— Мы с вами коллеги, молодой человек, — говорил Бетлингк своему новому знакомому, — каждый шаг моряка и врача основан на теории вероятностей, вы согласны?
Юный моряк поначалу только хлопал глазами.
— Ну как же, — уверял его этот изящный человек в чеховских очках, элегантный и вылощенный, — как же, посудите сами: стрельба, навигация, астрономические наблюдения, съемка местности, наконец, определение своего места в море – это же все сплошная теория вероятностей. Как вы определяете, скажем, вероятность попадания снаряда в цель? Да почти так же, как поступаем мы, когда хотим узнать, как скоро смерть заденет своей косой пациента. Какова вероятность попадания в цель ее смертоносного оружия? Я исследую больного, его здоровье, образ жизни, изучаю характер деятельности, свойства натуры, вкусы и склонности. Учитывая все это, можно вполне точно прогнозировать жизнь человека.
Берг стал с удовольствием помогать доктору в его чуть ли не детективных исследованиях. Изучая истории болезней клиентов, они оба впадали в азарт и спорили до хрипоты. Беспристрастная математика их мирила. Как часто Берг будет вспоминать доктора через сорок лет, когда увлечется кибернетикой, математической основой которой являются теория вероятностей и некоторые разделы статистики.
Дружба с доктором будет крепнуть по мере того, как юноша превратится в мужчину, и продлится до самой смерти отца Норы. Жизнь этого человека трагически оборвется в 68 лет, и вряд ли он мог предсказать себе, что умрет полным инвалидом. Только любовь семьи спасет его от сумасшедшего дома.
Но в ту пору, когда с ним познакомился Берг, он был веселым здоровяком, увлекающимся лыжами, теннисом, греблей. Его окружал ореол героя русско-японской войны. Он отличился на фронте как военный хирург. В Куоккале, где у доктора была дача, его любила вся молодежь, и он был вдохновителем лодочных гонок и устроителем домашних спектаклей, далеких прогулок и пикников.
Рудольф Ричардович обладал необычайной широтой интересов. Он знал иностранные языки, много читал, был знаком с интересными людьми: писателями, художниками, учеными — клиентура у него была обширная. Кроме того, доктор Бетлингк работал врачом Мариинского театра, так что среди его пациентов и друзей были многие известные в то время артисты. С некоторыми из них Аксель Берг познакомился у доктора, о других доктор ему рассказывал.
Его домашний кабинет гипнотизировал Берга. В этой комнате он вместо стен видел почти сплошные книжные шкафы. Какие там стояли книги! Вольтер, Дидро, Руссо – в подлиннике, вся русская классика, многие книги с автографами. В простенках между книжными полками висели картины, почти все — кисти современников и большинство подарки авторов. На изящных тумбочках стояли многочисленные скульптурные работы, многие из них — дело рук самого доктора, увлечение скульптурой он считал своим хобби. Правда, тогда это слово еще не вошло в моду, поэтому он пользовался другим, называя себя скульптором-дилетантом.
От Бетлингков Берг уносил редчайшие книги, которых, конечно, не было в библиотеке Морского корпуса, хотя она славилась как одна из лучших в Петербурге, и, возвращая их доктору, обсуждал с ним самые различные вопросы, начиная от правил игры в теннис до этических проблем войны и служения человечеству. Они много говорили о смысле жизни, о роли искусства, о ценности самовоспитания. Буквально с первого дня знакомства, кроме общих интересов, у них появилось и яблоко раздора: это был вопрос о врожденном превосходстве одних людей над другими.
— Но, мой юный друг, — горячился доктор, — вы же не можете отрицать роли врожденных способностей, наследственности?
Эта тема очень возбуждала доктора, и его плохая русская речь с акцентом прибалтийского немца становилась еще более причудливой, чем обычно.
— Могу, — спокойно возражал Аксель, — человек сумеет достичь всего, если захочет и проявит настойчивость.
— Вы преувеличиваете, мон шер, преувеличиваете, — доктор снисходительно похлопывал юношу по плечу, — нельзя, знаете, du mutest dir zu viel zu, как это по-русски, ну, слишком многое берешь на себя, что ли. Из ничтожества нельзя сделать человека, уверяю вас. Возьмите нашу Сашу. Мы забрали ее, сироту, из детского приюта. Она воспитывалась в тех же условиях, что и Нора. Мы учили ее, и что же? Полная неспособность. И кто она фактически? Подруга Норы? Компаньонка? Прислуга? Уверяю вас, мы любим ее как дочь и не жалели денег на образование. Мы старались… Но эта вечная, welt-schmertz, как это — мировая скорбь…
Доктор своей эластичной походкой мерил обширный кабинет, уставленный редкой мебелью и антикварными вещицами.
— Плохо старались, — начинал возбуждаться и гардемарин, впрочем, его волнение не выдавал ни голос, ни цвет лица, только все больше набухали настороженностью веки и сужались глаза, что всегда будет характерным признаком его внутреннего смятения. — Желания к самоусовершенствованию вы ей не привили, может быть, вы и приглашали к ней тех же педагогов, что и к Норе, но у нее, возможно, не было стимула. К чему вы ее готовили? Ведь она понимала, что никогда не займет в обществе того положения, что ваша дочь.
У нее не было уверенности в своих силах, а как раз этого вы в ней и не укрепили…
— Вы преувеличиваете, поверьте, мой друг… вы… вы, как бы сказать, излишне усложняете потенциальный интеллект Сашеньки. Она милая, симпатичная девушка, но, простите меня, parvenu, как говорят французы, у нее отсутствует врожденное благородство, присущее вам и Норе…
— Но никакого врожденного благородства не существует, профессор, человек сам способен развить в себе нужные черты характера, волю, мужество…
— Не всегда мы добиваемся, чего хотим. В жизни всякое бывает…
Если бы доктор знал, какое горькое пророчество таят его слова!
Самосовершенствование уже тогда было коньком юного Берга. Это прекрасно иллюстрировала его тетрадка — афоризмы о долге, о честности, о таланте. Доктор никогда не видел этой тетради и не знал, что юноша много размышляет над вопросами самосовершенствования и самовоспитания, и ему казалось, что он спорит только потому, что во все времена молодость не любила соглашаться со старостью, не доверяла ей и всегда хотела повернуть жизнь по-своему.
Часто к спору присоединялся кто-нибудь из гостей: знаменитый астроном Глазенап или ближайшие друзья доктора, братья Струве, тоже астрономы, из семьи, насчитывающей три поколения астрономов. Одни поддерживали хозяина дома, другие — юного моряка.
Время двигалось к обеду. Бетлингк поглядывал на часы. Сейчас раздастся стук в дверь — Нора придет звать их к столу.
НОРА
Нору он полюбил не сразу, возможно, года через три после знакомства. Несомненно, она привлекла его внимание, но он не сумел понять новое чувство, и оно исподволь зрело в сердце мальчика. С доктором все было ясно. Это первая настоящая мужская дружба с ее спорами, приобщением к жизни взрослых людей. А вот с Норой — все было загадкой.
Хотя что удивительного было в том, что первая девушка, которую Аксель встретил на своем пути после затворнической жизни в Кадетском и Морском корпусах, где он не видел ни одной женщины, а от сестер давно отвык, первая, и к тому же хорошенькая, поразила его воображение? Впрочем, Нора производила впечатление не только на неоперившихся юнцов. В доме Бетлингков всегда бывало много молодежи. Там проводили вечера двоюродные братья и сестры, товарищи Норы по музыкальной школе, по школе изобразительных искусств, молодые актеры Мариинского театра. Это был открытый гостеприимный дом, и многие из гостей приходили отнюдь не ради доктора. Они приходили к Норе, и некоторые из них предлагали ей не только билеты в театр и на вернисажи, но и свои сердца.
Берг не мог дарить Норе дорогие подарки. Большая часть его карманных денег уходила, как мы знаем, на чистку белых перчаток. У него было другое оружие: прямота, решительность, мужество, столь привлекательное для молодых девушек.
Все было решено между ними, когда Берг перешел в третью роту Морского корпуса. В этот год он принес две присяги — отечеству и подруге.
