«Ну вот! Хотел содрать с него маску, теперь получай», — подумал Палевский и усмехнулся, поймав себя на том, что напрягся как встарь, ожидая во что выльется эскапада Штейна, который в отместку ему решил напомнить времена своего отрочества. Он и сейчас был не подарок, а тогда и вовсе был невыносим, — ведь для своевольного самолюбивого подростка не существовало авторитетов. Правда, за исключением одного. Палевский знал, что в те времена был для него больше, чем авторитетом — он был его кумиром и даже знал почему. Правда, это знание пришло много позже, когда он начал заниматься генетическими исследованиями. А на тот момент он думал, что мальчишка благодарен ему за то, что он спас его не только от смерти, но и от участи, горшей, чем смерть. Правда, это не объясняло его собственной привязанности к нему. Но, как бы то ни было, даже в худшие времена своего отрочества Томас редко демонстрировал ему дурные стороны своего характера. Чего не скажешь об остальных. Уж им-то от него доставалось полной мерой.

— Вижу, тебе пришлись по душе сигары и коньяк, — заметил Штейн, перебивая его размышления.

— Разве когда-то было иначе? — отозвался Палевский с лёгкой усмешкой. — Ведь ты же ещё в детстве досконально изучил мои вкусы.

— Да ладно тебе, я же не напрашиваюсь на комплименты. Подождёшь немного? Думаю, уже всё готово. Я отдам кое-какие распоряжения Марте и принесу нам поесть.

Получив согласный кивок, Штейн аккуратно поставил свой бокал и вышел в приёмную. Ну а Палевский налил себе новую порцию коньяка и с удовольствием затянулся сигарой — она действительно была на редкость хороша, впрочем, как и коньяк столетней выдержки, поставляемый прямыми потомками одного всемирно известного французского короля[1]. И хотя Палевский видел Штейна насквозь, его расчёт оправдался. Придя в умиротворённое состояние, он погрузился в воспоминания тех лет, когда двадцатый век только ступил на арену истории.

Это были беспокойные, но славные времена, — ведь это были времена его бесспорного триумфа. Именно тогда Палевский пришёл к власти над сородичами, победив в ожесточённой борьбе с многочисленными группировками. А затем, как это случается с любым реформатором, на его голову посыпались все шишки. Тем не менее, несмотря на всю свою занятость, он находил время для мальчишки, — в качестве трофея он достался ему от Пабло, главаря самой жестокой и крупной группировки, который долгое время боролся с ним за власть.

Стоило только вспомнить об этом, и перед глазами Палевского возникли события тех лет. Когда он со своими людьми ворвался в подземный бункер, преследуя остатки банды Пабло, здесь-то он и увидел Томаса. Это была их первая встреча, которая по ряду причин запомнилась ему на всю жизнь.

Стройный гибкий подросток стоит в центре круга, образованного бандитами. На его лице нет ни капли страха — только непомерная гордость и гнев на собственное бессилие. Он походит на свирепого тигрёнка, который угодил в ловушку, но настолько силён духом, что не собирается сдаваться и готов биться до конца. Окружающие бандиты это понимают, и потому на их лицах застыла разноречивая гамма чувств — от лютой ненависти до неприкрытого восхищения.

При виде мальчика, время словно остановилось для Палевского, а затем его с головокружительной скоростью повлекло в гигантскую воронку. К горлу подкатила тошнота, и тут он с размаху налетел на стену беспросветного мрака. Яростный удар кулаком и на какое-то мгновение он увидел странную картину: светловолосый высокий мужчина, вооружённый широким чёрным мечом, со свирепой радостью на лице отбивается от наседающих на него многочисленных противников. Не успел он к нему приглядеться, как его выбросило в реальность. Тем не менее у него осталось ощущение, что мужчина и мальчик — это одно и то же лицо.

Видение было настолько ярким, что Палевский не удержался и поискал мальчишку взглядом. Он уже не стоял на месте, а с яростью набросился на противников. «Прирождённый воин!» — с восхищением промелькнуло в его мыслях.

Несмотря на горячку боя, Палевский попробовал взять его мозг под контроль. Но мальчик и здесь оказался с сюрпризом — его прикрывал мощнейший ментальный щит, какого он не встречал ещё ни у кого из вампиров. Тогда он прозондировал его противника — здоровенного мужчину со шрамом во всю физиономию. Выуженная информация оказалась настолько омерзительной, что Палевский, почти не задумываясь, ударил по подонкам из ментала, а затем приказал своим людям уничтожить тех, кто ещё остался в живых.

Когда выяснилось, что противник разбит наголову и поле боя осталось за ним, Палевский едва не упустил мальчишку. Вырвавшись из его ментальных уз, он бросился бежать, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы отловить беглеца.

Конечно, ему импонировали сила духа и храбрость мальчика, — ведь он всегда питал слабость к незаурядным личностям. И все же Палевский удивлялся своей привязанности к нему. Секрет открылся, когда он перешёл к серьёзным генетическим исследованиям. Тогда и выяснилось, что они с Томасом довольно близкие родственники. Конечно, не родные братья, но и не седьмая вода на киселе. А поскольку для вампиров узы крови не были пустым звуком, ему стала понятна причина его стойкой эмоциональной привязанности к мальчику. Со временем, конечно, она ослабла, но тогда она была сильна как никогда. Потому-то Палевский с таким упорством заботился о младшем и чуть что-то спешил ему на помощь. Например, как тогда, когда остро встал вопрос об исключении Томаса из школы, куда он его определил сразу же после того, как они встретились.

_________________________

[1] Коньяк носит имя этого славного короля (абсолютно беспринципного авантюриста, который уже после смерти лишился головы) и стоит баснословно дорого.))

***

Белокурый мальчишка спрыгнул на каменистую почву и, помахав сопровождающей его весёлой девушке, переступил порог недавно организованной вампирской школы. Вскоре он стоял в директорском кабинете и с удивлением рассматривал сухонького старичка со старомодным пенсне на носу. Школу возглавлял человек, а не вампир. Директор в свою очередь с беспокойством глядел на изящного стройного подростка с обманчивой внешностью прекрасного ангела. Предчувствия его не обманули. Мальчишка смерил его презрительным взглядом и, не желая слушать, вышел вон — на поиски кого-нибудь более компетентного.

К разочарованию Томаса большинство учителей и обслуживающего персонала тоже оказались людьми. Ну а поскольку он ни во что не ставил подконтрольных менталистов, то задал им такого жару, что как только Палевский появлялся в школе, воспитатели и учителя тут же набрасывались на него с жалобами. Особенно злобствовала четвёрка утончённых дам, до предела затянутых в корсеты. Хотя они были вампирками, Томас терпеть их не мог.

Воспитанные в викторианских традициях лицемерные фурии платили ему тем же. Они напрочь забывали о приличных манерах, когда дело касалось мальчика. Пересказывая его провинности, они едва не шипели от злости и именовали его не иначе как исчадие ада и мерзкое отродье из грязных подворотен. Они были настолько не в себе, что то и дело перебивали Палевского, не давая ему вставить ни слова в защиту подопечного. Правда, при этом они не забывали сдержанно всхлипывать и промокать кружевными платочками несуществующие слёзы. Вскоре Палевский не то чтобы возненавидел, но крепко невзлюбил четвёрку фурий, которые, как правило, выступали единым фронтом. Своими интригами и постоянными требованиями эти кляузницы доставляли ему не меньше хлопот, чем его беспокойный подопечный. Тем не менее он ценил их организаторские способности и искреннюю заинтересованность в успехе открытой им школы.

Чтобы не дразнить гусей, Палевский каждый раз клятвенно обещал приструнить буйного протеже, но на деле мало обращал внимания на его детские шалости. Подумаешь, мальчишка насыпал пороха на хвост крысе и, запалив, запустил учительнице под юбку. Конечно, мадам Арден упала в обморок, но в конце концов ничего же страшного не произошло. Все живы и здоровы.