— Чтобы голова лучше думала, — соврал он и потрогал её волосы отеческим бережным жестом. Как не хватало ей таких прикосновений в детстве, а теперь ей на что они?

— Я привёз тебе много вкуснятины, — сказал он, не желая вставать. Она кивнула. Если бы хоть раз он привёз ей камушки, какие дарил маме. Но он не привозил никогда. Она же не просила, словно напомнить о них ему, значило напомнить о матери. А этого она не делала никогда. И он тоже.

— С мальчишками дружишь? — спросил он.

— С кем тут? — отозвалась она презрительно. И было ясно, как ему это понравилось.

— Поедешь со мной, увидишь, какие красавцы у меня там работают.

— В твоем подземном городе?

— Ну да. И не только.

— Они же любят только блудниц, — сказала она.

— Что? — переспросил он, пялясь на неё, как на озарение с небес.

— А ты? Тоже после мамы любишь блудниц?

— Что за бред у тебя в голове? — спросил он с возмущением, опять утратив проблеск своей светлой доброты.

— Дедушка так говорит.

— Так, — сказал он угрожающе, — я этого дедушку возьму сейчас за ногу и закину за облако.

— Но он болеет. Запой, — ничуть не веря в его угрозы, сказала Икри.

— Ну и просвещение он тебе тут устраивает, идиот заоблачный. Он вообще — то понимает, что живёт не на облаках? Всё же по тверди ходит, или только ползает?

— Он никогда не ползает. Он ходит и летает, именно что в облаках, — упрямо подтвердила Икри его насмешливые слова о дедушке. Он даже не подозревал насколько попал в цель, указав на облака.

— Где он летает? В своих пьяных галлюцинациях? Ты ему веришь?

Но Икри не стала его ни в чём разуверять. Её отец и понятия не имел, что они с дедушкой летают в горах. И говоря это, она просто дразнила отца, зная, что он ничему бы не поверил. Он считал дедушку за алкоголика, ни к чему не способного на этом свете.

— Я нарочно про блудниц сказала. Злю тебя. Ты это понял? — Она искоса на него посмотрела

— Конечно, понял. Но дед всё же выжил из ума. Или ему и не из чего было выживать? У него никогда и не было ума.

— У него и был и есть ум, — заступилась она за деда, — он просто несчастный. Ты ведь тоскуешь по Земле, по Солнцу. Он тоже по своему Созвездию Рай.

— А оно есть, это Созвездие Рай? Это не его пьяный бред? Как думаешь?

— Оно есть. Я знаю. — Они помолчали. Он ласково расправил её тунику на коленях.

— Ты выросла. Красавица стала. Когда я буду улетать отсюда, я возьму тебя с собой на Землю. Там тебе будет с кем дружить. Но, может быть, ты найдёшь себе друзей и у меня, если захочешь переехать.

— Я ещё подумаю.

— Подумай. А там хорошо. Лес, парк, красивые здания, интересная вполне жизнь. Будешь учиться.

— Не хочу.

— Будешь неучем? Всю жизнь? Как мама?

Она разозлилась. Он нарушил табу первым. О маме ни слова. Тем более, не уважительного. Но она скрыла свою злость на него, решив ответить по- другому.

— А ты нашёл ту Нэю? Что искал при жизни мамы?

Он молчал, но она почувствовала, что он внутренне напрягся, да и внешне было заметно.

— Дедушка говорил мне в пещере об этом. Он сказал: «Мамы нет, а блудниц он не любит. Вот и нашел её, Нэюшку», — так дедушка её назвал.

— В какой ещё пещере?

— Ну, в той, что под домом в погребе, — нашлась Икри, поняв, что сказала лишнее, — где он хранит свою наливку. Он так и говорит: «Пойду в свою пещеру, за радостью своей», — она всё же заглянула ему в глаза. Они мерцали плохо скрываемыми чувствами, — злость и смех мешались в них. И всё же смех пересилил злость.

— Но дедушка сказал, что толку, что нашёл. Вот и она умылась горючими слезами. Почему ты всех бьёшь? Маму бил. Её, эту Нэю. За что?

— Никого я не бил. У него алкогольный психоз. Чему ты веришь?

— И никакой Нэи нет? Он её выдумал?

— Нет. Не выдумал. Она есть. Но я никого не бил. За что, по-твоему, я могу её бить?

— Она кто? Нэя?

— Подруга мамина была.

— А сейчас живет у вас в подземном городе?

— Нет. Она работает на поверхности в городке. А вот кстати. Хочешь, чтобы она научила тебя шить, руками что-то делать. Она там что-то изобретает, рисует и шьёт, красиво и всем нравится. Она художник, понимаешь? Талантливая девушка.

— Шить? Возиться с тряпками — нужное занятие?

— Но какое-то занятие тебе нужно? Учиться нет, а что ты умеешь? Научись чему-нибудь. Рисовать, шить. Дело же не в том, что и зачем. Дело в том, что человеку необходимо ежедневное развитие. Чтобы было занятие для ума, для рук. Понимаешь? Вот твоя бабушка, скорбная голова, но руки волшебницы. Умеет всё. Ваш сад — Эдем в миниатюре. А лекарства для местных людей? Ты же не хочешь, как дедушка валяться без ума и мысли, потому что у бездельников нет, и не может быть мыслей — атрофия мозга.

— Раньше надо было думать о моём развитии. Отпустить меня с мамой в столицу. Я бы всему научилась. А сейчас поздно меня развивать.

— Чему бы ты там научилась? Кривляться и распутничать? По их вызолоченным, а картонным сценам? Ты хоть понимаешь, что там за мир? Что за грязь? Один разврат.

— Блудницы и кощуники?

— Ну да.

— А платья какие красивые они носят. А как красиво говорят, танцуют. Чем же они хуже, к примеру, соседних людей, грубых и неопрятных, косно говорящих и ругающихся жуткими словами? Мама была похожа на цветок, какие иногда растут на лугах. Все травы бесконечно однообразны, а эти цветы редки и душисты, вокруг них бабочки, их видно издалека, и они не сливаются со всеми в неразборчивый детально фон природы. О чём говоришь ты? Что мама была плохая?

— Нет. Не говорю я так. — И он, явно проигравший в их диалоге и не знающий, что ей сказать, замолчал.

— Твоя Нэя сошьёт мне платье, как у мамы? Если да, то я приеду к тебе жить.

— Ну да. Сошьёт. Только она не моя. Она, кажется, свободна от кого бы то ни было. Лёгкий и фантазийный мотылёк, а не женщина. Фея, как и ты.

— Она фея? Фея — что-то смешное? Я не понимаю такого названия.

— Фея — это то, что не поймать, как ни старайся, если человек груб и туп. Она будет тебе подругой. Она добрая утончённая женщина. По виду же юная девушка, от тебя почти не отличима. Одна там такая. А может, одна и на всю эту планету. Вместе с тобою, конечно.

— Зачем же ты её обидел?

— Да когда?

— Дедушка же сказал, что она умылась слезами.

— Верь ему, чародею из бутылки. Жаль всё же, что он пьян. Что толку бить пьяного, он и не почувствует. — Он стал тереть свои виски, будто у него заболела голова.

— Если искренне. Да. Обидел. Но за то, что она сама виновата. Она это знает. Поэтому и простит.

— Ты всё же её бил?

Он молчал. Встал со скамьи и прошёлся по дорожке сада.

— Ты такой здоровый, — сказала девушка-дочь, — ты ведь можешь победить и самого большого силача тут. Как же ты бьёшь девушек?

— Я её не бил, — сказал он, — разве я могу, например, ударить тебя? Я её проучил за то, в чём она передо мной виновата и перед собой тоже. И она простит. И потом, это наши личные дела. Ты же должна понимать, что я имею свою личную жизнь. Точно так же она появится и у тебя. И уж я точно не буду лезть в твою личную жизнь.

— Она у меня появится. Можешь не сомневаться. У меня уже есть Избранник.

— А говорила, никто не нравится из местных.

Но довершить этот разговор им не дал водитель, приехавший на другой машине. Отец принёс из багажника коробку с продуктами. Поставил на скамью. Дал ей денег, вынув из кармана куртки.

— Передашь хрычу, когда отоспится, — сказал он, — всё же он у вас главный казначей и соображает в вашем бытовом хозяйстве лучше тебя и бабушки. А за тобой я всё равно приеду. Не думай, что я позволю тебе бесконечно тут бездельничать. Если хочешь на Землю, будешь развиваться и учиться. Иначе, зачем ты будешь нужна Земле? Дикарь и неуч. Ты же не хочешь жить тут вечно? А не будешь слушаться, буду бить тебя плёткой по ленивой заднице.

И он ушёл. Шофер остался ремонтировать машину, меняя колесо на новое. Отец же уехал на той, на которой приехал водитель. Пока он возился с запасным колесом, его окружила местная любопытная толпа, но вскоре он уехал, и все разошлись.