Дура! Полная дура!

– Прости, – прошептала я. Одинокая слеза скатилась по щеке. – Мам, я…

– Тише, Сашенька, тише. Всё уже в прошлом. Главное, ты сейчас отдыхай и восстанавливайся, хорошо?

Я кивнула, не в силах произнести хоть слово.

– Вот и замечательно. А я пока позову врача.

Она ушла, и я была предоставлена сама себе. Накатило отвратительное чувство стыда за собственный безрассудный поступок. Зачем бросилась за подругой, когда та дала понять, что не желает со мной разговаривать? Сколько себя помнила, я никогда не рисковала, предпочитая просчитывать каждый шаг наперёд и взвешивая разные варианты развития событий. Комфорт и спокойствие всегда были для меня в приоритете. А неделю назад я обрубила на корню свои же принципы, выстроенные годами. Ради чего? Ради разговора с человеком, который с лёгкость послал меня куда подальше?

Ответить на свой вопрос мне не представилось возможности. Двери открылись, и на пороге возникли двое – врач и мама.

– Ну, здравствуй, Саша, – с улыбкой на лице поприветствовал мужчина. На первый взгляд я дала бы ему не больше тридцати пяти, хотя волосы на висках уже тронула седина, а очки и усталый взгляд дополняли общую картину не в его пользу.

В ответ я только кивнула.

– Я рад, что ты пришла в себя так скоро. Сейчас посмотрим на твои показатели, – в голосе доктора ощущалась искренность. Пока он проверял данные на приборе, я заметила нашивку на халате. Имя. Адриан Иванович. Весьма необычное! За ним точно скрывалась интересная и полная загадок история.

Мама стояла рядом, по другую сторону кровати, и заламывала руки от нетерпения. Только сейчас я могла разглядеть её получше: сероватое лицо от недосыпа и усталости, отсутствие косметики и не пойми что на голове. Сколько всего она успела надумать за эту неделю! И поддержать в этот момент её точно было некому. Мы с ней жили одни, отец ушёл из семьи, когда я только-только родилась, а бабушек и дедушек рано не стало.

Наконец Адриан Иванович заговорил, а мама подалась чуть вперёд.

– Что я могу сказать? Саша на удивление восстанавливается даже быстрее, чем я предполагал. Для человека, пережившего серьёзную аварию, это поистине чудо, не меньше.

В его словах сквозило неподдельное восхищение и изумление.

– Значит, всё обошлось? – с надеждой в голосе спросила мама.

– Этого я вам пока гарантировать не могу. Всё может измениться в любой момент, так что мы будем наблюдать. Но обещаю, что сделаем всё возможное.

Мама рассыпалась в благодарностях и даже почти заплакала, но Адриан Иванович уверил, что это всего лишь их работа. Я тоже хотела успокоить родительницу, только язык не поворачивался, словно прирос к нёбу.

– Что ж, мне пора. Саша, побольше отдыхай и ни о чем не переживай, – врач подмигнул мне, напоследок похлопал маму по плечу и бесшумно покинул палату.

Я дотянулась до маминой руки и, насколько позволяли силы в не слушающих пальцах, сжала её, хоть так давая понять, что со мной всё будет хорошо.

– Ничего, доченька, прорвёмся, – ободряюще улыбнулась она, поняв мой намёк.

Дни сменялись ночами, процедуры – анализами. Каждый день был похож на предыдущий, но я не жаловалась. Однообразие успокаивало и дарило комфорт, который чуть поубавился, когда в мою палату подселили ещё одну пациентку.

Такая же молодая девушка, на вид которой я бы не дала больше шестнадцати, хоть целый день и смотрела не мигающим взглядом в потолок, всё равно меня стесняла. Почему-то казалось, что я находилась под прицелом сотни камер. После того сюжета по телевизору, меня несколько раз останавливали в коридоре больницы и спрашивали, я ли «та сама девушка, бросившаяся прямиком под машину в центре города». Это пугало и раздражало, становиться героем очередной истории, разлетевшейся по всей стране, я не желала, поэтому даже с соседкой старалась не пересекаться. Так, на всякий случай.

В целом восстановление шло быстрее, чем предполагали врачи. Адриан Иванович и его коллеги не переставали удивляться и перепроверять результаты анализов по несколько раз на дню. Они не верили, что с переломом, черепно-мозговой травмой и всевозможными ушибами я смогла выжить, а через месяц самостоятельно двигалась, питалась и разговаривала, словно никакой аварии в помине не было. Не особо сказалась на мне и недельная кома. Что-то точно сгладило последствия, а что именно – пока оставалось загадкой. Но, конечно, отголоски аварии я всё же ощущала: вечером сильно уставала, болела голова, подташнивало, порой я забывала названия элементарных вещей. Мама переживала, что теперь мне будет тяжело вернуться в привычную колею и продолжить учёбу в университете, а я же старалась раньше времени панике не поддаваться.

Если проблемы со здоровьем ещё можно было логично объяснить, то кое-что другое – вряд ли. С того момента, как я пришла в себя после комы, каждую ночь видела необычно яркие сны, от которых чувствовала больше усталость, чем наслаждение. Они были настолько реалистичными и эмоционально наполненными, что, проснувшись утром или посреди ночи, я не осознавала, где нахожусь. Эмоции, голоса, запахи – всё это ощущалось так остро, отчего к концу третьей недели пребывания в больнице я не воспринимала эти сны как плод разыгравшейся фантазии. Стало казаться, что это видения либо из-за последствий аварии, либо недостаточного восстановления организма. Я слышала, что люди после травмы головы начинали видеть нечто сверхъестественное, недоступное обычному человеку: прошлое или, наоборот, будущее. Однако свои сновидения под такие стандарты я вписывала с трудом.

Всё потому, что в них я была главной героиней, но мне не двадцать один или больше. Я чётко понимала, что мне намного меньше: сегодня три, а завтра шесть. Локация практически не менялась: огромное здание из кирпича, где так много места, что вдоволь можно набегаться. Повсюду фотографии незнакомых людей, облачённых в изящные наряды из какого-нибудь XVIII века. Либо современный город с бурлящей жизнью: магазинами, лавками, проводящими весело время прохожими. Во всём этом разнообразном и разноцветном водовороте меня узнавали и приветствовали, мне кланялись, а я кланялась в ответ и радовалась чему-то на первый взгляд незначительному. Из-за этого я, просыпаясь, терялась, ломала голову, что бы это могло значить. А самое главное – почему я была маленькой?

Ещё одна необъяснимая странность крылась в моих руках. Как только организм более-менее пришёл в себя после комы, я заметила за собой, что могу лишь силой мысли заставить сдвинуться нужный предмет или выключить лампу в палате. Впервые такой произошло за пару дней до того, как ко мне подселили молчаливую соседку. Я, не прикладывая дополнительных умственных усилий, захлопнула дверь палаты. Тогда это показалось проделкой сквозняка, изредка гуляющего в коридоре, но через какое-то время всё повторилось. Это происходит так обыденно и не требует особых энергозатрат, что я не сразу замечаю, как в руке оказывается стакан с водой, о котором я только-только подумаю. Пока я никому о своих способностях не рассказала, опасаясь, что меня сочтут умалишённой. Лучше я разберусь с этим самостоятельно.

Не оставляла в покое и история с Ливой. За месяц, пока я находилась в больнице, подруга ни разу меня не навестила. Поначалу это расстраивало и обижало, ведь нас связывали долгие годы дружбы, и я до аварии была уверена, что эта дружба крепкая и настоящая. Вот только ссора, видимо, всё перечеркнула.

Мы с Ливой подружились в пятом классе. Тогда, по рассказам мамы, мы переехали в столицу, где возможностей представлялось куда больше, чем в захолустном городишке, откуда мама стремилась сбежать ещё в раннем детстве. Лива сразу стала для меня той, чья энергия наполняет каждый уголок комнаты. Она только входит, а уже всё пропитывается её настроением. Это привлекало не только меня, но и ещё полшколы, как минимум. Будучи закрытым ребёнком, я не стремилась подходить к Ливе и даже боялась с ней заговорить, но среди её многочисленных поклонников именно я удостоилась чести стать её подругой.