Кристалл Хагора, лежащий на столе, явил вдруг необычную метаморфозу, став латунно — жёлтым, приобретя металлический блеск и напомнив халькопирит со смутными искажёнными человеческими чертами, чего никогда не было с ним прежде. Повертев его в руках, испытывая гнетущее состояние, обычное после кошмарного сновидения, он поразился тому блеску и чистоте вокруг, что навёл робот в давно заброшенной бывшей спальной комнате. Сам робот, отключившись после исполнения программы, замер в углу, сложившись в простую кубическую конструкцию, и любой местный житель принял бы его за безделицу непонятного назначения.

Конечно, он не собирался тащить сюда девчонку из притона Чапоса. Ей было место только в подземном отсеке, но отчего-то не оставляла мысль обновить свое хрустальное прибежище, и думал он о Нэе. Но уже не о той, которая была в юности, а о той, что сгорала от своей любви в подушечках…

И яростная судорога желания требовала повторения всего, ставшего привычным. Но приводить её сюда он не хотел. Это было и оставалось святилище Гелии, которое она, правда, и не ценила никогда, но больше тут не было никого, (не считая одного позорного исключения, о котором не хотелось и помнить). Всем прочим полагался подземный отсек, где он прежде допрашивал диверсантов, когда светлый великодушный человек Разумов наделил его чёрной и жесточайшей должностью. Только в отличие от Шандора — предшественника, не тем будь помянут, пользоваться невольницами Рудольф избегал, как и предаваться сексуальным утехам в том отсеке, исключая тот самый случай с пойманной «шпионкой», в самый первый год своего служения, о котором не вспоминал в виду его крайней болезненности. Да ещё одной персоне «посчастливилось» там оказаться, — о ней тоже не было воспоминаний ввиду их отвратности. Гелия никогда в том отсеке не появлялась. Она на правах жены, — какой уж она там ни была, иногда ненавистной, а иногда ведь и желанной, — посещала его подземный уже личный отсек, какой и полагался всякому служащему в подземной Паралее. Даже мальчишки-штрафники жили в личных отсеках. Теперь уже он использовал свою власть для того, чтобы возлагать ликвидацию врага на подчинённых, и редко посещал это самое обычное по виду, находящееся в зоне наиболее глубокого залегания подземного города, особое помещение. Уж тем более девушек туда не приводил, в отличие от Шандора и тех коллег, кто этим забавлялись, и кому он не был воспитателем. Всякий совершеннолетний дядя сам решал проблемы, возникающие как с личной жизнью, так и с личной нравственностью. Для себя он решил, что ни одна инопланетянка не оставит своего следа в его жилом отсеке. Там, где он спал и отдыхал, должна была быть безупречная чистота.

В общем-то, в подземном городе имелось полно свободных помещений для разных нужд, да и просто законсервированных на всякий такой случай. Девушек, тех, кто иногда прибывали в подземный город, после всего отпускали уже свободными для дальнейшей и, как хотелось бы, обновлённой жизни. Их выкупали у работорговцев, поскольку отпускать бедняг к тем же гнусам для бесконечного произвола, было уже невозможно. Поэтому-то развлечения для подземных обитателей были весьма дорогими в местном денежном эквиваленте, потому и редки. Рудольф, даже отдавая за девушку немалые местные деньги, редко когда к ней прикасался, если только она сама проявляла активную симпатию, усиленную взаимным же устремлением с его стороны. Иные девчонки нуждались в лечении, — они уже успели натерпеться от троллей-пользователей их тел. Однажды старый доктор сделал замечание как бы мимоходом: наша инопланетная база, мол, не религиозная организация по спасению погибающих и заблудших душ. Ресурс-то ограничен поставленной ещё на Земле сверхзадачей. Монастырский устав не подразумевает семейной этики отношений. Будь иначе, женщин бы сюда тоже присылали. А при этом странное скольжение мысли в глазах врача, указывало на то, что и Рудольф к местным бедах причастен. После такого он старался с доктором-праведником не общаться по душам, — после того, как сообщил в ответ, что пока что в отличие от некоторых, не вступил в «общество защиты особых дев», — то есть подобрал, накормил, приласкал, подлечил и беги себе дальше в ту же самую немилосердную среду. «А это лишь потому», — отозвался доктор Штерн, — «Что не получается у тебя поставить этих несчастных с собою вровень, как того ни хочется порой».

А всё же иногда… иная из девушек производила впечатление не только на чётко локализованные центры жизнедеятельности, а задевала и нечто, близкое к центрам душевным и сокровенным…

На такой случай имелся внутренний волевой хлыст, не допускающий опасного сближения. История с Асией, — тайный и постыдный, пусть и неглубокий, а шрам его души, — оказалась отличной прививкой от возникновения ненужной привязанности. Конечно, даже от единичного случая скверна не становилась достоинством, как и сами эти помещения глубинного залегания не становились павильонами любви. Отчего-то любое соприкосновение с «особыми девами» вызывало мысли о погибшем от собственной беспечности Шандоре. Как будто других поводов и не было! А вот не вспоминался, чтобы сам по себе, чтобы с благородно выплывающим из сумрака поминовения красивым своим ликом, с глазами настолько и синими, как у нетронутого острыми зубами жизни юноши. Лишь хроническая задумчивость и могла это выдать, — его неизбывную боль, — но только тем, кто о Свете знал. А так-то, у них каждый второй был задумчив, даже мальчики, не переступившие порог своего двадцатилетия. Был ли Шандор настолько сам по себе циничен, или неизлечимо уже несчастен и покалечен, что совместил свою тяжкую службу и свой легковесный отдых в одном месте? Ответить было некому, Шандор покинул эту Вселенную, а дурная преемственность осталась, — и неважно, что сам Рудольф ею не воспользовался, он передал её другим, а те с готовностью приняли.

Нэю же допускать в такое осквернённое место и мысли не возникало. Только если было позволено себе однажды, почему бы и не повторить опять? И эта ультра парадоксальная сшибка двух взаимоисключающих импульсов к одной женщине, жажды и отторжения, как и сгустившееся внутреннее напряжение психики опять вызвали потребность в дикой разрядке.

Чапос доставил девушку ночью к главному входу ЦЭССЭИ с внешней стороны. Рудольф их встретил, не видя её лица, закрытого ажурной вуалью, видя лишь вызывающее сетчатое платье. И непонятно почему, скорее всего из-за этого платья, она ему сразу резко не понравилась. И он тут же решил, что завтра же выпустит эту секс-рабыню на волю, не притронувшись к ней, параллельно обдумывая, а как она будет брести в таком вот платье по людному городу в сторону счастливо обретённой и уже новой жизни? Кого попросить купить приличное женское платье? Смешная сама по себе забота была вовсе не смешной. Отказаться сразу означало лишить девушку спасения. Чапос уедет, а она с ним для дальнейшего погружения в жуткое болото. Так он ещё и побьёт её с досады, не получив свой вожделенный куш.

— Ваше ночное удовольствие прибыло, мой господин, — прохрипел Чапос. То ли он осип от злоупотребления выпивкой в сочетании с ледяной водой, то ли подавился собственным издевательским смешком, только он поспешил отвернуться от Рудольфа. — Вам не хватит не только ночных часов, но вы и утреннего света не увидите. Поскольку не сможете от неё оторваться очень и очень долго. Одно плохо — она заберёт всю вашу наличную силу. Ну, так это дело наживное. Поел, поспал, поднакопил, чего требуется, а там и опять…

— Закрой свою пасть! Не хвали, если не хочешь, чтобы я отвратился. А то оставлю её тебе. Вот и радуйся с нею совместно! — Рудольф сильно схватил девушку за довольно костистое плечо, по-прежнему не видя её лица, еле удерживаясь от намерения пихнуть её назад к Чапосу. Он с очевидностью понял, насколько ему не нужна особа со спрятанным лицом, и даже не возникло желания сразу приоткрыть нелепую тряпицу-забрало. Чапос заметно испугался, настолько жалко было утратить баснословные деньги, что он намеревался заполучить не просто за пользование, а за выкуп своей невольницы. А подземные оборотни своих правил жизни никогда не меняли. Они забирали девчонок уже навсегда, и то, что иные дуры повторно заплывали в комфортную и сытную, но гибельную заводь к Чапосу, повинны были лишь они сами. Как правило, очнувшись с документом, подтверждающим возврат их утраченных прав, девушки прытко бежали, кто куда, лишь бы от Чапоса подальше. Разгадка головоломки откладывалась на потом. Некоторые из совсем уж наивных простушек приходили к Чапосу за разъяснениями, в чём причина великодушия? Куда теперь-то идти? Они же о подземном городе не помнили. А уж Чапос на такой случай имел особый, привилегированный и тайный домишко, куда их заманивал уже как вольных профессионалок для ублажения тех, кто рабскими телами пренебрегал. Он и на этом наживался, продавая при удобном случае и тех, кто его личным товаром уже не являлись.