— Странный город, — говорила она Марии, таская пачки с книгами в подвал. — Не могу спокойно думать об этой массе измученных бездомных людей, кочующих по улицам, зная, что в кафе на Саской площади, во дворике, выложенном плитами, между которыми прорастает трава, под разноцветными зонтиками сидят люди, которые не знают или не хотят знать, какая тревога и хаос царят — как утверждает Павел — совсем рядом, в здании Военного министерства, сколько телефонов там трезвонит, сколько курьеров ежеминутно посылается со срочными приказами, которые тут же отменяют. Темные ночи лучше, чем рассвет, тогда по крайней мере не прилетают бомбардировщики, хотя трудно спать в этой духоте, под шелест бумажных штор и шарканье ног бесконечной вереницы людей. Куда и к кому бредут они? Ибо негде этим бездомным задержаться, сказать себе: вот конец скитаний. Они всё идут, едут, погоняя измученных лошадей. А в то же время… Правый боже! В «Земянской» к настоящему кофе можно получить свежий «наполеон». Даже смешно, но это именно так: от всего пребывания в Варшаве экс-консула, человека, которому якобы вы были обязаны созданием Варшавского герцогства, остались лишь площадь Наполеона и — тут же, рядом, на Мазовецкой, — поднос, полный пирожных с кремом, названных его именем…
В тот день Анна возвращалась домой немного раньше обычного, в начале шестого. Ее удивила стоящая перед воротами их дома на Хожей длинная очередь. Она пробралась сквозь толпу и с изумлением увидела утомленное лицо Леонтины, мокрое от пара, подымающегося из большого котла на кухонном столе. В белом фартуке, насупленная и, видимо, очень уставшая, она зачерпывала половником крупяной суп с картофелем — такой густой, что в нем, как на ферме в Вириаке, ложка могла стоять стоймя, — и наливала в торопливо подставляемую посуду. Леонтина кормила беженцев. Стоящая возле нее дворничиха пани Амброс следила за порядком и отчитывала тех, кто норовил пролезть без очереди. Значит, все же кто-то подумал о том, чтобы накормить бредущих по улицам города бездомных, перепуганных людей? В эту минуту Леонтина подняла на миг голову, прикидывая, хватит ли содержимого котла на всех столпившихся возле дома. Заметив Анну, она улыбнулась ей, кивком приглашая войти в охраняемую дворничихой подворотню. Анна протиснулась туда, несмотря на сопротивление и ропот толпы, и машинально взяла протянутый ей половник.
— Передохните, Леонтина. Я помогу.
Леонтина тяжело прислонилась к стене и стала утирать краем фартука вспотевшее лицо. Теперь перед Анной чередою поплыли кастрюльки, кружки, миски, в которые она накладывала серый, клейкий, густой суп. Горячий. Некоторые тут же припадали губами к своей посудине, другие осторожно, стараясь не пролить ни капли, отходили в сторону, чтобы поделиться едой с родными и детьми.
— Суп кончается, — шепнула Анна Леонтине, все еще стоящей у стены.
— Ничего. Там сама пани Рената у плиты. Юзя сейчас притащит второй котел.
В эту минуту половник с супом неподвижно повис в воздухе; к столу подошла элегантно одетая девушка и протянула Анне солдатский котелок — первый среди множества разнокалиберной посуды, которую удалось захватить с собой беженцам. Невольно, не успев подумать, что говорит, Анна выразила свои сомнения:
— Но… Извините, но это не военная столовая, а один из пунктов экстренной помощи беженцам. Тем, кто пострадал от бомбежки.
— Я голодна, — сказала девушка. Видно было, что ей нелегко в этом признаться. Ни изможденной, ни утомленной дорогой она не выглядела, и тем не менее Анна смутилась, подумав, что сама могла бы очутиться в таком же положении, если бы, например, уехала на малолитражке из Варшавы и попала в совершенно незнакомый город. Она уже отбросила колебания, когда за девушку неожиданно вступился вынырнувший из толпы элегантный, лощеный офицер:
— Не только крестьянки с детьми скитаются по дорогам. Без крова остались и учительницы, и служащие из маленьких городов. Они тоже хотят есть.
Анна с минуту удивленно смотрела на непрошеного заступника. Он разительно отличался от офицеров, шагавших во главе своих подразделений по городу, и казался чужеродным телом в этой серой толпе, которая враждебно ощетинилась и не спускала глаз с его безукоризненно белых перчаток. Анна налила супу девушке, подумав: не этот ли офицер дал ей свой котелок? Откуда он у него? При парадном-то мундире… Она продолжала раздачу супа, но капитан не отходил. Он принялся развлекать ее разговором, похвалил за превосходную организацию временного пункта питания — как раз в это время горничная Юзя принесла очередной, несколько меньший котел супа, — восхищался толстыми стенами, размерами и высотой дома.
— В таком доме, должно быть, крепкие своды и в подвалах превосходные убежища? — спрашивал он, стараясь охватить взглядом весь двор. — Повезло этим людям: кладовые тут, видно, полны припасов. Да и вы должны чувствовать себя в полной безопасности — не дом, а настоящая крепость.
— Может, и вы, капитан, хотите попробовать нашего супа? — прервала его Анна, которой странный офицер начал действовать на нервы.
Офицер смешался, даже, кажется, возмутился, но ответил весьма учтиво:
— Ну что вы! Я здесь совершенно случайно: меня послали проверить, как идет рытье траншей.
И отошел бочком, старательно обходя очередь. С минуту, пока меняли котлы, Анна следила за его стройной фигурой. Увидела, что на другой стороне улицы к нему подбежала девушка с котелком, они остановились и некоторое время, задрав головы, внимательно рассматривали шестиэтажный дом, словно желая запомнить его форму и высоту. Затем, оживленно обсуждая что-то, пошли в направлении Маршалковской. Лишь тогда у Анны шевельнулось подозрение: а что, если это люди из «пятой колонны»? Слишком уж элегантен этот офицер. Белых перчаток не носили ни Павел, ни встречавшиеся на улицах капитаны или майоры — все были в пропотевших мундирах, запыленные, как и сам город, полный осколков стекла и кирпичного щебня. Анна хотела отдать половник Леонтине и побежать следом за странной парой, но люди в очереди напирали, толкали стол, тянулись к дымящемуся супу. А если это всего лишь глупое подозрение? Как его доказать? Здесь по крайней мере, пока отдыхает Леонтина, она нужна изнуренной толпе, она может раздавать горячий суп, восстанавливающий силы, возвращающий веру в человеческую доброту, в солидарность…
В последний раз Анна бросила взгляд на странного офицера, возможно обыкновенного дезертира, а может быть, все же шпиона? Он ведь отметил, что в доме на Хожей кладовые полны припасов, толстые стены и подобный тюремному двор с одним лишь выходом, который в данный момент загораживала голодная толпа. У той девушки был солдатский котелок. Чей? Ее платье не было ни помято, ни припорошено известковой пылью. Кто эти люди? Гиены, шныряющие вокруг будущего поля битвы? Враги? В открытый город, куда вливались огромные людские массы, мог прийти с запада кто угодно, даже немцы.
Анна впервые столкнулась с чем-то неясным, непонятным, враждебным. Значит, так выглядит война? Таковы люди, охваченные паникой, кочующие по улицам чужого города, томимые жаждой и голодом? Что принесут ближайшие дни и как она сама поведет себя? Сможет ли, несмотря на страх, бороться за свое спасение, бороться так же мужественно, как тогда, когда ее захлестывали волны прилива, а взгляд тщетно искал скалистую линию берега?
Нескончаемые потоки беженцев, колонны добровольцев с лопатами вместо винтовок, ночные дежурства на крыше, призывы к тушению пожаров и спасению погребенных под развалинами, а также пронзительные вопли сирены оказались лишь слабыми предвестниками надвигающейся бури. Гром грянул пятого сентября, когда была разбита армия «Лодзь». План обороны на линии Варты окончательно провалился, и столице грозило окружение со всех сторон. Никто не скрывал, что, пока путь через мосты свободен, следует им воспользоваться, чтобы сохранить все возможное для организации дальнейшего сопротивления. Одновременно генерал Чума, в предвидении уличных боев, отдал приказ о возведении баррикад на Охоте и Воле. Варшавян, самоотверженно перенесших все, что внезапно свалилось на них в течение первых четырех дней войны, охватила тревога. Они не могли не видеть верениц автомобилей перед учреждениями и военными штабами, не могли не знать, что чиновники часть служебных бумаг грузят на машины, а часть — сжигают во дворах. Говорили, будто правительственный комиссар одним из первых покинул город, призвав поскорей последовать его примеру главу правительства и президента города. В ночь на пятое сентября по радио выступил премьер-министр Славой-Складовский, сообщил, что правительство покинуло столицу, и простился с жителями Варшавы до дня победного возвращения после войны. Его речь заглушали вой сирены, грохот падающих на вокзал бомб, нервирующие предупреждения: «Налет! Внимание! Внимание! Запятая, три. Скрылся… Скрылся…»
