Мой друг капитан пропал около года или чуть более тому назад. Никто не знает, куда и почему. Говорили – злые языки – что его повесили прямо на углу уже упомянутых Садовой и Гороховой. Ну не думаю, чтобы все закончилось так уж печально. Слишком уж многолюдное местечко, барышни ходят, попивая с утра пораньше свой утренний кофе и жидкий размазюканный шоколад, да и я любил там гулять для аппетиту. Сразу скажу – я не рассмотрел. Было темно, пасмурно, поздно, и так высоко было не разглядеть. А с годами я становлюсь близорук и рассеян, и директор наш сколько раз делал мне по этому поводу замечание. А я ему: «против всесильного времени мы бессильны, ваше превосходительство, и вы – и я, даже если объединим наши усилия». Одним словом, я не думаю, что капитана повесили, как последнюю собаку или крысу, прямо вот так, на углу Садовой и Гороховой, на потеху и поругание бессовестной и бестолковой черни.

***

Я вообще звонил и в адмиралтейство, и покойному коменданту – а в ответ ни гу-гу. Никто ничего не знает и про капитана и слыхом не слыхивал. В адмиралтействе сначала не брали трубку, а потом, подумав, сказали, что корабельной веревки и так на всех хватает, а цены на пеньку на мировом пеньковом рынке взлетели немилосердно. Комендант наш покойный и вовсе ляпнул: «Не было у нас такого капитана. Разве есть на свете безымянные капитаны? Разве безымянные капитаны носят янтарные мундиры? Да такой мундир миллион рублей стоит». Миллион! Откуда у него. Ограбил полковую кассу? Нет. Не было. Не носят. И это говорит его лучший друг! Ну, после меня, наверное. Разве ты забыл наши погромные пирушки, когда ты приказывал палить разом во все стороны изо всех орудий? Разве старушка Нева не сотрясалась и не вздрагивала от нескончаемого грома, гвалта, шума, дыма, треска шрапнели и визгу картечи? Хотя я вообще-то просил зарядить все пушки леденцами. Ну и как можно не знать и не помнить, дружище. Все дрожало и гремело во славу капитана. А теперь, видите ли, болтается, дрыгая ногами, на уличном фонаре. Не болтается. Не дрыгает. Что за нелепая фантазия, право. Как можно ухлопать главного героя ни за что ни про что, даже не познакомившись с ним.

***

Это удивительно. Все в нашем городе, все – от седовласого генерала до изнуренного ломового извозчика, от блестящего канцлера – и до несчастной городской мыши, вооруженной метлой и заступом, чей земной путь ограничен двумя или тремя сутками обреченной непосильной жизни, наполненной трудом и ратными подвигами, все любили и обожали капитана. Барышни с ревом кидались ему на шею безо всяких там петушков на палочке. Уж и не знаю, как это ему так удавалось. Весь наш громадный богоспасаемый город – от Миллионной до Песков, от Разъезжей и до сумрачного Гутуевского острова – говорил и думал только о нем. Ну согласитесь, как тут такого повесить на казенной веревке на углу Гороховой и Садовой? Глупости, да и только. Даже и веревка – и та лопнет и оборвется от стыда.

Пусть он побегает, попрыгает, подышит воздухом, полюбуется нашим суровым небом. Попьет вволю кофейного напитка или жидкого шоколаду из кособокой кастрюльки. Есть у него такая. А уж потом… Господи, ну кто знает, что будет потом.

***

Я шляюсь по городу, проедая казенные деньги, и соображаю, где он может быть в данную минуту. На Садовой? На Сенной? В казармах? Не знаю. Не знаю. Скорее, у себя дома, на Батискафной улице. Это надо проверить. Как он выглядит? Во что он одет? Мы не виделись миллион лет, наверное. Выкупил ли он свой янтарный мундир у Лизавет Петровны? Или она так и уволокла его в свою замызганную нору в Свечном переулке? Ну или где она там живет, я хорошенько не запомнил. Валяется там у себя в меблированных комнатах, и любуется на янтарный мундир – как тот переливается всеми цветами радуги,

Волшебный мундир достался капитану совершенно чудесным и довольно нелепым образом. Хотя трудно себе представить, чтобы обыкновенный капитан, тем более безымянный, носил бы фантастический янтарный мундир, яркий и ослепительный, как само весеннее солнце, цвета «переспелый мандарин». Янтарные мундиры простым капитанам не положены артикулом воинским. Такой мундир, возможно, вообще один на весь белый свет. Но ведь можно притворится, или подумать, или опять же вообразить, что нет-нет, случаются в нашей сумрачной и сумбурной жизни исключения, и если на такие мелочи закрыть глаза, то становится понятно – раз в жизни и безымянному капитану выпадает такое вот счастье.

Хотя может, и я вполне допускаю, это была просто случайная и опять же нелепая ошибка интендантской службы, и янтарный мундир, на создание которого ушло двадцать килограммов первосортнейшего прусского янтаря, попал не совсем туда, куда изначально предполагалось. Возможно, волшебный мундир предназначался вовсе не капитану, а его приятелю и сослуживцу – гвардейскому майору Дарлингтону, хорошему офицеру, очень известному в нашем городе своим бескорыстным злодейством и злопамятством. Эта случайная ошибка, «пустячок», как говорят у нас в полку, возможно, имела для нашего бедного безымянного капитана довольно печальные последствия, о которых он даже не подозревал.

Впрочем, сам капитан уверен, что тут не было ни сногсшибательной воли всемогущих небес, ни глупой и торопливой интендантской ошибки, а купил он этот мундир за весьма приличную сумму в «Магазине невероятных офицерских вещей в 3-ем проезде Заячьего острова». Ну, я ему верю. Все может быть. Это очень хороший магазин, и я сам туда сколько раз заглядывал и захаживал, приобрел там, немного поторговавшись, превосходнейшие солнечные часы, покуда он, в силу всеобщей мировой скорби и печали, не закрылся. Часы я держу преимущественно дома, в шкафу, затем что погода как всегда дурацкая, дрянная, дождливая и пасмурная, и ничего такого они не показывают. Вот ведь.

А быть может, наш капитан, как никто другой, умел ловко и свободно носить подобный драгоценный мундир, непринужденно и гордо накинув его на покатое белобрысое плечо, дерзко обнажая, там где надо и не надо, свою нежную плоть и мятежную душу.

В силу каких-то невероятных обстоятельств уже упомянутый майор Дарлингтон стер его бессмертное имя из всех полковых документов, да и сам бедный капитан напрочь забыл его, оставив в памяти лишь первую заглавную букву. «К»… вот и все, что от него осталось. Впрочем, с его точки зрения, его янтарный мундир был в тысячу, а то и в две тысячи раз прекраснее утраченного личного наименования. «Подобный мундир бывает только раз в жизни – говорил он – можно и потерпеть». Он сам сколько раз скромно хвастался передо мною: «Я утратил свое имя, но взамен приобрел волшебный мундир, он бывает только раз в жизни вот, полюбуйся». И я послушно и покорно любовался.

Помимо фантастического янтарного мундира, у безымянного капитана была еще одна верная неразлучная подруга, спутница бесприютной жизни – громадных размеров трехпудовая сабля. Капитан не отличался вроде бы особой физической силой, но поднимал свою увесистую подругу словно перышко, и вращал ею в воздухе, как сумасшедший вертолет. «Ты знаешь, мой друг – говорил он мне по большому секрету – одним взмахом этой здоровенной сабли я могу запросто перерубить Александрийский столп». Эти немного неосторожные высказывания, тоже, наверное, послужили к некоторым злоключениям безымянного капитана. Не потому ли у славной колонны выставили неусыпный караул? Ну, может быть, и по другим более веским и очевидно серьезным причинам. Время-то вон какое беспокойное, и директор наш не зря запирается у себя в кабинете. Надо побыстрее найти капитана, и тогда все – в чем я ни капельки не сомневаюсь – вернется на круги своя.

Я бреду по мокрой улице, уже ни на что не надеясь, вспоминая и капитана, и чудесный янтарный мундир, как вдруг под ногами обнаруживаю свою треуголку. Она лежит перед трамвайной остановкой, мокрая и несчастная, как потерянная собачонка. Ну здравствуй. Вот и она. Сейчас она затявкает, заскулит, вспрыгнет ко мне прямо на голову и зарыдает, обливая мой затылок слезами. Господи, на что она только похожа! Что скажет директор? «Ты где ее так извазюкал, скотина?» Скотина. И это мне за двадцать лет бесперебойной службы! А ведь я дворянин, на минуточку. Весь погруженный в невеселые мысли, нахлобучив поверх себя безраздельную грязную треуголку, с краешков которой так и капает мутная талая вода, я вдруг слышу позади себя ангельский голос. «Вы ли это, мой милый друг? Мой витязь? Куда вы идете? О чем задумались? Вы не узнаете меня?» О ангел. Как же не узнать тебя. «У вас такая смешная треуголка. Она похожа на вулкан». Ну конечно смешная. Ну конечно вулкан. Везувий нечистот. Я забываю все, о чем я только что думал. Цели и задачи мои меняются. Пыхтя и отдуваясь, я разворачиваюсь всем корпусом прямо на зюйд-зюйд-вест. Я роюсь в карманах, и вытаскиваю на свет божий леденечного петушка, благоприобретенного на Сенной площади. Ешь ангел, ешь. Ты голодна. Ты ешь, а я буду любоваться. Я готов идти за тобой хоть на край света, хоть за Среднюю Рогатку, если уж так надобно. Пусть ноги мои совсем отвалятся, и тогда я буду все равно ползти, перебирая локтями, как червяк. А ты будешь петь, смеяться, и поглощать леденечного петушка. А Батискафная улица подождет, подождет, пусть даже до вечера. И ты, капитан, мой безымянный непутевый друг, тоже подожди меня. Господи, ангел мой, что ты тут делаешь посреди трущоб и закоулков? Среди хлипкой гармошки и забубенных песен? Веди меня. А я пойду за тобой, куда прикажешь, как распоследний безмозглый холоп, не задавая никаких лишних вопросов.