Антон молчал.
— Ты же не монах? Ты же энергичный парень. Разве я не понимаю, что это такое — молодая гиперсексуальность? А ты знаешь, кто такие монахи?
— Знаю. Я их видел. У мамы были знакомые из монастыря.
— Не знал, что они и сохранились, — сухо сказал Венд, — чем же они там заняты в своих монастырях?
— Работают. Ведут исследования. Там много бывших космодесантников, есть и учёные. Те, кто не справились и не смогли восстановить утраченное равновесие, как вы говорите, тела и духа. А ещё они молятся. Грехи замаливают. Свои и чужие.
— Грехи? Как их замолишь? Если ничего нельзя исправить? Прошлое не изменишь. — Он вернулся к девушкам, — А вот, к примеру, твоя лаборантка. Она одна из немногих, у кого есть допуск в «ЗОНТ». Ну, это благодаря её отцу. Сейчас её видел. Вышла от тебя. Премилая такая девчонка, а главное, не аристократка, так что и последствий особо-то никаких. Да и местный Храм Надмирного Света уже открыл тебе свои двери, так что давай, топай по уже проторенной тропе.
Антон смотрел на него, не понимая, чего он от него хочет. — Никак я к ней не отношусь. Она мне безразлична.
— Решил стать как твой шеф Арсений? Постник и молчальник. Хотя он такой же постник, как я молчальник.
— Арсений Тимурович-то при чём тут? — разговор раздражал, как и сам Рудольф.
— Не злись, — уже мягче сказал Венд. — Это же неформальное общение. Я не буду о личном. Живи, как хочешь. — И ушёл, оставив досаду. Не дал досмотреть фильм, отнял. И упомянутая лаборантка Иви, молоденькая девушка, студентка Академии, мнящая себя местной элитой, смешная в своём самомнении, была все же чиста для подобных намёков.
— Моя маленькая Голубика, — сказал он тихо, — моя родная рыбка, зачем ты мне сегодня приснилась? Или всё же не ты? И кто сможет заменить тебя? Какой глубокий придонный слой ты во мне всколыхнула…
Венд неожиданно вернулся. Опять сел напротив, воззрившись ему в лицо глазами птицы Феникс, как шутил по этому поводу Олег. Он и впрямь, подобно чародею читал в чужих душах и даже в их потёмках. Он него бесполезно было что-то скрывать. И многие не умели, не смели скрывать не только дел, но и мыслей. Антон считал себя неподвластным магии Венда. Да ему и скрывать было нечего.
— Ты знаешь, что натворил озабоченный Олег?
— Нет.
— Он ушёл в город самовольно, за стены. Ты дал ему пропуск?
— Я. Он любит гулять один, ему не хватает впечатлений. Он же не штрафник.
— Вот он и пошёл в тайный притон. Приглядел себе местную красотку. Спрятал её в горах. В своём дежурном отсеке. Естественно охрана её обнаружила. Девку я удалил. И поступил с нею мягко. А нужно по инструкции зачищать её память целиком. И кто человек после этого? Умственный инвалид. Но её все равно уничтожили местные подонки. Избили до смерти и выбросили из окна. За какую уж провинность, неизвестно. За что они там убивают друг друга? Олег должен будет улететь отсюда. Ты полетишь с ним?
— Я не решил.
— Решай. И ещё. Ты разве не понял, что в женщине, какой ты тут любовался, нет души? Ну, совершенно нет! — Он злился, и заметно. На кого? На Олега? На него? Или на несуществующую уже женщину-актрису?
— Души? Но это же была игра. Она играла и всё.
— Этим нельзя играть. Понимаешь? Ну, конечно, Эрос — бог любви! Это же демон, пожирающий любовь. Настоящую, подлинную, человеческую. Запомни! Если женщина твоя, она уже не может быть ничьей. Ни одна душа не смеет её касаться, твоей любви, ни похотливым взглядом, ни низкой мыслью. Разве можно выставлять напоказ и превращать подлинно святое в свою противоположность? В кощунство, в грех, как ты тут выразился. А если бы твою Голубику, твою луговую бабочку, какой-нибудь грязный скот смаковал своими похабными глазами? Если бы она выставляла себя напоказ, на погляд непотребному сброду? Пусть и в мягком варианте, как куклу в витрину посадил бы? Пусть все любуются. Красиво же! Будя в низких душах грязное к себе влечение. Это и есть искусство? Святое преображение души? Тебе нравилось бы такое?
Антон опешил от его неожиданного бурного натиска. — Нет! — сказал он, — я бы не хотел так. Но Голубика, она и сама не смогла бы так…
— Тебе повезло, что у тебя была такая Голубика, и не повезло, что она погибла. А мне не повезло, что я встретил эту вот, речную лилию, любил её, как ты себе и не представишь. Но повезло, что она тоже погибла, освободив от себя мою душу. Их искусство — отражение их порочной жизни, что в нём можно ценить? Какова жизнь, таковы и творцы, таково и искусство. Порочный круг. И на кой ляд этот их театр, если живут на свалке. Не лучше ли поначалу прибрать вокруг себя, а уж потом и помыслить о прекрасном? Не надо никаких иллюзий! Жить надо реальностью. Не нравится — исправляй её. Но надо быть ей адекватным. Ты меня понял?
— Да. — Раньше до появления Нэи Антон воспринимал Рудольфа как человека без личной жизни. Но оказалось в кристаллической твёрдой глыбе имелись свои тёмные включения и свои разломы. Возникло непреодолимое желание сбить накал его слишком пылкой моральной отчитки, обращённой как бы и не по адресу.
— Шеф, а сами вы как насчёт своих там лаборанток или секретарей? Приближаете их к себе телесно? Работе не мешает? Ну, это если я подумаю насчет Иви?
— У меня нет никаких секретарей. Я что, местный бюрократ, что ли? И шутки твои неуместные, к тому же откровенно пошлые. Я думал, ты всё же тоньше. — Он был оскорблён, но быстро смягчился. — Всё равно я тебя люблю. И поверь, тут таких немного.
— А что бы вы сказали насчёт модельера Нэи? Из их смешного Дома Моды? Она же всегда одна, а я ей нравлюсь.
Венд застыл, он хотел что-то сказать, но только покривил губы. Это был удар ниже пояса. Его насмешливый взгляд стал недобрым.
— Ты все же разлагаешься тут, герой. А каким милым «ксанфиком» ты прибыл сюда. Антон, — он вздохнул, как бы посылая укор мудрого отца непутёвому сыну, — нас, землян, тут мало. Мы должны быть открыты друг другу. После Франка я самый старожил тут, и по годам я тебе отец. Все они в моём воинстве мне дети. Я не хочу, чтобы происходило нечто подобное тому, что произошло с Олегом. Он взял запрещённое к применению здесь на поверхности Паралеи оружие, наше земное, взял с собой Артура и пошёл в тот притон, где и сжёг его ко вселенской матушке. А вместе с тою мразью, кто растерзал его девушку, убил и невиновных людей.
Олег был самым близким Антону человеком здесь. Внутренне он был нежным и ранимым, но закрытым внешне. Он прятал личные переживания, считая, что обнаружить их это слабость, недостойная космического исследователя и воина, каким он себя мнил в своей мальчишеской наивности. Человек — мечтатель, Олег был наивен.
— Шеф, почему у нас нет наших земных девушек как на других базах?
— Какие девушки? Что им делать тут? Тут и мужики не выдерживают. Но если честно, найди себе милую девчонку из местных, ту же Иви, или кто тут ещё есть. Да их полно! Храни её тут, защищай. Люби, наконец. Я совсем не хочу с вами ни с кем расставаться. Ни с Олегом, ни с Артуром, ни с тобой. Знаешь, я всегда прикрываю своих. Зачем тут бесконечная текучка? Среди моих любимых космических десантников, моих меченосцев Космоса. Тех, кого я досконально проверил, я не сдаю. У меня и штрафники все остаются, не спешат на Землю. Здесь и неплохо после своего сурового срока остаться. Они и остаются. Мы все тут сплочены. Грехи надо уметь прощать. Отпускаю только тех, кто сам бежит.
— А Олег?
— Как он сам захочет.
— А с Артуром-то что?
— Артур был только свидетелем, он никого не трогал.
— Как местные реагируют на бойню?
— Да я их и в расчёт не беру! Одним тараканьим гнездом меньше. Чище стало. Так они и считают. А моё отношение к таким вещам, думаю, тебе и объяснять не надо. Я же не слюнявый гуманист. И Олега я простил.
— Если Олег останется, я тоже.
— Им ведь многое позволено, как бы и при моём неведении, да ведь я знаю даже содержание их снов! И условие только одно. Чтобы тихо. Без свалок, без бесчинств. А в трольской столице чего там искать? У них же кастовое общество. На улицах один сброд. Раз уж ты заговорил о местном кукольном театре Моды, о розовом кристалле их красоты. Там же есть девушки. И эта… — он замолчал, подыскивая определение для Нэи, — художник-модельер. — Рудольф сжал ладонью край стола и долго молчал, не глядя на Антона, очевидно, уйдя в себя. О ком он думал? О загадочной прекрасной «речной лилии», как он её обозвал? Или о Нэе, отношения с которой уже мало для кого были секретом? После того, как по городку расползлись слухи о её недолжном пьянстве и загуле, которое она явила местной публике, бредя и шатаясь у всех на виду, да и ещё в непотребном виде. Тут было о чём задуматься, но Антону не хотелось. Он не верил в пьянство Нэи, это было чьим-то злобным наветом. У неё были недоброжелатели из числа местных отвергнутых ухаживателей. Не могли не быть. Да и женщины тут не страдали избыточной добротой и тактом.
