— Пытка, господин капитан, — понятие относительное.

— Вот как? Любопытное заявление.

— Позвольте мне договорить… Этот человек, Анастер, может считать, что мы собираемся пытать его, но этот страх вызван исключительно его неведением. Никто пленного и пальцем не тронет. Несокрушимый щит собирается сделать нечто противоположное.

— Принять его боль на себя?

Дестриант кивнула.

— Она хочет заключить его в… духовные объятия, как Итковиан — Рат’Фэнера?

— Именно так, господин капитан.

— И это пугает Анастера? — немного подумав, спросил Паран.

— Да.

— Почему?

— Потому что первенец мертвого семени убежден, будто в нем нет ничего, кроме душевной боли. И ее потеря видится ему худшим наказанием, чем смерть.

— Идемте со мной, — сказал капитан, поворачиваясь в сторону лагеря.

— Куда?

— За Анастером. Он ваш. И мое благословение в придачу.

Услышав это, дестриант споткнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за бок лошади. Та недовольно заржала и отскочила в сторону.

Паран обернулся:

— В чем дело?

Женщина обескураженно провела ладонью по вспотевшему лбу, потом тряхнула головой:

— Простите. Вы… не слишком серьезно употребили это слово.

— Какое?

— «Благословение».

«Ох, Ганос, нельзя быть таким беспечным! — мысленно отругал себя капитан. — Далеко не все понимают малазанские шутки».

— И что же? — спросил он неохотно. — Я вас чем-то обидел?

— Нет… не знаю. Простите, что осмеливаюсь давать вам советы… Но впредь, пожалуйста… будьте осторожнее… с некоторыми словами.

— Думаю, вы правы, дестриант, — не стал спорить Паран. — Теперь мы можем идти дальше?

Женщина кивнула.

«Не ломай понапрасну голову, Ганос, над словами этой девчонки. Ну, предостерегла она тебя — и ладно. Ты не сделал Анастеру ничего плохого, ты даже не знаешь его. Угодно „Серым мечам“ с ним возиться — на здоровье. А у тебя самого, дружище, и других забот хватает».

Ее судороги вызваны безотчетным страхом, — произнес над ним голос стража Домина. — Святейший, по-моему, с недавних пор они стали еще сильнее.

— Думаешь, я сам не вижу? — взвился Паннионский Провидец. — Я что, по-твоему, ослеп?

— Ни в коем случае, святейший. Вы всегда были, есть и останетесь всевидящим и вездесущим, — поспешно заверил его жрец. — Я лишь осмелился высказать свою тревогу по поводу этого человека. Он утратил способность самостоятельно ходить, а изуродованная грудь не позволяет ему как следует дышать.

«Ну что ж, это правда. Искалеченные, искривленные ребра, будто пальцы мертвеца, сдавливают мне легкие. Ведь, говоря „он“, ты имеешь в виду меня, страж Домина?

Но кто я теперь?

Когда-то я был сильным. Давно, очень давно.

А еще во мне скрывался волк.

Да, волк, которого заперли в клетке, именуемой моей грудью. Кости мешали ему дышать. Каждое движение причиняло боль.

И постепенно его вой затих. Смолк. Волк уже не может… звать…

Звать кого?

Когда-то моя рука лежала у нее на плече. Возле самой шеи. В ту пору мы оба еще не пробудились, не узрели истину: ни она, ни я. Мы шли рядом, день за днем, но так и не могли проснуться… Какое страшное неведение. И все же она показала мне картины своего смертного прошлого… единственное, чем тогда могла со мной поделиться. А в глубине ее сердца спала…

…о да, там спала моя возлюбленная».

— Святейший, если вернуть пленника в объятия вашей Матери, то это убьет его.

— Да ты, никак, осмеливаешься мне приказывать? — прошипел Паннионский Провидец, чей голос дрожал от гнева.

— Никто в здравом уме не осмелится вам приказывать. Я лишь сообщаю о своих наблюдениях.

— Ультента! Иди сюда, мой дорогой септарх! Взгляни на человека, лежащего у ног стража. Что скажешь?

— Святейший, — раздался новый голос, мягкий и вкрадчивый, — один из самых надежных моих слуг говорит правду. У этого человека изуродованы все кости.

— Сам вижу! — пронзительно закричал Паннионский Провидец.

— Святейший, избавьте его от дальнейших страданий.

— Нет! Не желаю! Он мой! Он принадлежит Матери! Она нуждается в нем! Ей нужно кого-то держать в своих объятиях!

— Но ее любовь может убить пленника, — сказал страж Домина.

— Вы оба осмеливаетесь мне перечить? Может, позвать Крылатых? Велеть им убрать вас с глаз подальше? Туда, где вы будете ползать, словно букашки, и драться из-за жалких крох? Вы этого хотите?

— Как святейшему будет угодно.

— Да, Ультента! Именно так. Как мне будет угодно!

— В таком случае, святейший, прикажете вернуть этого человека в объятия вашей Матери?

— Погоди. Пусть полежит здесь. Меня забавляет его вид. А теперь, Ультента, докладывай.

— Укрепления готовы, святейший. Враги будут двигаться по равнине до самых городских стен. Готов поклясться своей душой, что они не додумаются послать дозорных на вершины лесистых холмов, которые окажутся справа от них.

— Поклясться душой, Ультента? Разве она у тебя есть? А что скажешь по поводу этих поганых великих воронов? Если хотя бы один…

— Святейший, ваши Крылатые отогнали их далеко прочь. Небеса над городом очищены от вражеских лазутчиков, и потому неприятели ничего не узнают наперед. Пусть разбивают свои лагеря на равнине. А потом мы ударим по ним с флангов. В это время боевые маги атакуют их с городских стен, а Крылатые набросятся сверху. Затем мы откроем городские ворота, и воины септарха Инала довершат уничтожение противника. Не сомневайтесь, святейший, победа будет за нами.

— Мне нужен Каладан Бруд. Живым. Воевода должен лично вручить мне свой молот. Малазанцев уничтожить всех до одного. Я хочу, чтобы баргастские боги ползали у моих ног. Но больше всего я желаю видеть здесь «Серых мечей». Приведете сюда всех, кто уцелеет. Я еще не придумал, как позабавлюсь с ними. И обязательно поймайте мне их главаря — Итковиана. Я отправлю его в объятия моей Матери. Запомните оба: если вы хотите помочь Току-младшему, доставьте сюда Итковиана. Живым.

— Святейший, все будет так, как вы повелели, — заверил Провидца септарх Ультента.

«Да, будет так, как он пожелает. Он — мой бог. Есть только его желания… Волк не может дышать. Волк умирает. Он… мы умираем».

— Ультента, а где сейчас наши враги?

— Два дня назад, переправившись через реку, союзники разделили свои силы.

— Видимо, еще не знают, что города, куда они направляются, мертвы?

— Скорее всего, знают. Великие вóроны, отправленные на разведку, наверняка доложили им об этом.

— Тогда в чем же смысл их маневра?

— Мы пока не поняли. Ваши Крылатые не решаются подлетать слишком близко. Думаю, сейчас нам лучше наблюдать за передвижением врагов издали.

— Ты прав. Наверное, враги вообразили, что мы понаставили на их пути ловушек, а в пустых городах спрятали войска. Они испугались удара в спину, потому и не решаются идти прямо на Коралл.

— Их осторожность, святейший, дает нам выигрыш во времени.

— Эти жалкие глупцы так воодушевились победой в Капастане, что буквально раздуваются от гордости!

— Несомненно, святейший. И они дорого заплатят за ту победу.

«Всем придется платить. Никто не отвертится. Я думал, что нахожусь в безопасности. Волк был силой — сам по себе, пробуждающейся мощью. Он был моим прибежищем.

Однако волк избрал не того человека, предпочел неподходящее тело. Когда он явился, чтобы забрать мой глаз… я по ошибке решил, что в меня попал осколок раскаленного камня… я был тогда молод, здоров и крепок.