослав был груб, но не оскорблял, — дай сюда ключи! И передай, куда следует: ещё одна попытка лезть в мою жизнь, и я отреагирую по-другому. Мало не покажется. Дословно передай!

Ксения швырнула ключи, выбежала из ванной, схватила сумку.

— Верни мне мой телефон! — обратилась она ко мне.

Я протянула телефон.

— Дура! — прошипела она мне.

— Убирайся, и чтобы я больше тебя никогда не видел, — Ярослав распахнул входную дверь, и Ксения вышла.

Странно как-то. Ничего у неё не спросил, как она сюда попала, кто её прислал, а главное, зачем. Она рисковала, проникла в чужую квартиру с ключами, которые её хозяин не давал, и он так спокойно её отпускает, делая вид, что не доволен, но не более того. Он как будто ожидал такое, то есть для него её проникновение в его квартиру не было неожиданностью. Он как бы старался побыстрее её выгнать, чтобы она не открыла рот и не сказала чего-то, что потом придётся объяснять. Мне так показалось.

— Почему ты не спросил, откуда у неё ключи от твоей квартиры? Подумай, пожалуйста, прежде, чем ответишь.

Но Ярослав смотрел на меня как-то по-особенному: внимательно и заворожённо. Мне стало не по себе.

— Я жду.