Чапос ничем не выразил своего удивления или волнения, или их и не было. Какое-то время он обдумывал услышанное, презрительно щеря зубы и раздувая ноздри. Кому предназначалось презрение, развратному отцу — маньяку, бедной трудовой матери, или всему неправедному миру Паралеи, неизвестно.
— Вам хочется думать, что тот, кто излил семя в мою мать, просто проходил мимо, когда она, на свою беду, слишком низко нагнулась для прополки цветников? Вы хотите мне внушить, что я изделие подлого насильника? От того мне и не дано внутренней гармонии, что моя мать не хотела меня никогда и даже не видела лица того, кто её сшиб сзади, окунул лицом в чёрную почву и предал поруганию? Теперь ничего уже не важно, но вполне себе символично. Жизнь любит подобную глумливую символику. Я всю жизнь так и сижу по самые ноздри в этой унавоженной смрадной почве. Но вот ведь шутка Судьбы, — и я плод любви. А раз так, то меня всегда любят женщины. Только в тех, кого зачали по любви, вложен любовный магнит.
— Если так, если в тебе таится ценное, пусть и не проросшее зерно таланта, чего ты выбрал столь зловредный промысел?
— Не всякому любимцу Судьбы охота лезть в грязь там, где нет обходных путей или они слишком длинные. Поэтому на меня, приспособленного к грязи с детства, большой спрос среди высокородных чистюль. А ведь я им ни в чём не уступаю, а то и превосхожу намного. И тут дело не в моём высокородном ваятеле, не в нём одном. Моя мать тоже щедро снабдила меня своим строительным материалом. Вот и вышел я редкой диковиной из её причинного места…
Он гримасничал, как будто глотал лимон, хотя их тут не произрастало, — Как же я ненавижу это самое место, куда вынужден столь часто наведываться и сам. Природа такова, что её не всегда и переборешь. Она не всегда зовёт наш ум на собственные гулянки. Помнится, вы тоже немало заплатили мне за то, чтобы я покончил с теми, кто едва не утопили Гелию в придорожной канаве. Не было такого? Непонятно, конечно, зачем так поступили. В смысле, до конца не добили…
— Ты же испугался тех бандитов. Оплату не взял, поскольку жизнь тебе была дороже. Знал, что прочие из числа их коллег тебя искалечили бы в отместку.
Чапос отрицательно покачал головой, ухмыляясь, — Не посмел бы никто и тронуть!
— Чего ж тогда не исполнил заказ? — вяло поинтересовался Рудольф, давно уж утратив интерес к той мерзкой истории.
— Любопытно стало, чем вы лично ответите за то нападение? Когда я лишь притворился беспомощным…
— Догадался, зачем я притащил тебя на то место, где и расправился с той нечистью?
— Догадался, — ответил Чапос без притворства. — Дали мне понять свою силу…
— Нет. Хотел и тебя присоединить к ним, чтобы сподручнее было вам втроём искать пути в Надмирные селения. Но потом жалко тебя стало. Гнев сошёл, и я понял, твоя-то вина в чём? В трусости если. Можешь теперь оправдываться, силён, мол, отважен, решил эксперимент надо мной затеять. Не так это, падаль! Ты вовсе не был уверен, что твой папаша тебе защита. Он знать тебя не хотел и не хочет!
Чапос не подал и вида, как задевают его упоминания о равнодушии папаши по имени Ал-Физ. Или давно уж смирился с этим непризнанием, — Дела ушедшие, а всё же, томят меня нерешённые загадки. Не раскроете ли секрет, кто после всего Гелию исцелил? Ведь она была в таком состоянии, что шансов выжить почти и не имелось. А она после того нападения вскоре опять появилась вся из себя как новенькая?
— Не лезь туда, куда тебе и незачем. Не грузи свою голову тем аспектом бытия, куда тебе по любому не попасть. Займись лучше собственным преобразованием из пресмыкающейся в грязи твари в мыслящее существо.
— Не могу я один вычистить всю ту глубочайшую грязищу, в которой и сам живу. Как и сказал, по самые ноздри плаваю в этом.
— Так вылезай оттуда! Кто тому мешает?
Чапосу не понравился его совет, и он совершил разворот от себя к Гелии, — Говорил я вам, не пускайте вы Гелию в аристократические увеселительные заведения. Не давайте ей такой свободы. Там она и воспалила к себе чью-то властную похоть. А как отказала хозяину жизни, то и получила палками по рёбрам от его жестокого холуя. Но вы ж до властного гада не смогли добраться, а испепелили наёмников. Сказать вам его имя хотя бы и теперь? Когда прошли годы…
— Когда и было, — всё так же вяло отозвался Рудольф. — К чему мне имя, если уничтожать надо всю вашу властную касту, если по справедливости…
— Так и уничтожьте! Уничтожьте, как смогли испепелить тех, кто исполнял волю одного из вожаков Паралеи.
— Я тебе кто? Чистильщик разве? Я тут не ради смертельных побоищ. Я всего лишь отомстил подонкам, избившим мою женщину. Мою!
— Месть вещь правильная. Только причём же тут вселенская справедливость? И ругаетесь вы из-за того, чтобы скрыть от самого себя, как тянет вас всё низкое. Во мне же концентрация этого животного и раскалённого субстрата такова, что вы от духа его буквально пьянеете. Но вы думаете, что вы-то приличный мальчик, и наслаждаетесь контрастом, воображая, что я как чёрный фон способствую более сильному проявлению вашей светлости. Добавлю, что мнимой, — Чапос перешёл на ты. Что всегда делал лишь при полной откровенности. — Загадка для меня, почему ты лишён такого добра, каким мир этот наполнен до излишества? Женщин имею в виду. Способов их добычи существует множество, даже нищие такими удовольствиями не обделены. Надоела избыточно сладкая и разукрашенная аристократка? Так подбери себе попроще, хоть и эту из дома яств служебную деву. Я и сам люблю иногда для полноты ощущений, что погрубее отведать, раскрепоститься, так сказать. Чтобы не жалко потом было…
— Сегодня ты точно напрашиваешься своим рылом на конкретный кулак, — ответил Рудольф, предельно устав от этой гнусной горы, извергающей смрадную грязь. — Твой аристократический папаша, видимо, очень умён, раз с первого взгляда опознал в тебе свою личную неудачу, отчего и рассвирепел на тебя. Избил и не признал.
— Он всего лишь исполнил приказ вышестоящего. Потом освободил меня из подземного узилища и дал мне денег. Хромоногий Реги-Сэнт, на ту пору бывший Главой Департамента Безопасности, приказал меня умертвить как ненужного свидетеля…
— И ты взял? За избиение себя и того человека, кто заменял тебе отца?
— Дела давние, и мне горестно к ним прикасаться. У вас же лишь сиюминутное любопытство… — в голосе Чапоса звякнула нотка мольбы.
— Не будь ты для меня аттракционом развлечения, стал бы я терять на тебя своё время, — ничуть не растрогался Рудольф.
— Ты всего лишь мне завидуешь, — Чапос перешёл на равную форму общения, еле подавляя раздражение, — А уж знал бы ты, как я тебе завидую! Иной раз изведусь весь от лютой этой зависти и неразрешимых мыслей о тебе. Твоя сила закована в непонятные мне ограничения. Твоя красота никак не используется, как и ум в полную его меру, а ты хотел бы такой же вседозволенности тут, как и я. Хотел бы вкусить и от пиров, и от сладостных забав на полную свою мощь, что преет в тебе невостребованной также.
— Это ты весь сопрел, сидя в своей навозной куче, а я-то ослепительно чист, поскольку живу в непредставимой для тебя чистоте во всех смыслах.
— А не можешь ничего! Живёшь серо, можно сказать, убого выглядишь по своему оформлению, женщин лапаешь лишь мысленно, раздевая их только глазами, поскольку твоя швея не дала тебе желаемого, как я понял. И я не удивлён. После той роскоши, в каковой она нежилась у своего отчима-мужа, что ты можешь ей предложить? Ты даже от тягот труда не в состоянии её освободить! Нет у тебя тут никакого видимого богатства. Даже заработанные в этом «Лучшем городе континента» деньги ты тратить с умом не умеешь! И почему-то думаю, что и там, внизу, та же скудость у тебя. Запрещает-то тебе всю лакомую полноту бытия вкусить, кто?
Рудольф молчал, оглушённый его дичайшим и пафосным обличением. Видя, что реакция со стороны Рудольфа запаздывает, Чапос тоже примолкнул. Рудольф собрался уходить, так и не сказав внятно, нужна ему женщина или нет?
