В прошлом Уничка жила в общине вольных актёров, скитающихся по стране, но прельстившись жизнью в столице, попала под облаву, организованную сворой из Департамента нравственности в одном ночном заведении. Столичные власти решили очистить столицу от уголовного сброда и гуляющих вольных девиц, и ей ещё повезло! Личный жетон отняли, зато оставили в столице. Живя в бродячей актёрской общине, она научилась многим полезным навыкам — красивым телодвижениям, танцам, хорошей дикции, а также освоила искусство стрижки, грима, массажа, приобрела умение сооружать красивые причёски и маскировать любой изъян девушки нужным нарядом. Это позволило ей занять здесь привилегированное положение. Поэтому она жила на втором этаже и была вольна от всех, кроме хозяина.

— Вот взять тебя, к примеру. Ты совершенство, но выглядишь, как чучело. Ни причёски нужной, ни одежды. Что на тебе был и за хлам? Насколько же твоя мать не любила тебя, если позволяла дочери ходить в такой ветоши. — Уничка говорила о матери Колибри в прошлом времени, намекая на то, что назад домой ей хода нет. Но сама же шептала ей по ночам, что готовит для Колибри побег. Как только хозяин свалит по своим тёмным делишкам на неопределённое время, она всё организует.

— Моя мама наряжала меня всегда, я привыкла к изысканным вещам с детства, — лицо Унички расплывалось от счастливой улыбки, что украшало её ещё больше, хотя она и не была из тех, кого принято считать красотками. Простое лицо с несколько широким носом, блестящими глазами — ягодками, ярко- розовая кожа на скулах, словно она переусердствовала с косметическим румянцем, всё это делало её не похожей на прочих. Дело было не в красоте, а в необычности Анит, увидев её раз, нельзя было её ни запомнить. Умелый грим, который она тщательно наводила, преображал её в фарфоровую и бледную куклу, как и наряд её фигуру. Она становилась похожей тогда на вазу, округлый верх от округлого же низа отделял расшитый блестящими бусинками и пуговицами корсет. Талия у неё была впечатляюще узкой для её пышности. Она преображалась для выхода за пределы «дома». Волосы дикого яркого цвета она прятала под красочными шёлковыми тюрбанами и шарфами, если собиралась отбыть в столицу. Невозможно было отвести глаз от неё в такие минуты, от её впечатляющей яркости. Колибри успела привязаться к Анит настолько, что скучала без неё, как ребёнок без матери. Ей нравилось её слушать, дышать её сдобным духом, ощущать её жизнерадостные излучения, её всеохватную доброту даже тогда, когда она ругалась. Казалось, даже ругая, она любит человека, и только укоряет его за временную утрату достойного поведения. Отношения прочих к ней было сложным, но это от того, что люди завистливы, объясняла Анит, сама же она жалеет людей всегда, особенно тех, кто глуп от природы.

— Мы таскались по стране в длинном грузовике — доме, не имея порой условий на элементарную гигиену. У каждой семьи был свой отсек, грузовиков же было несколько. Жили дружно, шумно, одной семьёй, по сути. Всякое бывало, и пиры и драки, и грабежи на тёмных страшных дорогах, когда мы оставались без всего, что сумели заработать. И в тюрьмы попадали наши актёры, и убивали наших коллег ни за что, и девушек похищали. Короче, жизнь опасная, тяжёлая, но наполненная часто весельем и незабываемыми событиями, необычная, если сравнить с серым трудовым однообразием большинства людей. Тот, кто становится кочевником, никогда уже не сможет стать оседлым. При затянувшейся остановке на одном месте наваливается тоска, всё вокруг теряет вкус и словно протухает. Вот такие мы и были все, ненормальные на взгляд людей обычных. Но представь, я ложилась спать у круглого окошка, уткнув в него нос, а за ним проносились леса и поля, далёкие и близкие реки и озёра. И мне казалось, что я лечу над континентом как птица, лёгкая, упругая, укутанная мягкой сиреневой мглой, сопровождаемая тёплыми огоньками неизвестных городов и селений. Мир казался бескрайним, будущее прекрасным. Вся наша община была не богата, вернее, откровенно бедна. Но внешний шик для людей нашей актёрской профессии — это необходимость. Голодай, изворачивайся, а держись. Я привыкла к сцене, к блёсткам, к улыбкам. У мамы и отца не было денег на то, чтобы меня взяли в театральную школу, и я так и не получила профессионального статуса. Надо было искать покровителей. Попав в столицу, я не затерялась в ней, я знала толк в нарядах, могла развлечь любого мужчину. Однажды я познакомилась с известной актрисой Гелией Хагор, она была заворожена моей необычностью и обещала мне протекцию. Гелия была настолько простой в общении, доброй и искренней, а это редкость в мире искусства. Мы иногда пили с нею чудесный напиток, от которого посещают человека красочные видения. Мы смеялись, обнимались, когда встречались, как-то она подарила мне кольцо с невероятным камушком и переливчатый браслет. Я танцевала для неё в том клубе, где она любила бывать, когда она просила об этом. Я оставалась в одной сценической набедренной юбочке из разноцветных лоскутов, только грудь прикрывала лёгким прозрачным шарфиком. Я умею танцевать на одних пальчиках. Ты бы видела, какой прекрасной, высоко поднятой была моя грудь! Мне бросали деньги под ноги, целовали мои пальчики на ногах. — Она вытащила из-под себя ногу, хвастаясь возможностью самых невероятных изгибов своей тренированной с детства ступни. Что и продемонстрировала тотчас же. Но Колибри трудно было представить себе давно погасший полдень её жизни. За окном чернела надвигающаяся ночь, плотные заросли, едва пропускающие остаточный свет гаснущего неба казались дремучим преддверием джунглей, в которых залегла безысходность.

— Больше я ничего и никому не позволяла в том закрытом клубе. Все посетители были в восторге от моих выступлений. Наш теперешний хозяин тоже в один из вечеров пришёл туда и увидел меня на подиуме. Стал там появляться, но держался в самом неприметном углу. Он думал, что я очень дорогая женщина и ему не по карману. А я была нищей заезжей бродяжкой, но как смотрелась! И если честно, тогда вокруг меня были настолько великолепные мужчины. Даже не знаю, почему я замечала его, он казался мне мрачным чудовищем. Я думала, неужели возможно с таким иметь те отношения, которые я позволяла себе уже тогда, с немногими понятно, но чего уж скрывать. Актёрская жизнь — мы взрослеем рано. И что заставило меня заметить его. Что? Предчувствие своей страшной судьбы? Он словно светился изнутри через пугающие глаза чёрным жаром своего вожделения, и думаю, что в то время я смогла бы вышибить из его усадьбы его тупую куклу жену, если бы захотела. Но я не была корыстной. Я искала любви и красоты. Он никогда не подходил к подиуму, когда я танцевала, он всегда был жаден, но, всё же, один раз подошёл к столику Гелии. Он её знал лично. Его глаза были как у собаки, подошедшей за куском подачки. Он сел за наш столик, демонстрируя окружающим, какие женщины у него в знакомых. Гелия не сказала ему ни слова, глядя поверх его головы. Он был скован и внутренне напряжён, хотя и хотел явить мне свою элегантность и лёгкость натуры. Стал плести невесть о чём. Чтобы поразить меня своей эрудицией и высотой ума. Да куда там! Нужен был мне его ум и его эрудиция, когда он был озабочен только своей эрекцией, и готов был разрядиться там же, сидя за столиком Гелии нелепым истуканом, вытаращив глаза. Я смеялась просто так, от счастья феерического момента. Потом сняла шарфик со своей груди, прежде чем уйти в гримерную к девчонкам, где оставила своё платье. Чтобы дразнить его. Мне нравилось, что он такой несуразный ни с чем, а затаил безумное желание, которое я никогда не буду удовлетворять, как я тогда думала. Он схватил мой шарфик. У шарфика был нежный фиолетовый цвет, и бледно — жёлтые, палевые, разноцветные бабочки были нашиты сверху. Это был подарок от восхищённого зрителя моих танцев. Я стала тянуть шарфик из его рук, и он замер, — я умышленно прикоснулась грудью к нему. Было чувство, что меня ударил электрический разряд, настолько сильное влечение он излучал. Не знаю, что это было, но он был словно прозрачным для меня, я могла читать все его мысли и желания, словно знала его всегда и давно. Но это было не так. Тот шарфик он так и не отдал. А по правилам он должен был дать мне денег за шарфик, если хотел оставить себе. Я могла бы и позволить ему коснуться своей груди. Но экзотическое чудище только полыхало глазами, скрывая свою патологическую жадность за якобы восхищением, ни на миг не забывая о своих деньгах.