Время замедлилось так, что каждое мгновение растянулось в вечность. Рёв битвы уподобился в Яэлевых ушах рёву океана. Брызги алой крови разлетались в воздухе, словно крохотные самоцветы, расплёскиваясь по грязной земле. Повсюду вокруг него лежали мёртвые юнцы, их головы, сердца и животы были вскрыты, изливая в чёрную грязь красные тайны бытия. Белели древние кости, торчащие из почвы — остатки какой-то исторической битвы. Сколько же костей, сколько черепов наполняло землю под этой долиной? Почву здесь удобряло само разлагающееся человечество.

Внезапно напор битвы вернулся и лязг металла заполнил воздух между исступлёнными воплями воинов и всхлипами умирающих. Живые люди вокруг Яэля отступали назад, сражаясь на ходу, оставив его посреди валяющихся трупов, и шарокских и готианских. Земля тряслась и Яэль услышал приближающуюся грозу. Он поднялся на колени и понял, что это был вовсе не гром.

Один из колоссальных пауков спешил прямо к нему, его чёрные лапы невероятно быстро топали и стучали по земле. Люди отлетали в сторону или накалывались на острые концы этих лап. Пара громадных жвал клацала посредине мохнатой паучьей башки. На холме его спины возвышалась пагода с открытой крышей. Там стояла тёмная, закутанная в плащ, фигура, взирая на битву пылающими глазами. Хозяин паука. Готианский колдун.

Бестия мчалась к стоящему на коленях Яэлю, который не мог ни подняться сам, ни поднять свой палаш. Ужасающая голова прошла над ним, со жвал капал пурпурный яд. Каким-то образом зверь и его погонщик пропустили его среди груд мёртвых тел. Паук остановился и сомкнул челюсти на упавшем рыцаре, двойные клыки прокололи броню, глубоко вонзившись в плоть. Оставшийся без рыцаря сбитый грифон старался вырваться из кокона паутины. Он выл и клекотал, когда его утраченный наездник умирал в паучьих челюстях. Затем паук повернулся к пойманному грифону и это значило, что тому пришёл конец.

Раздутое брюхо паука нависло у Яэля над головой. Менестреля окружала клетка из паучьих лап, высящихся над ним, как шипастые колонны. Яэль отбросил бронзовый щит и обеими руками схватился за рукоять палаша. Он со всей силы вбил клинок прямо вверх. Тот проткнул внешний панцирь, как вываренную кожу. Яэль заставил себя подняться на ноги вонзая меч по самую рукоять в паучьи кишки. Зелёный ихор выплеснулся ему на руки и в лицо. Яэля стошнило, но он не отступил.

Бестия тряслась и дёргалась. Яэль не собирался выпускать свой клинок. Зверь отпрянул от боли в нижней части своей туши и пронзающий меч разрезал ему половину брюха. Ливень полупрозрачных внутренностей хлынул на груды трупов и Яэль еле избежал этого липкого потока. Он вытащил освободившийся клинок и кинулся прочь, проскользнув между лапами, когда они корчились и дёргались.

Освободившись от большей части своей массы, чудовище свалилось наземь, ещё трепыхаясь, но уже мёртвое. Яэль бросился к грифону, спутанному блестящими сетями. Тело рыцаря всё ещё оставалось в жвалах мёртвого паука. Яэль глянул на пагоду, но не увидел ни единого признака колдуна.

Когти и клюв грифона лишь сильнее стягивали сети вокруг его тела. Яэль перерезал клинком толстые нити паутины. Это было, словно резать верёвки. Два-три разреза ослабляли одну нить здесь, другую там. Однако грифон ещё не освободился, но менестрель видел как чёрные шары его глаз теперь таращились на него сквозь разрезанную паутину. Он снова вскинул меч и тут что-то схватило его сзади.

Меч выпал из его руки. Что-то обернулось вокруг шеи и сбило с ног. Внезапная боль пронзила его спину и он свалился наземь. Менестрель лежал на боку, корчась и истекая кровью прямо в лужу. Над ним стоял колдун с изогнутым кинжалом в руке. С острия капала кровь Яэля. Грифон бился и каркал в рваной паутине.

Руки и ноги Яэля онемели, когда колдун склонился над ним. Кинжал был отравлен, это несомненно. Готианец ударил его в спину. Клинок вонзился неглубоко, но отрава растекалась по его крови. Он может умереть через несколько секунд. В этом он был совершенно уверен.

Колдун откинул свой капюшон. Лысый и улыбающийся, он смотрел в лицо Яэлю. Отметка в центре его лба напоминала вытатуированного паука. Нет, это была родинка. Глаза готианца мерцали едва сдерживаемым огнём. Он заговорил по-шарокски, с заметным готианским выговором.

— Великие пауки священны для нас, — сказал он. — Кто ты, убивший священное?

Яэль запинаясь, ответил опухшими губами. — Я не солдат, — сказал он. — Я — бард.

Ему сдавило грудь. Лёгким не хватало воздуха.

Выражение готианца изменилось. Его глаза сузились, огонь в них пригас. Яэль не понимал этого внезапного беспокойства. Длинные пальцы колдуна потянулись, чтобы снять шлем с Яэля и коснуться его потного лба.

— Я слышу их, — сказал чернокнижник. Его лицо превратилось в маску ошеломлённого трепета. — Я слышу твои песни. — Он походил на того, кто совершил ужасную ошибку. Он бормотал что-то, чего Яэль не расслышал.

Налетевшая тень затмила солнце. Что-то огромное врезалось в колдуна. Оно отбросило его от Яэля, который таращился немигающими глазами, отчаянно пытаясь вздохнуть.

Клюв грифона оторвал чернокнижнику руку по плечо. Кинжал отлетел на землю, куда-то среди груд тел мёртвых и умирающих. Яэль больше не слышал рёв битвы, но только вопли колдуна, когда грифон вонзил когти поглубже. Клочья разорванной паутины цеплялись за крылья грифона, пока он разрывал готианца на части.

Под конец Яэль увидел, что большие чёрные глаза грифона снова уставились на него. Кровь капала с кончика его громадного клюва. Затем боль Яэля угасла и вместе с ней весь мир.

Осталась только тьма, даже без сновидений.

Он очнулся не в объятиях Богини, как полагалось бы умершему шарокцу. Вместо этого он лежал в удобной кровати. По шёлковым простыням и мраморным колоннам он распознал дворец королевы. В открытое окно просачивались ароматы сирени и жимолость.

Рядом с кроватью в глубоком кресле храпел бородатый человек. Яэль признал сэра Карракана. Менестрель вынудил себя сесть прямо, опираясь на кучу подушек и застонав от новой боли между лопатками. Первый Помощник проснулся, когда Яэль припомнил, что ранен в спину. Белые повязки охватывали торс и ещё больше бинтов на пропоротой щитовой руке. Тело было чистым, а солнечный свет на мраморном полу почти ослеплял. Он заморгал на Карракана, когда рыцарь предложил ему чашу холодной воды.

Яэль пил, а Карракан говорил. — Мы удержали долину, парень. Заставили тех пауколюбов удрать на юг. Я видел, что ты сделал. Как и многие другие. Ты перешёл от песен про героев к тому, чтобы самому им стать.

— Я убил лишь одного паука, — ответил Яэль.

— О да, но ты спас грифона. Ярвона — её имя.

Яэль изучил свои потрескавшиеся руки. Кончики пальцев приобрели слабый фиолетовый оттенок.

— Почему я жив? — спросил он. — Я был отравлен.

— Богиня улыбнулась тебе, — сказал Карракан. — Тысячи умерли от того чёрного яда в жилах, но Она посчитала нужным спасти тебя.

Тысячи…

Яэль вспомнил озадаченный вид колдуна, последнее заклинание, которое тот произнёс, прежде чем грифон забрал его жизнь. Готианец передумал. Применил чары, чтобы уберечь Яэля от яда.

«Я слышу твои песни», — сказал колдун.

Как мог Яэль объяснить это Карракану? Или королеве? Или любому из шарокцев? Он едва ли мог объяснить это себе, но он знал, что это правда. Чернокнижник не хотел убивать барда. Как видно, готианцы ценили их больше, чем священных пауков и долины, полные костей. Ему подумалось, что шарокцы знали своих врагов не лучше, чем готианцы знали самих шарокцев.

— Слуги помогут тебе одеться, — сказал Карракан, разглаживая свои умащённые усы. Вместо серебряных доспехов он облачился в придворные одежды. — Королева ожидает твоего появления. Я обещал, что приведу тебя, как только ты проснёшься.

— Мне понадобится гитарра, — заметил Яэль. — Мою вы сломали.

Карракан выглядел непритворно смущённым. — Да, конечно, парень, мне жаль этого. Я уверен, что где-нибудь рядом найдётся другой инструмент. Но сегодня он тебе не понадобиться.