Однако этим диковинные особенности Коралловой бухты не исчерпывались. Над нею, на высоте, вдвое большей, чем мачты крупных торговых кораблей, была натянута хитроумная паутина толстых канатов, которая покрывала все пространство над гаванью, а внизу, на канатном основании, теснились лачуги якорщиков. «Люди-кошки» — так называли их в Коралле. То было почти отдельное племя портовых рабочих, виртуозно овладевших одним-единственным ремеслом — забрасывать якоря наверх и закреплять тросы на почти отвесных скалах по обе стороны гавани. Передавая свои навыки по наследству, они превратили это ремесло в настоящее искусство.

Отсюда, с широкого дворцового парапета, обращенного к морю, лачуги «людей-кошек», построенные из обломков потерпевших кораблекрушение судов, с крышами, крытыми шкурами и парусиной, казались просто камешками и сором, какой обычно оседает по берегам залива. С такого расстояния даже толстые канаты выглядели тоненькими ниточками. Однако сейчас поселение якорщиков не обнаруживало никаких признаков жизни. Между лачугами не сновали фигурки людей, из кривых труб не поднималось ни одной струйки дыма. Обладай Ток-младший орлиным зрением, он бы и сам разглядел просоленные мумии, валявшиеся среди канатов. А так ему приходилось верить на слово стражу Домина, что стоял рядом с узником и неторопливо рассказывал.

С тех пор как Коралл перешел под власть Паннионского Провидца, ни один корабль не решался зайти в его гавань. «Людям-кошкам», их женам и детям стало нечем кормиться. И удивительное поселение вымерло.

Страж Домина вещал об этом отрешенно, однако Ток уловил в его голосе нечто, похожее на сожаление, тщательно скрываемое сочувствие. Рослый конвоир стоял почти вплотную к малазанцу, крепко держа его за левую руку. Без его поддержки Ток наверняка не удержался бы и опрокинулся вниз.

Постоянное пребывание в объятиях Матери полностью лишило бедного юношу сил. Его мышцы от бездействия атрофировались. Изуродованные кости гнулись, точно прутики, угрожая переломиться. В легких скопилась жидкость, отчего Ток дышал с присвистом, выдыхая вместе с воздухом также и белесую слизь.

Правитель Паннионского Домина пожелал, чтобы Току показали город. И прежде всего — дворец-крепость, который часто подвергался нападениям военного флота Элингарта и пиратов, но который так никто и не сумел взять. Пленник Матери должен был увидеть и многочисленных магов Провидца, а также его отборные легионы, насчитывающие более тысячи к’чейн че’маллей.

Поражение, которое паннионцы потерпели в Капастане, ничуть не огорчило Провидца. Он был готов также сдать Сетту, Лест и Маурик, дабы, воодушевленные легкими победами, враги двинулись на Коралл и… оказались на выжженных дотла, опустошенных землях, где даже колодцы отравлены. Не боялся Провидец и нападения с юга. Чтобы добраться до Коралла, его противникам придется преодолеть обширное водное пространство, которое он заблаговременно наполнил глыбами льда. И потом, у них ведь нет ни кораблей, ни лодок. Конечно, объединенные армии могли двинуться в обход, к западной оконечности Ортналова Разреза, но путь туда займет у них не один месяц. Правда, т’лан имассы способны путешествовать как пыль по ветру, но тогда им придется непрестанно сражаться с яростными водяными и воздушными потоками, грозившими унести эту «пыль» в открытый океан.

Воин-жрец (он так и не назвал узнику своего имени) сказал, что Провидец настолько доволен сложившимся положением вещей, что решил даровать Току милость — ненадолго освободить его из плена Матери.

Холодный соленый ветер бил малазанцу в лицо, теребя длинные пряди волос, грязных и нечесаных. Одежда Тока давно превратилась в жалкие лохмотья, и страж Домина одолжил ему свой плащ. Должно быть, в нем все-таки сохранилась искорка человечности… От подобного открытия на глаза у Тока навернулись слезы.

Страж Домина подробно рассказывал о битвах на юге, и в мозгу юноши постепенно начинала складываться четкая и ясная картина. Вполне вероятно, конечно, что он ошибался; возможно, его безумие достигло высшей точки и то было лишь наваждение, однако Ток упрямо цеплялся за него. Дрожа под порывами ветра, он вглядывался в южный берег Коралловой бухты. Узкая полоса далеких гор — вот и все, что видел его единственный глаз.

Его друзья наверняка уже достигли южного берега. Возможно, сейчас они стоят на берегу и глядят на север. Баалджаг водной преградой не испугаешь. Богиня, таящаяся в ней, побуждает волчицу двигаться вперед, навстречу своему возлюбленному.

«Она стремится к своему супругу, сокрытому во мне. Надо же, мы столько дней странствовали бок о бок и даже не подозревали о тайнах друг друга. Какая жестокая ирония судьбы…»

Скорее всего, воды бухты не стали препятствием и для Тлена. Т’лан имасс умел перемещаться в пространстве и во времени. Трое сегулехов тоже спокойно отнеслись к необходимости перебраться на другой берег. Они помнили о миссии, которую должны выполнить во что бы то ни стало.

Ну а госпожа Зависть, эта любительница приключений, поддавшаяся соблазну и попавшая в ловушку собственной интуиции… вот она сейчас наверняка пришла в ярость. Рассказ стража Домина это подтверждал. Вернее, не совсем так: дочь Драконуса почувствовала себя униженной и обманутой. До такой степени, что в сердце ее вспыхнул гнев, но не глубинный, не выстраданный. Эта женщина ведь не из тех, кто будет бережно раздувать тлеющие угольки мести. Смысл ее существования — развлечения, она привыкла потакать собственным капризам и случайным прихотям.

Наверное, теперь ей вместе с псом Гаратом, чьи тело и душа были изранены, придется остановиться и повернуть назад. Они оба устали и не захотят продолжать погоню. Бухта с плавающими глыбами льда охладит охотничий пыл и Гарата, и его хозяйки.

Ток мысленно приказывал себе не огорчаться, но все равно почувствовал острый укол душевной боли. Он скучал по госпоже Зависти, и не только как по женщине.

«Нет, я тоскую по тому лику бессмертия, который она собой являет. По веселому блеску в глазах, видевших события многих тысячелетий. Когда-то я поддразнивал ее, насмехался над нею и даже вынуждал хмуриться и сердито топать ножкой. Так могла вести себя только бессмертная женщина, потешавшаяся в глубине души над глупостями дерзкого смертного. Боги, неужели я и вправду осмелился на подобное?

Сейчас я запоздало прошу у тебя прощения, госпожа Зависть. Я уже не тот смельчак, каким был когда-то. И еще неизвестно, было ли это храбростью или просто глупостью. Я разучился насмешничать. Возможно, навсегда, и это к лучшему. Я даже вижу, как ты киваешь, соглашаясь с моими словами. Смертные не имеют права насмехаться над тобой, тут двух мнений быть не может. Беспристрастность принадлежит богам, ибо только они могут позволить себе заплатить ее цену… Спасибо тебе, госпожа Зависть. Я ни в чем тебя не виню. Все было замечательно».

— Жаль, малазанец, что ты не видел Коралл в пору его расцвета.

— Это твоя родина? — спросил юноша.

— Да. Но теперь мой дом — в сердце Провидца.

— И ветры там еще холоднее, чем над бухтой, — вырвалось у Тока.

Воин-жрец молчал. Малазанец ждал, что сейчас последует удар в лицо либо же сильная рука в кольчужной перчатке больно сожмет его хрупкий локоть. Так должен был бы поступить любой преданный служитель Провидца, услышав поношения в адрес живого божества.

Однако ничего подобного не произошло. Вместо этого спутник Тока заговорил снова:

— Сейчас лето, но во времена моего детства летние дни были совсем другими. Над заливом дул теплый ветер, который нежно ласкал кожу. Мой отец рыбачил за Ортналовым Разрезом. Порой он уплывал дальше, к северу: там много бухточек. У него были свои излюбленные места. А иногда он уходил в море вместе с другими рыбаками на целую неделю и больше. Мы с мальчишками толкались на причалах, дожидаясь возвращения родных. Помнится, на папиной лодке стоял оранжевый парус, и я всегда видел ее еще издалека.

Ток взглянул на собеседника и вдруг увидел смеющееся мальчишечье лицо. Однако видение это было мимолетным. Затем глаза паннионца снова потухли.