О Пауле они услышали только в марте, когда вернулась связная генерала. Вести она привезла нерадостные. Переправа через Буг оказалась трудной, лед на замерзшей реке был крепкий, но на другом берегу сразу начинались заснеженные пустынные луга. По следам, оставленным на снегу, Токаревского обнаружили пограничники, и он был арестован за нелегальный переход советской границы. Связная, оставшаяся на западном берегу, узнала об аресте «Доктора» от людей, которые организовали переход границы. Она подождала еще несколько дней, но сведения об аресте генерала подтвердились. Помогут ли ему фальшивые документы, можно было только гадать. Связная рассчитывала лишь на одно: зимними темными ночами через Буг переправлялось множество людей. На восток шли бывшие узники, коммунисты, состоятельные еврейские семьи. Вблизи «зеленой границы» появилась даже новая профессия — проводника, ее осваивали смельчаки, желающие быстро обогатиться. В бредущих по рыхлому снегу беглецов стреляли немецкие пограничники, но когда солдаты подбегали к чернеющим на снегу телам, при них уже не было ни тяжелых рюкзаков, ни чемоданов с золотыми пятирублевками, долларами и драгоценностями. Те, у кого не хватало денег, чтобы заплатить проводнику, погибали, так как не знали безопасных проходов. У кого деньги были, тот или погибал от пуль, или же добирался до другого берега, лишившись своего багажа. Проводники не испытывали угрызений совести, они были истинными хозяевами этой границы.
Толимиры покинули свою усадьбу во второй половине сентября, но, как только определилась демаркационная линия, вернулись. Дом оказался разграблен. На полу валялись жалкие остатки: бумаги, тряпки, поломанная мебель.
— А лошади? — воскликнула Анна.
— Я спрашивал. Никакой скотины там не осталось. Кроме тех тягловых кляч, на которых они приехали. Связная пробыла у них несколько дней, все надеялась установить связь с генералом. Помогала хозяевам убирать горы мусора, видела, как Толимиры обустраиваются заново. Они отнеслись к случившемуся с каким-то удивительным спокойствием, словно уже переступили рубеж печали. Отскребали полы, даже натирали паркет, шутили, что будут все вместе вповалку спать на кухне, поскольку в комнатах выбиты стекла. Как о чем-то самом обыденном, говорили, что нужно осторожно выходить из дома, так как в передней, в полу, огромная дыра, пробитая то ли снарядом, то ли топором.
Хуберт говорил связной:
— Получилось по-моему. Чем меньше имеешь, тем проще живется, когда вокруг все рушится. Самое главное, что крыша над головой осталась. Того, что я взял с собой, для начала должно хватить. Одну из наших коров кучер уже нашел. Есть пара лошадей, огород, сад. Не пропадем!
— Ну а Паула?
Павел молчал. И только через несколько дней проговорился, что Хуберт увез Паулу вместе со своей женой, но вернуться с ними в деревню она не захотела. Устроилась пока у знакомых в Люблине. Связная разыскала ее на обратном пути, но не смогла выяснить, что удерживает Паулу в Люблине.
Анне вспомнился случай в госпитале, когда жена одного поручика, потерявшего ногу, заявила Новицкой, что не будет навещать мужа, поскольку вид раненых и калек вызывает у нее отвращение. Но ведь Павлу не ампутировали руку, и он уже владел ею совершенно свободно. Изуродованный, разрушенный город? Может быть, в этом причина? Может, Паула не хотела возвращаться в Варшаву, откуда тысячами вывозили людей, по улицам которой ходили будущие узники, будущие жертвы облав и массовых расстрелов?
— Мы слишком долго жили за пределами страны, — сказал однажды Толимир. — Кроме того, она родилась и выросла не здесь, а в Лодзи.
— Как у тебя складываются отношения с новым командующим? — попытался изменить тему разговора Адам.
— У меня с ним нет никаких контактов, по крайней мере — пока. Я только знаю от «Шимона», который сейчас служит у него адъютантом, что новый командующий в числе других тепло вспоминает «Доктора». С Токаревским обошлись несправедливо. Он ведь создатель подпольной армии и первой конспиративной сети. Новому шефу остается только продолжать работу, с таким размахом начатую его предшественником. Хорошо хоть, что оба просто выполняли приказы, получаемые из Франции. Не хватало нам еще закулисной возни в подполье!
— Может быть, союзники ждут весны, чтобы начать наступление? — утешала его Анна.
Но весна не оправдала возлагавшихся на нее надежд. Напротив, Германия молниеносно захватила Данию, Норвегию, Голландию и Бельгию, в мае напала на Францию, и Варшава целыми днями говорила только о том, что наконец-то Гитлер ощутит вкус поражения. Если б у Польши в сентябре были такие мощные укрепления, как те, что защищали французскую границу, до капитуляции никогда бы не дошло.
Для Анны это было время смятения и внутренней борьбы. Поначалу, как и все, она горячо желала поражения немцев, потом, когда войска вермахта обошли знаменитую линию Мажино с севера, долго не могла этого понять и вместе с другими ожидала, что Париж будет обороняться. Она говорила:
— Я знаю, как долго и ожесточенно защищался город в семидесятых годах…
— И все же…
— Да, но теперь он не сдастся, как тогда.
— Не сдастся? Почему? — спрашивал Адам, изучая карту.
— У нас есть сильная военная авиация.
— У кого это — у нас? — допытывался Адам.
Анна путалась, объясняла, что имела в виду своих соотечественников, но не могла сказать, почему в таком случае немцы столь же легко и быстро продвигались вперед, как и в тех странах, где не было такой авиации или самолеты не успевали подняться с разбомбленных аэродромов? Неужели правда, что в Париже уже сыты по горло этой «странной войной»? И не лучше ли было бы ей, как настоящей бретонке, взять пример с Ианна ле Бон и ни на что не рассчитывать, ничего не ждать от французов? От этих французов!
Она поехала в Константин, чтобы восстановить душевное равновесие, услышать от прабабки слова ободрения, надежды. Пригородный поезд уже курсировал, сад, несмотря на снующих по нему немецких солдат, был, как в прежние времена, полон роз и расцветающих мальв. Но Анна попала туда в тот июньский день, когда уличные репродукторы с торжеством оповещали о капитуляции столицы Франции. Репродуктор висел и на станции, и это сообщение она услышала, едва успев поздороваться с маршальшей.
— Что они болтают? — возмутилась Анна. — Ведь это невозможно!
— Тише! — прервала ее прабабка. — Выслушаем до конца.
— Бахвалятся! Пустое хвастовство! — горячилась Анна. — То же самое говорили в середине сентября о взятии Варшавы.
Но в этот момент грянул выстрел. Один, второй, десятый… Это немцы, торопливо выбегая из виллы, на радостях палили в воздух.
Стрельба. Нескончаемая стрельба. Анна закрыла глаза. Представила себе Елисейские поля и площадь Согласия, заполненные военными автомашинами, такими же, как те, которыми забиты улицы Константина. Триумфальную арку. Место, где горел вечный огонь в память о капитуляции кайзеровской Германии. Могилу Неизвестного солдата. Неужели все это будет осквернено, как в завоеванной Польше? Означает ли слово «капитуляция» в Западной Европе то же самое, что и в Центральной?
Прабабка деликатно положила руку на ее склоненную голову.
— Не убивайся так. Свершилось неожиданное. Это очень плохо, но, может быть, близость врага вынудит наконец действовать Англию? Или Америку? Начнется мировая война?
— А чем эта война может закончиться?
— Кто знает, не поражением ли того, кто хочет слишком много проглотить? Как Наполеон…
Император. Экс-консул. Эти слова снова напомнили Анне деда, и она ужаснулась при мысли, что вскоре фермы в Вириаке и Геранде услышат такие же выстрелы, такие же гортанные крики.
— Теперь я буду бояться еще и за них, — шепнула она так тихо, что маршальша едва расслышала ее слова.
— За кого? Ах да. Извини, я забыла.
Все забыли, что она должна иначе воспринять известие о падении Франции и продвижении немцев вплоть до прибрежных скал ее родного Арморика. Странные эти поляки: сначала пришли в отчаяние, почти как после капитуляции Варшавы, но спустя несколько дней стали утешаться мыслью, что Франция с ее мощной военной авиацией, танками и тяжелой артиллерией на линии Мажино сопротивлялась не дольше Польши и что в Париж немцы вошли безо всяких боев и потерь. Они занялись подсчетами. При свете карбидных ламп склоняли головы над картами Западной Европы и увлеченно подсчитывали, сколько километров прошли моторизованные колонны вермахта, как быстро они продвигались в глубь страны, какие понесли потери. Впервые стали изучать немецкие коммюнике, которым до того совершенно не верили. Вычисляли, складывали. Оказалось, что потери немецких войск во Франции незначительны, что ни военная авиация, ни тяжелое вооружение не пострадали так, как во время смертельных боев под Кутно, Варшавой и Модлином, на Гельской косе. Генерал Чума и президент Стажинский упорно обороняли столицу, имея в своем распоряжении небольшое число орудий и лишь около полутора десятков батальонов, в том числе необученных ополченцев. А у генерала Гамелена было время, мощные фортификационные сооружения и оснащенная современным вооружением многочисленная армия. И, несмотря на это, он даже не пытался защищать Париж. Месяц сопротивления Польши обошелся Гитлеру так дорого, что он не отважился сразу же начать наступление на западе. Завоевав Польшу, он ничего не получил, кроме вышедшего из строя оружия; ему не досталось ни одного самолета, ни одного военного корабля. А занимая Францию, он увеличивал свою мощь за счет сданного ему снаряжения, оборудования покинутой линии Мажино, авиации и морского транспорта. Кроме того, там нашелся новый тип патриотов — соглашателей по убеждению. Маршал Франции Петэн… Он создал в июне правительство только для того, чтобы капитулировать, а потом стал во главе государства Виши, готовый к сотрудничеству с гитлеровцами. В долине Вислы не нашлось ни одного человека, который мог бы совершить подобное от имени всего народа, и немцы даже не пытались искать кого-то или уговаривать. Все сравнения были не в пользу бывшего сильного союзника, на которого возлагались все надежды, ради которого были отклонены договоры с другими государствами.
