— Как живой, — сказала тогда Анжелика про каменного льва. — Только спит. А сам все видит, хитрец.

— Он не смущает тебя? — спросил Жоффруа, целуя Анжелику.

— А ты думаешь, — спросила в свою очередь она, — что, кроме льва, нас больше никто не видит?

— Я люблю тебя, Анжелика, — прошептал он. — Я каждую минуту хочу, чтобы ты была моею.

— И я тоже, Жоффруа, — вторила она.

Это было, когда он сжег свою рукопись. Стояли холода, но день выдался солнечный и теплый. Какой волшебной казалась в тот момент жизнь! Жоффруа, словно мальчишка, обрадовался поляне, окруженной кустами вечнозеленого верещатника.

— Я люблю тебя, Анжелика!

Каменный лев делал вид, что спит и ничего не видит. Синее небо укрывало их своим пологом. Птицы пели им сладостный гимн любви.

Как же он сразу не догадался, что она сейчас там? Жоффруа бросился к их поляне. И увидел Анжелику.

Она прошептала, прижав к груди руки:

— Ты? Господи, я думала, что уже больше никогда не увижу тебя. И лучше бы не увидела. Я уже стала понемногу отвыкать от твоего лица.

Он бросился к ней, хотел обнять. Она отстранилась, жалобно улыбнулась.

— Как ты мучаешь меня. Я хотела убежать от тебя. Насовсем. Зачем ты снова разыскал меня?

Схватив ее руки, он покрыл их поцелуями. А она качала головой и беззвучно плакала.

— Я люблю тебя, Анжелика, — бормотал он. — Я не могу без тебя.

— Какое мученье, — стонала она. — Зачем ты пришел, Жоффруа?

— Ты слышала о выстрелах на улице Засохшего дерева? — спросил он.

— Кто же о них не слышал.

— Ты догадываешься, к чему они могут привести?

— Ты потому и пришел? Чтобы спросить у меня о выстрелах? У короля Карла Девятого, наверное, хорошие лекари, Жоффруа. Они помогут адмиралу. А рана в руку вовсе не так опасна.

— Я боюсь, Анжелика, что дело значительно серьезней, чем тебе кажется. Война, которая столько лет велась на полях Франции, теперь может вспыхнуть внутри Парижа.

— Ты неисправим, Жоффруа, — улыбнулась она. — В каждой мелочи ты видишь нечто огромное. Да бог с ними со всеми, и с гугенотами, и с католиками. Они как-нибудь разберутся сами. Нам бы с тобой разобраться в собственных отношениях.

— Даже ты не веришь мне?! — удивился он. — Но ведь то, что происходит, само бросается в глаза. Они будут разбираться в своих расхождениях с помощью крови других, которые ничего не смыслят ни в религиозных разногласиях, ни в евхаристии.

— Что с тобой? — прошептала Анжелика. — Из-за каких-то двух выстрелов ты напридумывал столько страхов. Успокойся, родной, все будет хорошо.

— Не будет! Я пришел, чтобы предупредить тебя, защитить и спрятать. Где ты сейчас живешь? Неужели мы сегодня с тобой первый раз в жизни поссоримся?

— Идем отсюда, — попросила она. — Я бы не хотела, чтобы мы ссорились с тобой здесь.

Они покинули пруд, но идти с Жоффруа Анжелика отказалась. Сказала, что нанялась служанкой к двум пожилым одиноким людям и никогда не покинет их.

— Кто они, твои старики? —спросил он. — Католики? Гугеноты?

— Их младший сын стал гугенотом, и они последовали за ним.

— Прочь из этого дома, Анжелика! И как можно скорей!

— Нет, Жоффруа, я не уйду от них.

Старомодный, пропахший сухими травами домик, где жили старики, скрипел и грозил развалиться. Половицы под ногами пели на все лады, потолки прогнулись.

— Вот здесь я и живу, — сказала Анжелика. — Старики для меня как родные дед с бабкой. Они такие беспомощные и трогательные. И так любят друг друга! Наверное, лишь в старые времена существовала такая светлая и самозабвенная любовь. Без всяких мучений и сомнений, просто и открыто.

— Собирайся! — приказал Жоффруа.

— Тебе так хочется, чтобы я стала изменницей? — спросила Анжелика. — Чтобы бросила на произвол судьбы стариков?

— А где их дети?

— Где бывают нынешние дети? — вздохнула Анжелика. — Живут для себя. И выясняют, кто прав: католики или гугеноты.

На шум явилась божья старушка, сухонькая и бесплотная. Заулыбалась, покрасовавшись довольно белыми зубами. Ласково молвила:

— Вас зовут Жоффруа Валле? Милости просим. Я вас сразу узнала. Анжелика не устает рассказывать о вас. А я ее все время убеждала, что вы непременно придете.

Старик с печатью былого величия в своем благообразном облике, еле волоча ноги и с трудом опираясь на палку, едва добрался до кресла. Анжелика бросилась к нему, помогая сесть.

— Что?! — кричал он, вскидывая голову и поднимая ухо. — Сборщик податей?! Мы заплатили! Мы им за все заплатили! Пусть убирается! Жоффруа Валле? Не имел чести быть знакомым. Кто рассказывал? Анжелика? Никогда не слышал.

Старушка извинялась и хлопотала, накрывая стол. Старик стучал палкой в пол, строго хмурил брови и кричал, что при короле-рыцаре Франциске I таких безобразий, как сегодня, не водилось, что нынешние люди потеряли совесть и каждый норовит побольше урвать и поменьше сделать.

— Чего ты пристал к Анжелике?! — гремел он. — Ты старше ее лет на пятнадцать, если не на все двадцать.

— На тринадцать, — уточнил Жоффруа.

Но ворчун не услышал поправку.

Объяснить старикам, чтобы они поостереглись, Жоффруа не решился. Вряд ли бы они поняли его. Даже до Анжелики никак не доходило, что в скором времени ожидает Париж.

— Ты зря сопротивляешься, — не переставал он тихо напоминать ей. — Я все равно не уйду отсюда без тебя.

— Но ты сам видишь, какие они, — возражала Анжелика. — Как их можно оставить.

В ее спокойной убежденности звучало столько силы, что Жоффруа начал серьезно опасаться, сумеет ли он вытянуть ее из этого ветхого домика.

Помогло совершенно неожиданное явление. На пороге собственной персоной возник маркиз де Бук.

— Кто еще таков?! —сердито крикнул старик.

— Маркиз Базиль де Бук, — с поклоном представился он. — Простите, что пришел незванно. Мне необходимо срочно переговорить с Анжеликой. А заодно и с господином Жоффруа Валле, которого я никак не ожидал застать здесь.

— Как ты разыскал меня? — удивилась Анжелика.

— Какое это имеет значение, — сказал Базиль. — Я не поверил Жоффруа, но он оказался прав. Осведомленные люди под строжайшим секретом сообщили мне, что готовится избиение гугенотов. Оно может начаться каждую минуту. Сигналом к резне послужит набат на колокольне церкви Сен- Жермен-л’Оксерруа. Я привез Анжелике белый бант на шляпу и белую повязку на рукав. Все, кто после сигнала окажутся в Париже без этих примет, будут уничтожены.

— А повязка и бант для Жоффруа? — воскликнула Анжелика.

— Я разорву на две части свой бант и свою повязку, — сказал Базиль. — Анжелике лучше всего укрыться в таком месте, где не пахнет гугенотами. У меня есть на примете такое местечко.

— Ты едешь? — посмотрел на Анжелику Жоффруа.

С минуту подумав, она отрицательно покачала головой.

— Нет, я останусь здесь.

— Ты слышал? — спросил Жоффруа у Базиля. — А старики — гугеноты.

— Однажды я уже спас Анжелику, унеся ее на руках, — улыбнулся Базиль. — С великим удовольствием проделаю это еще раз. Лошади ожидают нас у ворот.

И не успела Анжелика опомниться, как, закутанная в плащ, оказалась на холке коня впереди сидящего в седле.

О приближении резни Базилю рассказала перепуганная Сандреза. Она боялась только за одного человека на свете — за своего маркиза.

В ночь на 24 августа, в субботу, накануне праздника святого Варфоломея, горбатый звонарь церкви Сен-Жермен-л'Оксерруа, ругаясь и кашляя, вскарабкался на колокольню.

Почему звонари столь часто бывают горбатыми? Звонарь церкви Сен-Жермен-л’Оксерруа недолюбливал людей без горбов. Будь его воля, он бы всех французов сделал горбатыми. А тех, которые стали бы противиться, записал в злостные еретики. Одни горбатые веруют истинно! И чем горб больше, тем владелец оного благочестивее.