Лишь к исходу дня штаб бригады добрался до села Рождественского, где в это время находились сменившие позиции части 2-го полка. Иван Катаев повел обессилевшего комбрига в теплую избу. К ночи у Павла Ивановича поднялась температура, ломило все тело, кружилась голова. Но, превозмогая боль, комбриг созвал командиров частей. Он полулежал на широкой деревянной кровати, приблизив все еще онемевшие ноги к раскаленной добела железной печке. Выяснилось, что за последние сутки число обмороженных, больных и раненых достигло почти четверти личного состава бригады. На исходе патроны, снарядов нет совсем. И все- таки бригада держится.

— Товарищи! — слабым голосом заговорил Деткин. — Мы переживаем тяжелые дни. Но каждый боец и командир должен быть готов к новым трудностям и коварным маневрам врага. Надо усилить политическую работу среди бойцов, без прикрас объяснить обстановку, вселить в их души уверенность в победу. Со дня на день к нам должны подойти свежие части Красной Армии, и мы погоним проклятого врага. Главную свою задачу бригада выполнила. В срыве планов Колчака есть и наша заслуга. Наш переход в наступление — только вопрос времени.

На следующий день в Рождественское вошли две роты третьего батальона 1-го полка под командованием военкома полка Рукавишникова. Только две. Третьей роты батальона не было. Она полностью погибла в последнем бою. Чтобы перехватить инициативу, Рукавишников инсценировал отступление двух уцелевших рот. Он заманил неприятеля на стиснутую снегами зимнюю дорогу и, не отрываясь от преследования, приказал вести усиленную перестрелку. Дорога, замысловато петляя по дну лощины, уходила за увал. Когда колчаковцы, стремясь настигнуть красные роты, ускорили движение, в тыл им разом ударили четыре пулемета. Белые бросились с дороги к спасительному лесу, стараясь уйти от огня пулеметов, но тут их встретил дружный залп укрывшихся красноармейцев. Более двухсот беляков остались лежать в лощине.

Внезапный разгром крупного отряда привел командование противника в замешательство, и оно на несколько дней отказалось от активных действий на этом участке фронта. Затишье позволило укрепить оборону бригады, дать бойцам отдых.

Особенно необходим был отдых самому комбригу Деткину. Нет, не отдых. Самое настоящее лечение. Девять месяцев труднейших боев подорвали его здоровье, и организм не мог справиться даже с простудой. Нужны бы лекарства, но где они? Нет рядом даже верного друга Софьи. Она в лазарете бригады, переправленном за Каму.

Оставалось только потеть под большим овчинным тулупом у жарко натопленной печки, выгоняя так некстати появившуюся хворь крепким настоем малины. Дважды ходил он в баню, до изнеможения хлестал себя пропаренным березовым веником, но болезнь не отступала.

Хозяйка дома бабка Авдотья хотела было по старому обычаю «сбрызнуть» комбрига «святой водицей», вымыла пыльные, замусоленные лики святых в колодезной воде и, зная постояльца как безбожника, дождалась минуты, когда Деткин дремал, да малость не успела, очнулся больной.

— Что это ты задумала надо мной сотворить?

— Как что, сынок? Хворь твою выгнать намереваюсь.

— И чем же, если не секрет, море ты ясное?

— Водичкой, сынок, божьей водичкой. Помогает. Всех, родимый, так пользую, коль хворь приключится.

— Что же это за «святая водичка», мамаша?

— Вот те раз! Да неужто ты, сынок, не слыхивал? Колодезная, чистая. Макнешь в нее лико святых, особливо если Миколы-угодника, и все как рукой снимет, родимый!

Деткин испуганно вскочил с постели, потому что бабка, набрав «святой водицы» в свой шепелявый, беззубый рот, без лишней церемонии направилась к больному, чтобы «выгнать нечистика из постояльца».

Комбриг уж и не чаял спастись от бабки, когда дверь отворилась и в белых клубах морозного воздуха в горницу вошли двое. За адъютантом комбрига Ивановым стоял незнакомый, саженного роста детина в белом овчинном полушубке.

— Товарищ комбриг, разрешите доложить. Вам пакет от командарма Шорина.

Павел Иванович сломал сургучную печать и прочитал приказ, датированный 10 марта 1919 года: «Командиру 1-й бригады 5-й Уральской дивизии тов. Деткину. С получением сего вам надлежит отправиться в г. Москву для поступления в академию генерального штаба, где явиться начальнику последней (Шереметьевский пер., дом № 2). Командарм-2 Шорин». Бригаду предписывалось сдать командиру 6-го Сводного Смоленского полка 28-й Железной дивизии Северихину.

«Сдать бригаду!..» Деткина ошеломил этот приказ. Он еще раз быстро пробежал глазами машинописный текст и, не замечая присутствующих, долго стоял молча, растирая широкий лоб ладонью левой руки. Сдать бригаду? Его бригаду, которую он с потом и кровью создавал, крепил, ставил на ноги? Что бы это могло означать? Недоверие? Нет, командарм Шорин всегда хорошо отзывался о действиях бригады. И в приказе ясно сказано — направляют учиться. В самом деле, бригада — не рота, не батальон, а он, Деткин, даже в школе прапорщиков не учился.

Павел Иванович расписался в получении пакета и приказал Иванову:

— Зовите командиров.

Первым пришел Иван Катаев.

— Что случилось, товарищ комбриг? Ведь сегодня уже совещались.

— Правильно. Только новое дело не терпит отлагательств. Читай!

Катаев взял со стола хрустящую бумагу и, медленно шевеля губами, начал читать.

— Как?! — воскликнул он, не дочитав приказ до конца и оборачиваясь к входящим командирам. — Кто посмел?.. Вы понимаете, товарищи, нашего комбрига отстранили!

— На каком основании? Кто посмел? — посыпались вопросы. — А нас спросили, наше мнение узнали, отпустим ли мы своего комбрига?

— Товарищи командиры, — более спокойно заговорил начальник штаба Грен. — Весь наш разговор ни к чему. Во-первых, приказ штаба армии — закон. Во-вторых, комбрига никто не отстраняет. Наоборот, ему оказано большое доверие. Он едет учиться в Академию генерального штаба.

Но командиры не унимались.

— Мы будем жаловаться в Москву, самому товарищу Ленину!

— Если надо учиться, то только тогда сядем за парты, когда последние белые гады будут выгнаны с нашей земли, в озеро их башкой! — заключил Катаев.

— Все, наговорились! — властно сказал комбриг. — Теперь слушайте приказ: завтра в двенадцать ноль-ноль выстроить бригаду на площади, приду прощаться…

К утру бушевавшая несколько суток пурга наконец утихомирилась. Лишь временами ветер налетал с Камы и юлой крутил снежную крупу. Потом ветер умчался в поднебесье, разорвал плотные облака, и на сельскую площадь брызнули яркие лучи солнца.

— Хорошая примета, товарищ комбриг! — воскликнул Грен из группы командиров, встретивших Деткина у крыльца. — В добрый час мы вас провожаем.

— И вам, други-товарищи, самого наилучшего, — улыбнулся Павел Иванович, окинул взглядом длинные шеренги бойцов, молодцевато взбежал на пригорок.

— Смирно! Товарищ комбриг! 1-й Бирский полк по вашему приказанию построен!

— 2-й Бирский… построен…

— 3-й… построен…

Деткин еще раз оглядел сотни знакомых лиц. Доведется ли встретиться с этими людьми снова? Если и доведется, то уже не со всеми. Кого он видит в последний раз, кого надо особенно сохранить в памяти? Если бы знать это наперед, то комбриг, конечно же, постарался бы лучше запомнить верного своего друга Ивана Катаева, которому суждено погибнуть под Новороссийском, вот этого пожилого ротного, знакомого еще с Бирска, двух лихих братьев-разведчиков и еще многих, многих…

— Товарищи бойцы, земляки! — дрогнувшим голосом начал комбриг. — Вот и наступил час нашей разлуки. Все вместе, дорогие товарищи, мы создавали свою 1-ю Бирскую стрелковую бригаду, устанавливали в селах и деревнях нашу родную Советскую власть. За девять изнурительных, тяжелых месяцев мы плечом к плечу, с оружием в руках прошли сотни верст, громя ненавистных врагов революции. Вместе вступили в первые бои, познали в них радость побед и горечь отступления. Закалялись и крепли в жестоких битвах с умелым и коварным врагом, теряли на тернистом пути наших дорогих товарищей.