— Да, ладно тебе! Не такая уж я неблагодарная скотина. Не понимаю почему ты столько возился со мной в детстве и юности, но я очень благодарен тебе за это. Если бы не ты, не знаю, чтобы стало со мной, — проговорил Штейн и остро глянул на собеседника, ожидая что он ответит.

— Что здесь понимать? Я альтруист по натуре. Томас, не жди откровений, — Палевский усмехнулся. — Мы не люди, поэтому тебе не грозит однажды проснуться моим внебрачным отпрыском.

— Если честно, я бы не отказался, — Штейн с нескрываемым сожалением улыбнулся. Палевский тщательно хранил свою тайну, и шефу СБ до сих пор не удалось разнюхать, что они состоят в близком родстве. — Всё равно спасибо тебе за всё, особенно за долготерпение.

— Главное, им не злоупотреблять, — холодно отозвался Палевский.

— Э, нет! Честное слово, я страшно рад, что ты наконец добрался до меня и мы сможем побеседовать, но давай не будем портить аппетит и сначала поедим, хорошо? — поспешно предложил Штейн, как только разговор принял нежелательный борот. Занимаясь сервировкой, он без особого труда сохранял на лице искренне-радостную мину, и ледяное выражение прозрачных зелёных глаз, неотступно наблюдающих за его передвижениями, снова стало таять.

«Растёт Томас! Несмотря на двойную нагрузку, он прекрасно справляется, — одобрительно подумал Палевский. — В общем-то, это не диво при его задатках. Жаль, что со временем он окончательно превратится в прожжённого политикана — эдакого Никколо Макиавелли в вампирском исполнении. В общем-то, он уже сейчас ничем не уступает итальянскому прощелыге. Остаётся только надеяться, что он сохранит свои лучшие качества, и не возьмёт на вооружение макиавеллевские интриги и предательство. Впрочем, не стоит горячиться. Подозрения без доказательств ничего не стоят, да и не очень верится в измену Томаса. Не такой он человек…»

Марта постаралась, и они отдали должное её поварскому искусству. Затем Палевский поднял бокал и предложил:

— Давай-ка выпьем за генетику, мой юный друг, — он тонко улыбнулся. — Генетика, штука полезная. Временами кажется, вроде бы пустяк, ерунда, не стоящая внимания… — по его лицу пробежала тень. — Порой неизвестные факторы дают такие отклонения в геноме, что потом замучаешься с их последствиями. Короче, проще предупредить заболевания, чем их лечить. Кстати, курение с алкоголем и на коренной человеческий геном плохо влияют, чего уж говорить о нас, молодой расе.

— Как специалисту тебе видней. Пожалуй, под влиянием твоих проповедей сам брошу пить и курить.

Штейн добродушно улыбнулся и, противореча собственному высказыванию, с видимым удовольствием затянулся сигарой. Почувствовав, что к его гостю вернулся миролюбивый настрой, он внутренне расслабился.

— Ну, зачем такие жертвы? — лениво отозвался Палевский, любимый коньяк и сигары вернули ему умиротворённое состояние духа. — Впрочем, если бы не было запретов, то их следовало бы изобрести. Ведь они придают особую прелесть порокам. Нам ли не знать, что греховный плод особенно сладок? Думаю, нам это досталось в наследство от Праматери Евы.

— Что ж, тогда почтим её светлую память. Наша библейская авантюристка — самая отважная женщина в мире. Она не побоялась взять на себя ответственность. Эта святая грешница подарила нам не только жизнь и любовь, но и тягу к постижению всего нового и необычного в мире. Только последний ханжа может её осуждать. Если она провинилась перед Вседержителем, перед ним она и будет держать ответ. Не нам, её детям, обязанным ей жизнью, осуждать Еву за грехи. Аминь!

Мужчины выпили, почтив молчанием подвиг Праматери.

— Эх, а вот Адам был трусоват, не сумел защитить свою женщину. Только и делал, что ныл, лишившись своего безделья в раю. Не повезло нам с пращуром!

— Ах ты, иблис! Аллах покарает тебя за гордыню! Как смел ты усомниться в его творении?

Отсмеявшись, мужчины продолжали сибаритствовать. Тем более что коньяк и сигары — такое дело, что не терпит спешки. Некоторое время они молчали и наслаждались их вкусом, глядя на пляшущее в камине яркое пламя.

***

Когда в воздухе ощутимо запахло коньяком, и повисла синеватая пелена из замысловатых завитушек сигарного дыма, тогда Штейн рискнул вернуться к острой теме.

— Мика, у меня есть кое-какие догадки, что послужило поводом для твоего визита, но нет смысла гадать. Скажи прямо, в чём я провинился, — пошёл он ва-банк.

Палевский поставил бокал с недопитым коньяком и поднял на него глаза.

— Сначала скажи, за каким чёртом твои орлы так отделали Мари? Рени, увидав, в каком она состоянии, закатила мне жуткую истерику, да и я был не в восторге. И вообще, почему девочка оказалась в твоей службе? Не хочешь объяснить?

— Поверь, я здесь ни при чём.

Штейн вскочил и, пройдясь по кабинету, повернулся к Палевскому, который с непроницаемым выражением на лице наблюдал за его хождениями, но в глубине его зелёных глаз вспыхнули золотые искорки — предвестницы скорого раздражения. Почувствовав подступающую грозу, Штейн вернулся на место. Бросившись в кресло, он вздохнул.

— Что ж, семь бед, один ответ. Итак, неласковый приём твоей дочери устроили по моему приказу… — упреждая реакцию Палевского, он поднял руку. — Подожди, не заводись! Сложившаяся ситуация вынудила меня пойти на крайние меры. Ведь ты не отзываешься на мои вызовы. Потому оставалось только одно, надавить на тебя при помощи Рени. Теперь почему она оказалась у меня, — Штейн заёрзал в кресле и поморщился словно от зубной боли. — Это Старейший приказал распределить её в службу безопасности, — нехотя признался он.

— Старейший? — недоверие на лице Палевского сменилось тревогой, когда он убедился, что шеф СБ не сомневается в том, кто отдал ему приказ.

— Матка боска! Только его мне не хватало для полного счастья! Почему именно сейчас, когда у меня ни минуты свободного времени? — пробормотал он расстроенным голосом. — Какого чёрта Старейший выполз из своей норы? Ведь он уже со времён приснопамятного восстания не вмешивался в наши дела.

Перехватив встревоженный взгляд Штейна, Палевский взял себя в руки.

— Что ему нужно? — резко спросил он.

На лице Штейна промелькнуло виноватое выражение, которое не прошло незамеченным.

— В чём дело?.. Ну!

— Прости, Мика! Понадеявшись на приватную беседу, я не стал посылать тебе доклад. В общем, Старейший выступил перед выпускниками на торжественном построении в Академии.

— Какого чёрта?! — Палевский подался к Штейну, не спуская с него глаз. — А ты ничего не путаешь? Ведь мы планировали его выступление как инсценировку!

— Старейший появился буквально в последнюю минуту, когда у нас было уже всё готово. Он заявил, что не терпит подделок, поэтому выступит сам.

— Просто замечательно! — процедил Палевский сквозь зубы и вновь откинулся на спинку кресла. — Выходит, прав народ. Нельзя поминать чёрта, — и его глаза, по-прежнему устремлённые на Штейна, загорелись призрачным зеленоватым светом. — Тогда встаёт вопрос, почему ты скрыл от меня такую важную информацию? Может, я уже выведен из состава Совета старейшин, но до сих пор пребываю в счастливом неведении? Его главой я уже точно не являюсь, если даже ты не считаешь нужным уведомлять меня о таком событии, как появление Старейшего.

— Мика! Что такое ты говоришь? — расстроился Штейн. — Если ты намекаешь, что я ме́чу на твоё место, то ты глубоко ошибаешься!

— Почему? Выбор-то очевиден. И то верно, — мрачный как туча Палевский налил себе полный бокал коньяку, — пора и честь знать. Если уж на то пошло, то ещё никому не удавалось усидеть на двух стульях, а я чем лучше? И вообще, на кой чёрт такой глава Совета? Как я могу принимать решения, когда мои подчинённые не ставят меня ни во что и скрывают важнейшую информацию.

Штейн поморщился.

— Мика, прекрати! Сколько можно размазывать меня по полу? Знаю, виноват, но что бы ты ни говорил, я не рвусь на твоё место. Я не такой дурак, чтобы не понимать, кто у нас мотор, а кто передаточное звено… Подожди, дай мне договорить! Можешь мне не верить, но меня вполне устраивает место твоего помощника. В конце концов, я тоже живой человек. Четыре часа сна мало даже для нашего организма, а личная жизнь для меня скоро превратится в нечто из области фантастики, — Штейн усмехнулся. — Пойми меня правильно, я не жалуюсь. Просто хочу, чтобы ты знал, как мало у меня желания взвалить на себя ещё и твой воз.