День клонился к вечеру, когда я позвонил в эту ее двушку. Было часа, наверное, четыре, но, судя по мордашке, и торчащей из под халата ночнушке «любимая» только-только встала.

Родители, видимо, были дома, потому что принимала она меня на лестничной клетке. Сладко жмурясь, потянула ко мне припухшие со сна губы. Не найдя моих, уставилась удивленно. Я передал ей привет от Коли. Опустила глаза, но ни слова в ответ.

Ну,– сказал тогда я, приблизившись к ней вплотную, – счастья тебе в личной жизни. Нежная и удивительная. Прощай. Писем не надо.

Лето. Лето 69-го. Американцы высаживаются на луну, а я еду во франко-советский лагерь. Шурик подсуетился. Точнее сказать, суетились мы вместе, но информацию к размышлению раздобыл Кузьмин.

– Слушай, есть возможность месяц провести среди прекрасных француженок. Лагерь. Франко-советский. Половина – наших, половина – «ихних». Нет, старичок, не Париж. Пока не Париж – Казань. Ты к братушкам через «Спутник» мотался? Вот и Казанью «Спутник» занимается. Нужны парни. До 24-х и с языком. В смысле лет, и в смысле с французским. Если эти парни не мы, то кто же?

Ну, разумеется, это были мы. В чем быстренько убедили Аверьянова. Того самого, что проверял меня на идеологическую прочность Болгарией.

– Ну, ты знаешь Игнатов как действовать

– А то, – с воодушевлением ответил я главному по международным связям, и мы рванули с Саньком по инстанциям – оформление путевок в отечественный международный лагерь мало отличалось от оформления загранки. Мы прошли все инстанции влет, получили путевки , сели на авиалайнер и через час были в Казани. Но надо было еще до лагеря добраться. Лагерь в тридцати километрах от столицы Татарской АССР, рейсовые автобусы все уже ушли, а таксисты требуют оплатить не только дорогу туда, но и обратно. «Два конца», – это у них называлось.

« Я ж – пояснял таксист, – оттудова порожняком пойду». Один говорит: «оттудова», другой, третий… «Но мы тоже – не дети Рокфеллера», – говорю я Саньке, вглядываясь в него пристально и понимаю, что есть способ за «оттудова» не платить.

«Depuis quelques jours je vis dans le silence… , – начинаю напевать, гипнотизируя приятеля.

«Шербурские зонтики». Мы сходили с ума по Женевьеве (Денёв там была совсем молоденькой), девчонки нашей группы по Ги (его играл итальянец Нино Кастельнуово). И все вместе по сахарным мелодиям Мишеля Леграна.

– Игнат, ты перегрелся?

– Александр, вам никто не говорил, что вы чертовски похожи на Кастельнуово? Ну, просто одно лицо. Случаем, не кузен? Ну, так будете им!

– А почему не ты?

Потащил приятеля к витрине ближайшего гастронома. Мы отразились там в полный рост. Потертые джинсы, растянутый свитер. Это я. Элегантный, насколько позволяли тогдашние технологии фабрики «Большвичка», костюм, зонт – трость, выменянный у джазового меломана на пластинку «Дюка Эллингтона», выменянную на билет в московский театр «Современник». Это Саня.

– Ну, ты тоже можешь сойти за «ихнего». Хиппи там. Или клошара.

– Из-за клошара не станут устраивать международного скандала. А из-за директора франко-советского лагеря легко.

Сашка приосанился, я тормознул волжанку с шашечками. За штурвалом – молоденький татарчонок.

– Вот, – киваю на изображающего иностранца Кузю, директор франко – советского лагеря, я его переводчик, добрось до базы.

– Два конца, – кидает паренек коронную фразу казанских таксистов.

– Ты – комсомолец? – перехожу на конспиративный шепот?

– Ну?

– Завтра же о твоем возмутительном предложении станет известно в райкоме, горкоме, обкоме, а также ЦК ВЛКСМ И я не уверен, что с лишением тебя премиальных инцидент будет исчерпан.

– Садитесь, – сдался паренек.

Загрузились – беседу меж собою ведем. Разумеется, на французском.

– А спроси, – предлагает Шурик, – че дороги то у них такие раздолбанные?

– Товарищ – обращаюсь к таксисту, – месье смущен качеством дорог. Почему, спрашивает, они у нас такие раздолбанные.

– А уже, – встает на защиту отчизны паренек, – ремонтируют. Того и гляди начнут.

– Ну а машина, почему у него такая хреновая? – продолжает Саня, опять же по-французски.

Когда ГАЗ-21 начали выпускать? В 56-м? «Волга», которая нас везет, была если не из первой, то из второй партии точно.

Я перевел.

– Да вот, – зашмыгал парень носом, – ставлю ее на капитальный ремонт. А мне новую дадут. Обещали.

Минут, наверное, двадцать едем молча. В гору едем, начинается спуск.

– А зато, – нарушает вдруг молчание наш водитель, – длина этого спуска 3 километра.

Сашка ржет, не дожидаясь перевода.

Международный лагерь наши разбили в правильном месте. Берег Волги, сосновый бор. Бунгало симпатичные. Такие полубочки на сваях. Территория огорожена сеткой-рабицей, парни у проходной. С комсомольскими значками на лацканах. Из окружкома, как выяснилось.

– А мы, -говорим, – по путевкам.

– Ну, это вы, ребята поторопились. Бунгало только завтра освободятся. Первая смена еще не съехала. Вы эту ночь в гостинице должны провести. Там вам и места забронировали.

– В какой гостинице? Где?

– А мы вас проводим. Нам тоже надо в Казань. Машина ваша?

–Наша, но тут вот какое дело, – говорю окружкомовцам и излагаю сюжет комедии. Ребята не возражают: директор лагеря, так директор. А водила такому повороту событий даже рад: и по комсомольской линии не взгреют, и порожнего прогона не будет.

Въезжаем в Казань. Уже вполне себе ночь, и гостиница на замке. Стучим. Деликатно сначала, потом громче – реакция нулевая. Водила достает из багажника ключ разводной и начинает ключом барабанить. Тоже не сразу, очень даже не сразу, но дверь отворяется. На пороге мужик в тапках и спортивных трико о двух здоровенных в районе колен пузырях.

– Че надо?

– Да вот ребят разместить. У них и места забронированы.

– Администратора нет, местов нет, я ничего не знаю, – мотает взлохмаченной головой мужик и дверью – хлоп у нас перед носом. Слышим по лестнице – топ, топ , топ.

– Да вот же путевки! – орут окружкомовцы. А водила опять ключом колотить.

Мужик назад. И снова: «администратора нет, местов нет…»

– Да ты знаешь, кто тут у тебя под дверьми стоит?! – орет наш таксист. – Директор французского лагеря! Скандала международного хочешь? – и опять в дверь этим своим ключом. Мужик свое: «Никакого директора не знаю, ничего не знаю, местов нет».

Долго они так препирались, комсомольцам, видимо, надоело. -Едем, – говорят, – в окружком. Там у нас диваны, ночь перекантуетесь, а утром – в гостиницу.

Гоним в окружком. Расплатились с водилой, Сашка ему: «Мерси боку» и по-русски, но вроде как бы с акцентом: « Ты очень хороший шофер». Тот аж весь просиял.

Диваны окружкомовские оказались довольно мягкими, и мы отрубились на раз. Приезжаем утром в гостиницу – она полна теми, кому, как и нам, улыбнулась счастье оценить свои лингвистические достижения в трехнедельном общении с непосредственными носителями языка. Кто за день до нас приехал, а кто и за два. Загодя собирали народ. Для чего? А для накачки. Ну, чтобы, значит, объяснить, что есть тлетворное влияние Запада и как с этим бороться. В день по нескольку лекций. О международной обстановке, о язвах капитализма и достижениях нашей родины. Самой яркой оказалась та, где речь шла о форме одежды.

«Вы больно то, – по отечески напутствовал очередной куратор, – на эти их джинсы с футболками не смотрите. И не смущайтесь. Мы советские люди, у нас своя форма одежды. Отличная от капиталистической. Ну, вот как у меня, например: белый верх, черный низ. Жарко – рукава у рубашечки закатал. Похолодало – распустил их обратно.»

– Да, Игнат, – шепчет Санька. – Маловато как то в тебе советского.

– Все претензии к родной текстильной промышленности : и штаны, и свитер, и даже плавки, чтобы ты знал – отечественного производства. Или Прибалтика уже не отечество?