В таком случае… Не сейчас, а когда придет время, ей надо будет поближе познакомиться с одной из дочерей «красных». Может, из Пулигана или из того же Геранда? Что они делают, чтобы вырваться отсюда и сбросить ярмо? Спросить отца? Нет, только не так, как он, не так, как дедом проклятый Франсуа! А с другой стороны, сын Катрин, Поль, хоть и учился в «школе Дьявола» в Пулигане, но был похож на родителей, такой же нерасторопный, как они. С самого раннего детства он был у деда летом в пастухах, а зимой помогал кормить скот. Это только Ианн ле Бон мог говорить, как независим бретонский крестьянин, — а его дети, внуки? Анна-Мария знала, с каким трудом дед в конце концов согласился послать мальчика в Пулиган. Тысяча чертей, а кто будет пасти коров? Кто им будет задавать корм? И Поль, не видя ничьей поддержки, вкалывал так долго на ферме, что пошел в школу гораздо позже своих сверстников. Обыкновенная рабочая скотина, точно такая же, как ослепший от старости Сивка, который возил камни с поля. Он тоже никогда и не пытался протестовать.
Однажды летом, когда все три девочки удрали с фермы и побежали к океану, чтобы полазить между скалами, Анна-Мария нашла двух живых крабов и принесла их бабке. Это была первая вещь, которую девочка могла кому-то подарить, вот почему она очень спешила на обратном пути. Наконец-то жизнь была прекрасна, солнце заходило, окрашивая пурпуром облака, босым ногам не мешали сабо — ах, если бы это могло продолжаться вечно! Но счастье длилось не больше получаса. Когда девочка, гордая своей добычей, положила крабов на землю, около камина, Мария-Анна ле Бон, как истинная бретонка, не тратя времени на слова, нагнулась, схватила их тряпкой, бросила в ведро и тут же вынесла на помойку. Стоя в дверях, Анна в тот момент пережила одно из своих многочисленных огорчений в жизни: ее дар был отвергнут. Вернувшаяся со двора бабка, должно быть, заметила удрученный вид девочки, потому что сказала мягче, чем обычно, похлопав ее по спине:
— Не горбись. И перестань хныкать.
— Я не плачу, — вздохнула Анна-Мария, выпрямившись.
— И правильно. А крабы, креветки и моллюски со скал оставь этим городским глупцам. Пусть они варят своих вонючих раков, если им в кухне не мешает чужой запах, запах моря. Да что там в кухне! Этим смрадом пропитывается весь дом, постель, стены. Зачем нам их есть, как рыбакам из Пулигана или Круазика? Мы — «белые», а не «красные».
Посвящение было неприятным, хотя, как оказалось позже, необходимым. Потом Анна-Мария часто видела на базаре в Геранде крабов, омаров и всевозможных морских рыб, но она одна знала, что «эти вещи» едят только горожане и сами рыбаки. Ибо настоящий бретонец ест только то, в чем он совершенно уверен, что добыл сам, убил или поймал на охоте. Зато городской сброд вынужден покупать все, что приносят люди с ферм и рыбачьих портов, не имея возможности выбирать, тут уж не до запаха и свежести продуктов, приходится брать то, что поставляют другие. Поэтому они частенько ели снулую рыбу или лангустов и омаров, переброшенных из основного портового бассейна в другой. Анна-Мария знала Пулиган и не раз видела, как рыбаки сбрасывают свежий улов в каменный бассейн. И только оттуда брали для себя и для тех клиентов, которые в этом знали толк, — для них рыбаки сеткой вытаскивали прямо из этого бассейна на набережной всех этих панцирных. Анну-Марию и ее кузин забавлял этот как бы повторный улов уже пойманных лангустов и омаров. Они с интересом наблюдали, как палки с сетками погружали в воду, раздавался треск и стук панциря о панцирь, и на поверхность вытаскивали сцепившихся клешнями, словно в смертельной схватке, коричневых омаров или лангустов, яростно бьющих огромными хвостами. Это было любопытное зрелище. Девочки знали, что рыбу едят только в страстную пятницу, как самое тяжелое из возможных самоистязаний, и это делали для того, чтобы снискать расположение священника, ибо сама святая Анна Орейская, так же как и другие жители Арморика, вероятно, не переносила рыбы ни в отварном, ни в жареном, ни в копченом и маринованном виде. Коптить? Мариновать? Тратить время на консервирование того, чего и так полно в океане и что так же бесполезно, как он сам — занимающий такой огромный кусок земли, потерянной для обработки.
— Еще не хватало! — пожимала плечами бабка, и девочки, вместе со всеми взрослыми на ферме, ели постные блинчики, золотистые и хрустящие, немного подгоревшие по краям. Они были питательными и такими вкусными, что пятница переставала быть днем лишений, а, наоборот, уже с утра казалась прекрасной. Просеивая муку, бабка все время выходила во двор, чтобы проверить, не помешает ли ей ветер в церемонии жарения этих бретонских блинчиков. При мысли о том, что сейчас делается дома, на большой, брызжущей жиром сковороде, долгий школьный день казался не таким уж страшным. Нет, костлявых великопостных рыб с дряблым мясом ни в коем случае нельзя было сравнить со вкусом сала, кролика или мучных блюд. Правда, Анне-Марии приходила в голову мысль о том, что бабка специально так разваривает эту несчастную рыбу, чтобы есть ее было настоящей мукой, как того требует церковь, а кроме того, чтобы окончательно отбить охоту у домочадцев подражать «красным», которые съедали свой ежедневный улов, не подозревая о том, что, если бы они это делали только в постные дни, у них было бы больше заслуг перед богом.
Ианн ле Бон не переносил, так же как бабка, — даже запаха варящихся раков и рыбы. Он всегда говорил, что насытить они не могут никого, значит, нет в них никакого проку, ибо всякая пища для того и существует, чтобы утолять голод и умножать силы.
— Рыба — это вредная еда, особенно для мужчин, — рассуждал он. — Каждый из нас, мужиков, должен быть сильным, очень сильным, и, вероятно, поэтому сыновья «белых» всегда в драках побеждали «красных», а их, к счастью, намного меньше на армориканском побережье. Чтобы где-то удержаться, нужно быть сильным, — добавлял он, — сильным! И не есть рыбу.
Кажется, Клер, по наущению Анны-Марии, которой частенько попадало за излишнее любопытство, потому что она без конца спрашивала обо всем, что было для нее новым и незнакомым, как-то раз спросила бабку: везде ли в мире мужчины сильнее женщин или только бретонцы сильнее бретонок? Мария-Анна ле Бон с интересом посмотрела на дочку Катрин, словно увидела ее в новом свете: вероятно, с этой стороны она не ждала никакого подвоха. Но поскольку бабка старалась все же отвечать на вопросы внуков, она сказала то, что действительно думала об этом:
— Видишь ли, это выглядит так. Везде и всегда мужчины кричат, что они сильнее своих баб. Только вот… умирают они всегда раньше нас, чаще всего от сердечного приступа, кровотечения из носа или рта, умирают и при этом упрямо молчат. Верно, тогда уже мужчины понимают, правда слишком поздно, что они слабее нас. А то, что они кричат, напрягают мускулы напоказ, обжираются и пьянствуют, надо им простить. Бедненькие! За свою короткую жизнь они должны вместить больше суеты, криков и всякого рода приказаний, чем мы! Вот почему они так шумят и трещат, как, как… Ну, хотя бы омары в том первом бассейне на набережной в Пулигане.
Хотя бабка больше ничего не добавила, Анна-Мария поняла, что невозможно вынести более сурового приговора мужскому полу. Если бы Мария-Анна ограничилась только объяснением. Но нет. Она, которая бывает в рыбачьем порту всего лишь несколько раз в году, да и то по, необходимости, чтобы купить вещи, которые нельзя сделать на ферме, например иглы, сковородки или ножницы, вдруг вспомнила омаров, копошащихся в бассейне. Омаров, сам запах которых отравляет все в доме и которых не коснется голой рукой ни одна порядочная «белая» бретонка. Неужели она чувствовала отвращение к Ианну и Пьеру? И именно поэтому предостерегала внучек от весенней беготни, борьбы за первоцветы — только потому, что их пожирали мальчишки? Обреченные на короткую жизнь, с криками, с вечным стремлением с кем-нибудь сцепиться, вытеснить друг друга, как омары из слишком тесного бассейна в порту?
