— Научи нас драться! — воскликнул маленький мальчик, размахивая кулаками.

— Лучше я поучу орла летать, — сказал Канто. — Или рыбу плавать. Довольствуйтесь тем, что вы — миролюбивый народ, далёкий от сверкающих полей войны.

— Как нам быть довольными, когда мы живём в страхе перед душегубами? — спросил кто-то.

Канто пожал плечами. — Не просите у меня мудрости, — сказал он, — но сами ищите её.

— Где нам найти такую мудрость? — спросил тот.

— В ваших собственных сердцах, — отвечал Канто.

— Сынов Копья не интересуют наши сердца, — выкрикнул старик, стоящий с краю толпы юнцов. — Пока они не вырваны из наших грудей, ещё бьющимися.

Анфай вздрогнула у окна. Могли ли уничтожители её деревни последовать за ней сюда, принеся свою кровожадность в эти безмятежные холмы? Существовало ли какое-то место на всех просторах земель Цина, что ещё безопаснее для простого люда?

— Мне жаль, — промолвил Канто. — Я не могу научить вас быть теми, кем вы не являетесь.

Тогда некоторые в толпе стали его проклинать и сборище начало расходиться прочь.

Канто вернулся в дом и в одиночку направился во внутренний дворик Дьямы, где сел в тени маленького фонтана, скрестил ноги и закрыл глаза. Час спустя, Анфай обнаружила его там, спокойным, как камень. Сегодня она надела когда-то принадлежавшее её тёте шёлковое платье, разукрашенное изумрудными виноградными лозами и шафрановыми бабочками. Она выкупалась и уложила волосы в изящную укладку, подобную переливающейся чёрной пирамиде. Она вновь почувствовала себя настоящей женщиной, впервые с тех пор, как… как её мужа угнали умереть на таринголовской границе.

Она села рядом с Канто, хотя он казался едва ли осознающим её присутствие. Она ждала, не желая помешать его необычному сну или состоянию разума, в котором он сейчас пребывал. Но его глаза открылись и он посмотрел на неё, в непривычном облачении состоятельной женщины. Его взгляд сверкал, как крохотные звёзды.

— Я должен уйти, — сказал он.

— Знаю, — ответила она. — Искать твой белый лотос.

Он кивнул. — Ты выглядишь… прекрасно.

Она покраснела. — Как ты поймёшь, когда отыщешь свою священную землю? — спросила она.

— Я узнаю.

— Узнаешь ли? — переспросила она. Она наклонилась вперёд и нежно поцеловала его в губы.

Его выражение сменилось полным замешательством. Разве его никогда не целовали раньше? Она подумала, что он и вправду вырос в каком-то монастыре или храме, где не знали присутствия женщины. Он не выглядел бы более ошеломлённым, даже если в него вонзить острый нож. Анфай обвила тонкими руками шею Канто. Воздух между их глазами мерцал от неизвестной энергии. Она желала, чтобы он остался, зная, что это эгоистичное желание. Но она всё равно желала, чтобы он остался, ради неё и ради Онда. Возможно, она могла дать ему серьёзную причину забыть о белом лотосе.

И вновь она коснулась его губ своими. Какое-то время они оставались у пузырящегося фонтана, деля влажные тайны своих уст. Затем она встала, взяла его за руку и повела вверх по лестнице, к себе в комнату. Онд был у дядюшки Дьямы, так что её мягкое ложе было тёплым и пустым. Наивный, бессловесный, укутанный чарами загадочного стремления, Канто следовал за нею в комнату. Анфай сняла одежды, а потом потянула его на ложе.

И снова он стал белым пламенем, на сей раз обжигающим её изнутри, текущим по её коже, как расплавленный свет. Они истаивали, души и тела сливались в единую сверкающую точку, воспарившую к свету небесных сфер, затмив тусклое сияние солнца и луны.

Позже, когда они лежали сплетённые и опустошённые, овеваемые мягким ветерком, задувающим в окно, она поняла, что он останется.

Пусть ненадолго.

На несколько следующих дней Канто-священник сменился Канто-человеком. Он проводил каждый день в трудах вместе с работниками Дьямы, собирая персики, сливы и груши в садах на окраине деревни. По ночам Анфай делила с ним постель и своё тело. Он казался неутомимым, но временами знаки внутреннего конфликта мелькали на его лице, будто тело и дух сражались в поединке. Но, когда она обнимала его и разжигала внутреннее пламя, то душевная борьба пропадала. А, когда он играл с Ондом, посмеиваясь и щекоча его, радуясь невинным шалостям малыша, его кроткая улыбка возвращалась, незапятнанная тем смятением, что нападало на него в тёмные ночные часы. Иногда, проснувшись, Анфай обнаруживала, что одна в кровати, а Канто восседает в позе медитации перед окном, глядя на мерцающие звёзды. Как долго это продлится, прежде чем тяга к странствиям пересилит страсть к ней?

На четвёртый день их пребывания в Пяти Деревьях Анфай ощутила, что её преследует нависающее чувство гибели. Нечто в воздухе взывало к ней, нашёптывало о крови и смердило серой. Она встала на самом высоком балконе дядюшкиного дома, взирая на поля, где Канто и работники выполняли свои каждодневные труды. Чёрная туча накатывалась с холмов, затмевала долину тенью, но Анфай знала, что никто, кроме неё, этого не видел. Она слышала далёкие крики из невидимых долин и в разгорающемся свете раннего дня река выглядела красной, словно кровь. Ужас сжимал сердце, ибо она ощущала такую же тревогу тем утром, когда её деревню уничтожили.

— Позови работников, — попросила она дядюшку. — Что-то ужасное вот-вот обрушится на нас.

Дьяма хихикнул. — Дорогая чувствительная племянница, — сказал он, обняв её. — Не тревожься — дни твоего беспокойства прошли. Ты пережила больше, чем большинство людей и воспоминания о том, чего ты лишилась, всё ещё преследуют тебя.

— Нет, — сказала она. Она не ждала, что он прислушается. — Не воспоминания. Я чувствую, как приближается смерть.

Дьяма удивлённо глянул и велел ей немного отдохнуть. Она взяла Онда на руки и покинула дом, отправившись в поля. Может быть, Канто выслушает её. Наверное, он сможет убедить её дядюшку собрать своих людей, прежде чем станет слишком поздно. Она нашла его среди аккуратных рядов плодовых деревьев, не отличающегося от других работников, наполняющего спелыми персиками плетёную корзину на поясе. Он улыбнулся ей и, прежде, чем она смогла произнести хоть слово, она увидела первого из тех, кто пересекал обрамляющий поля горный хребет.

Чёрный конь бил копытами по земле, его всадник разглядывал речную долину, красные глаза сфокусировались на деревне, глядя, как голодный шакал на свежий труп. Отрубленные кисти рук свисали с широкого пояса всадника, а снятые скальпы развевались на длинном копье, будто конский хвост. Тёмная кожа с заплатами из волчьей шкуры покрывала его рослую фигуру, а волосы чёрным пламенем трепетали на ветру. Ещё три всадника, почти одинаковых, подскакали, присоединившись к первому и каждый выдувал из костяного рожка угрюмую ноту.

Сыны Копья, она не могла не признать их. Но было некоторое различие. Их глаза пылали скрытым злом, их тела облекала тёмная аура, скелетообразные тени накладывались на телесный облик. На лицах у них засохшей кровью были выведены причудливые знаки и символы. Это и были те же люди, которые разрушили её деревню и, в то же время, не были. Что за жуткая сила овладела ими, и насколько злее и кровожаднее стали они теперь?

При звуке варварских рогов поля опустели, сотни работников кинулись в бесполезное укрытие, предлагаемое деревней. Канто бросил корзину с фруктами и рассматривал всадников, несущихся вниз по склонам — десятки свирепых налётчиков, вооружённых копьями с металлическими наконечниками и вопящих, словно души в преисподней.

— Сыны Копья! — сообщила она Канто, и могла поведать и больше. Но он схватил её за руки.

— Возвращайся в деревню, — велел он. — Спрячься в подвале у своего дяди.

— С ними что-то не так, — настаивала она. — Здесь что-то ещё — что-то злое…

— Беги же, — он сказал и отвернулся — встречать скачущих захватчиков.

Если бы не Онд, она могла бы остаться там, наблюдать, как он, подобно пламени, танцует среди них. Она сглупила, притащив малыша в поля. Поэтому она побежала, в то время как торжествующие вопли разбойников заполняли воздух за спиной.