Лето только-только началось. Первые дни июня, словно желая уравновесить прохладный май, выдались на редкость тёплыми. Игривый ветерок шелестел листьями яблони, то и дело обрывая опадающие лепестки. Дерево было старым, но крепким и раскидистым. Ветви почти касались бревенчатой стены. Иногда даже могло показаться, что яблоня стремиться погладить стоящий рядом дом. А может, так оно и было. Кто знает мысли старого дерева? Разве что хозяин этого дома – странный беловолосый старик с необычным именем Волимир, о котором все говорили, что он колдун.

Бойкая ребятня, припоминая недавно вышедшую на экраны вторую часть «Властелина колец»1, иногда спрашивала загадочного деда, не Гэндальф ли он. Тот добродушно отрицал свою принадлежность к фэнтезийным Истари, но наиболее назойливым сообщал по секрету, что может познакомить их с Сауроном или же пригласить в гости назгула. Обычно этого хватало, чтобы впечатлительных мальчишек и девчонок, словно ветром сдувало.

Взрослые были куда осторожнее. Вежливо раскланивались при встрече, но старались лишний раз не попадаться на глаза загадочному старику. Многие его даже побаивались. Особенно те, кто успел сделать какую-то гадость лично ему, лесу за околицей или кому-то беззащитному. Впрочем, находились и такие, кто шёл к беловолосому с просьбами. Все отлично знали, что делать это следует действительно по серьёзным вопросам, со всем уважением и подарками, чтобы дед не свёл недовольно брови и не спустил незваного гостя с крыльца. А в свои непонятные годы он был достаточно крепок, чтобы легко справиться даже с молодыми парнями.

Но сейчас во дворе дома Волимира было тихо. Внимательный наблюдатель заметил бы, что и большое село как-то странно замерло. Хотя ещё вчера оно гудело от потянувшихся из Москвы дачников, спешивших к своим загородным фазендам. Удивительная тишина и спокойствие накрыло всю округу. В ближайшее время беловолосый дед не хотел видеть никого постороннего. А его желания обычно исполнялись словно бы сами собой.

Всё внимание Волимира было занято приездом внучки, которую он видел лишь пару раз за все её одиннадцать с половиной лет жизни. Да и можно ли считать те разы? Внучка тогда была совсем крохой, и вряд ли его запомнила. По-сути, им обоим предстояло сейчас первое настоящее знакомство.

Очередной нежно-розовый лепесток невесомо спланировал на макушку девочки. Он запутался в распущенных льняных прядках, да так и повис цветным украшением на очень светлых, почти белых волосах. Но девочка не обратила на это внимание. Её тонкие пальчики цепко держались за край бочки, словно пытаясь удержать ту на месте.

Резервуар для сбора дождевой воды был большим и широким. При желании в нём можно было легко искупаться. Стенки возвышались над землёй больше чем на метр, доходя довольно высокой девочке до середины груди. Обильные майские дожди наполнили бочку почти на две трети. В гладком зеркале воды отражалось летнее синее небо с редкими пушистыми облаками, краешек стены и плавно колышущаяся ветвь яблони.

Светловолосая девчонка смотрела в глубину этой картины, словно зачарованная. Её тонкая фигурка застыла в напряжении. Большие фиалковые глаза вглядывались в каждую деталь, в каждый оттенок, в каждое движение. Для Снежаны эта картина обладала объёмом. Даже не так. Она имела эффект 7D погружения. В 2003 году большинство её сверстников о подобном могли разве что читать. А у Снежаны с рождения было своё 7D в голове. И эти картины буквально гипнотизировали девочку.

Цвета в глубине стоячей воды странным образом медленно перемешивались и двигались. Это напоминало вязкую, терпкую смолу, которая слегка пощипывала язык и ласкала кожу невидимыми прохладными прикосновениями травяных стебельков. Нос то и дело ловил запах неподвижной воды. Но он мгновенно расплывался тёмно-синими туманными волнами. Пробегала незаметная минута, и налетевший голубовато-серебристый ветерок врывался в сонное спокойствие вязкой воды. Он буквально взбивал во всём теле яркую молочно-белую пенку, которая вдобавок имела нежный розовато-яблочный привкус.

Снежана с рождения воспринимала окружающий мир не так, как остальные люди. Все её чувства перемешивались. Цвета обретали вкус и ощущались кожей. Прикосновения взрывали мозг фантастическими светопредставлениями, которые иногда дополнялись мелодиями и запахами. Звуки вспыхивали сложными картинами, часто оседая привкусом на губах. Преломляющийся свет воспринимался на ощупь кончиками пальцев, а порой и всем телом. Даже воспоминания обретали уникальную форму, объём и оттенок.

В детском саду девочке поставили диагноз «синестезия»2, и предложили терапевтическое лечение. Но родители отказались, а вскоре и вовсе забрали ребёнка из дошкольного учреждения. В школе повезло больше. Учителя с пониманием отнеслись к особенностям Снежаны. Тем более, что училась она лучше остальных детей в классе.

С одной стороны, высокая чувствительность к звукам и прикосновениям делали её молчаливой и замкнутой. Это постоянно приводило к сложностям в общении с окружающими. Но с другой стороны, природное любопытство влекло девочку к любой мелочи, кроме людей и некоторых шумных животных, которые её раздражали. Снежане было хорошо среди растений, старинных предметов и камней. Она могла часами зависать, глядя, как горит огонь и течёт вода, как в небе плывут облака, или стелятся по земле колышущиеся тени. Иногда её даже завораживали такие странные вещи, как самая обыкновенная помойка во дворе дома.

К великой радости Снежаны, родители ничего не пытались с этим сделать. Просто принимали дочь такой, какая она есть. Но порой им было очень сложно её понять, и это каждый раз огорчало девочку, а иногда даже приводило к тяжёлым мыслям о какой-то собственной неправильности.

Снежана иногда ловила на себе непонятные взгляды окружающих. Это не так ранило её, как непонимание собственных родителей, но тоже добавляло «монетку» в копилку замкнутости. Одни её сторонились, другие – удивлялись необычной, для ребёнка, рассудительности, а сверстники… Сверстники относились по-разному. Кто-то пытался издеваться. Некоторые пробовали подлизываться. Задиры порой получали в нос и отваливали, а то и перебегали во второй клан. Вот только с подлизами, как не крути, всё равно толком не складывалось. Так что в одиночестве девочка проводила намного больше времени, чем в коллективе. И как к этому относиться, она ещё и сама не понимала.

Минута шла за минутой. Эти условные песчинки воображаемых песочных часов замирали, и в голове Снежаны наступало блаженное состояние безвременья. Мыслей не было, и это тоже нравилось девочке, потому что приносило покой и умиротворение. Она продолжала смотреть в бочку с дождевой водой. В гладком зеркале отражалось её собственное миловидное личико с высокими скулами, маленьким носиком и тонкими чертами.

Очередной порыв ветра оказался достаточно сильным, чтобы по отражению пробежала рябь. В воду упал нежно-розовый лепесток. К зыбкой ряби добавились ещё и разбегающиеся во все стороны волны. Мир вокруг Снежаны внезапно ожил и пришёл в движение. Всё её тело словно бы потеряло твёрдость и превратилось в колышущуюся воду. Это приятно защекотало нервные окончания где-то глубоко под кожей. Но самое главное – мир вокруг тоже потерял жёсткую стабильность, превращаясь в изменчивое, текучее марево. Девочке казалось, что ещё немного, и она сможет лепить пространство, как пластилин. Но к её огорчению, пока что всё опять ограничилось только захватывающими ощущениями. Впрочем, эти ощущения она тоже любила и ценила.

Снежана не заметила, как к бочке приблизился пожилой мужчина. В её нынешнем состоянии она вообще мало на что обращала внимание. Движения его были мягкими и плавными, а шаги – бесшумными. Крепкие, отнюдь не старческие руки подчёркнуто медленным и осторожным жестом легли на край бочки. Короткая аккуратная бородка и густые волосы деда, собранные сзади в довольно длинный хвост, белели чистым снегом, но было заметно, что когда-то они имели точно такой же светло-льняной оттенок, как и у девочки. Его голова наклонилась. Он точно также заглянул в водяное зеркало. Поймал в отражении стоячий взгляд фиалковых глаз внучки, улыбнулся и ласково пропел мягким звучным баритоном: