Он занес сэндвичи в ателье, оставил на стойке у входа и выскользнул обратно на улицу. На звон колокольчика из задней комнаты выглянула Дани, но он лишь махнул ей рукой со словами:

– Я принес вам обед, – и двинулся дальше, по своим делам.

Он свернул к югу и пошел по Бродвею к Восточной Пятьдесят пятой, решив прикупить разных мелочей и осмотреться. Две главные артерии района сходились на элегантном перекрестке. Украшенные арками здания красного кирпича, где помещались театр, бакалея, банк и библиотека, подступали прямо к мостовой. Прямо за театром, на Пятьдесят пятой улице, стояло здание Пятого полицейского участка – надо будет запомнить. Он двинулся дальше к югу, к церкви Богоматери Лурдской, занимавшей соседний квартал, и скользнул внутрь. Вот-вот должна была начаться полуденная месса.

Он не был истово верующим, но знал, что многие сочли бы его таким. Вера давала ему прочный фундамент, была якорем, державшим его на плаву. Именно в этом он и нуждался. Ему нужны были правила, четкая структура. Нужен был покой, чувство облегчения, которое даровала исповедь.

Выходя из церкви, он всегда чувствовал себя лучше, чем когда входил. Не потому, что церковь давала ответы на все вопросы, но потому, что ответы, которые давала она, устраивали его больше, чем его собственные. Церковь удерживала его от того, чтобы пустить себе пулю в лоб. Раз или даже два раза в жизни он был к этому близок. Пятнадцать лет назад, когда ему встретилась Дани Флэнаган, он даже разработал подробный план действий.

Перед сменой он почистил оружие. Обычно эти действия – разобрать пистолет, снова его собрать – его успокаивали. Но в тот день все было иначе. В тот день они его словно подначивали. Это так просто. Он не боялся. Он знал, что ничего не почувствует. Тот, кто больше совсем ничего не чувствует, обретает мир и покой. Решение казалось единственно верным. Нажать на курок и со всем покончить.

При мысли об этом он испытал блаженство.

Все его дела были в полном порядке. Айрин получит его армейское пособие и небольшую выплату от полицейского профсоюза. Она так и жила с родителями. Она была их единственной дочерью, и они в ней души не чаяли. И в Мэри тоже. Когда он вернулся из Франции, они и с него пылинки сдували. Ему хотелось обзавестись собственным домом – маленьким домиком, где жила бы его маленькая семья, – но этому так и не суждено было сбыться. Жизнь рассудила по-своему. Поначалу родители Айрин твердили, что в доме достаточно места, а у них, у молодых, достаточно времени.

Но ни того ни другого у них не оказалось.

Когда родителей не станет, Айрин унаследует их дом – через три дома от Молли и Шона, у которых он прожил последние пару месяцев. За Айрин будет кому присмотреть. Его присутствие не потребуется.

Он отправился на работу, зная, что идет туда в самый последний раз. Он упивался этим знанием. Всю смену он игнорировал Мерфи, не обращал внимания на его придирки. Всего через пару часов жирный Мерфи перестанет иметь значение. Ему никогда больше не придется ни на что закрывать глаза, не придется слушаться указаний напарника. Мэлоун сохранял бодрый настрой вплоть до последнего вызова, поступившего в самом конце смены. Стрельба в жилом доме на Дирборн, близ пересечения с Чикаго-авеню.

Они прибыли, когда все уже закончилось. Мерфи даже не удивился. Он знал, что они не успеют. Подъехал прямо к дому, припарковался и сразу отправился к соседке. На место преступления он не пошел, не стал проверять, есть ли раненые, нужна ли кому-то помощь. Соседка рассказала Мерфи ровно то, что ему было нужно. Наплела о том, что видела своими глазами, сдобрив рассказ подходившими к случаю сплетнями и злословием.

Мэлоуну просто хотелось домой. Он хотел поскорее со всем покончить. Не хотел думать, не хотел переживать. Но потом Мерфи велел ему присмотреть за ребенком. За той бедной девочкой. И он не смог о ней не позаботиться. И потому переменил планы.

Он все отложил. До тех пор, пока не заберет для нее котенка по кличке Чарли. Потом отложил снова. До тех пор, пока не доставит девочку и котенка поездом в Кливленд.

Но Дани Флэнаган взглянула ему в глаза и сказала: «Никто, кроме вас, не станет искать». И тогда весь его план развеялся, а его место заняла странная, совершенно новая цель. Сама того не понимая, Дани Флэнаган спасла ему жизнь.

В пятницу, ровно в час, Мэлоун ждал Несса на подъездной дорожке. Элиот не опаздывал. Мэлоуну это в нем всегда нравилось. Перед домом затормозила обычного вида черная машина, Мэлоун сел в нее, хлопнул дверцей, и Несс тут же снова тронулся с места, плавно встроившись обратно, в непрерывный поток машин.

Мэлоун указал на приборную доску, на вмонтированное справа от руля радио, похожее на панель управления космическим кораблем:

– Мы в космос летим?

– Это двусторонняя радиосвязь, – гордо объяснил Несс. – Я пытаюсь оснастить ими все машины. Вот оно, будущее полиции. – Он ткнул пальцем в радиопередатчик. – Никаких больше телефонных автоматов, никаких сирен на перекрестках. Стоит оно до черта – больше, чем сама машина. Но теперь у нас в каждом участке есть хотя бы одна машина с таким передатчиком. – Он покрутил ручки настройки, переключил несколько рычажков, чтобы продемонстрировать, как все работает, а потом, когда радио зашипело и забормотало что-то бессмысленное, выключил его.

Они ездили с час – кружили по улицам, минуя мосты и железнодорожные переезды. Несс хотел показать Мэлоуну места, представлявшие интерес для расследования, и районы, где всегда стоило ждать беды. На одной из улиц им попалась очередь на полквартала – сплошь мужчины, почти все в рабочих комбинезонах и кепках.

– За супом стоят? – спросил Мэлоун.

– Нет. За пособием. Вроде дела идут на лад. Я на это надеюсь. Но полгорода до сих пор сидит без работы, а заработков, которые они все же умудряются получить, не хватает, чтобы платить за жилье. Поэтому в Кингсбери-Ран и растут трущобы. Многие из тех, кто там живет, на самом деле работают, но не могут себе позволить жить в другом месте.

– Я думаю сходить туда, оглядеться. Проехаться на поездах. Поговорить с местными. Но мне нужна другая одежда. И потом, прямо сейчас мне не слишком хочется кататься на поездах. За последний год я здорово разнежился. Не люблю холод и грязь – а там меня ждет и то и другое разом.

– Есть одно место, откуда можно взглянуть на Кингсбери-Ран с высоты, не выходя из машины. Сейчас ты поймешь, что это за место.

Миновав несколько кварталов, Несс свернул с мощеной дороги на грунтовку. Если бы земля не промерзла, дорога была бы непроезжей, но Несс явно знал, куда ему нужно. Когда он остановил машину, прямо перед ними, внизу, раскинулся кратер Кингсбери-Ран – высохшее русло реки, где пересекались бесчисленные железнодорожные пути и высились горы мусора.

– Мне говорили, что тут раньше был настоящий оазис, – сказал Несс. – По тенистым дорожкам, прямо как в каком-нибудь Центральном парке, гуляли дамы под кружевными зонтиками, целые семьи с детьми в колясках, влюбленные парочки.

– Хм-м. Что-то не верится.

– А теперь тут рельсы, палатки да жестяные лачуги. И это еще не самые страшные трущобы. – Несс невесело хохотнул. – Все эти ряды ящиков и картонных коробок образуют отдельный город. Я много раз думал, что надо просто прийти туда и сжечь все до основания. Так жить нельзя. И нельзя просто закрывать на это глаза.

– Прежде чем решишь все это сжечь, подготовь для них новое жилье, – заметил Мэлоун.

– Да я понимаю, – вздохнул Элиот. – Там полно хороших людей. И гадких людей. И разных оригиналов.

– Оригиналов?

– Там есть до ужаса странные люди, Майк. Их повсюду достаточно, но там, внизу, скрывать свои странности куда сложнее. Мне докладывали о человеке, который живет под мостом Лорейн. У него целая коллекция обуви. Сотни пар. И он их не продает. Просто расставляет, будто их носят его невидимые друзья. И говорит с ними. Мы пару раз пытались его допросить, просто потому, что он до чертиков странный. Но всякий раз, когда мы приходим, он успевает все убрать.