На карьере работать тяжело, но все же легче, чем в шахте. У нас на бригаду по шесть гидромолотов, в бригаде двадцать человек. Всю технику для нас подвозит отдельный робот, он же поднимает наверх огромные валуны, которые мы откалываем от скалы. Я заметил, что когда мы подъезжаем к месту работ, робот открывает какие-то ящики в начале салона. Там пусто, но раньше что-то лежало. Я нашел несколько пластиковых карточек с непонятными цифрами, а с другой стороны был нарисован рабочий костюм и странная маска.

Чем ниже мы опускались в карьер, тем упорнее становилась скала. Это не земля, как в шахте, с прожилками пустой породы, я уже начал различать качество слоя по цвету. В карьере порода была в большинстве своем ценная, отколотые нами камни потом измельчали наверху в пыль, отправляя в реактор. Внизу карьера работать было всегда тяжелее, болело все тело, сердце сильно билось. Мы оставляли Киру наверху, она пряталась в небольших пещерах, удивительно, но там было тепло. Все считают, что это из-за радиации, внизу она наиболее сильная.

Я сейчас подумал, что эта порода напоминает мне те камешки, которые я получал дома у шестого, когда мы с ним бросали в печку осколки стекла, кусочки фольги и все, что было под рукой. Получались красивые блестящие камешки, мы вытаскивали их ложкой из жара и бежали на улицу, чтобы остудить ложки в снегу. Получались гладкие камешки, мы ими любили играть, это была наша внутренняя валюта в ОДУРе, правда на нее ничего не купишь: там ни у кого ничего не было. Интересно, как работает мысль человека. Я вспомнил кусочек детства, и мне стало понятно, зачем мы теперь ходим в заброшенную шахту. Нас боятся оставить без работы. А что они будут делать, когда шахта обвалится?

Я попросил Киру, чтобы она описала свой арест и что было дальше. Я этого ничего не видел, суд пролетел для меня как секунда, мне много о нем рассказывали и она, и девятый, другие ребята, но мне все время кажется, что это было не со мной.

13 просил меня написать. Я не хочу, я пишу просто, а он хорошо. 13 очень просит, вы бы его видели, он смешной.

Я много уже не помню. Утром мы вышли из общежития. Меня попытался схватить патруль, но ребята отбили. Они просто встали перед ними и не дали подойти. Я доехала до работы и до вечера играла с детьми. Мне все время казалось, что за мной наблюдают. Вечером меня забрали.

Я провела три ночи, может, больше, я потерялась. Я была где-то глубоко, там было холодно. Там был 9 и другие ребята. Они не хотят брать себе имена, я не понимаю этого! Они говорят, что должны умереть без имени. По-моему, это неправильно!

Потом нас вывели на площадь. Я тогда увидела сгоревший молельный дом КИРов. Я так громко смеялась, что засмеялись и остальные, пока они читали нам приговор. Мы смеялись им в лицо! Я помню, так сказал Тринадцатый. Ура! Я смогла это написать! Он очень рад, сидит и смотрит, как я пишу.

Они долго допрашивали Тринадцатого. Я слышала странные слова, они говорили про другого человека! Я видела, как с него сорвали погоны. Я видела, как охранники пытались поставить его на колени, как он раскидал их. Тринадцатый очень сильный, он выше их всех! Они его забили палками, он упал. Я знаю, у него болит левая рука. Тринадцатый меня обманывает, она у него болит, сильно болит – я видела его шрам от удара тока, он не заживает до сих пор.

Нас всех погрузили в какую-то машину. Ребята и 9 несли Тринадцатого на руках, никто из охранников не подошел к нам. Мы сами вошли в эту машину. Мы ехали долго, очень долго. Двое человек умерло, они были уже старые. Я их не знала. Их тела просто выбросили из машины.

Нас почти не кормили. Когда мы останавливались, то старались набрать больше снега в куртку 9, потом мы его пили. Хорошо, что я зашила к себе много кусков каши, я отдала их детям. Потом они умерли. Мы не смогли выбросить их. Хорошо, что через несколько дней мы доехали. Мы похоронили их рядом с бараком. Я часто хожу к ним, я не понимаю за что их?! Никто не знает.

Я хочу дать ребятам имена. Пусть один будет Белым, у него белые волосы. Второй будет Зорким, он очень хорошо видит. Остальным я пока не придумала. Тринадцатый говорит, что я пишу хорошо. Я и сама чувствую это, что-то во мне распрямилось, освободилось. Это сама поняла, мне Тринадцатый не подсказывал.

Он сидит рядом и читает всем. Мне это нравится.

4-й месяц 253 года, день 38.

Тринадцатый повредил в шахте правую руку, поэтому пишу я, Кира.

Они уже очень долго работают в этой шахте. Я вижу, что им тяжело. У Белого началась горячка, он почти не может спать. Сегодня он остался в бараке. Девятый и Зоркий ушли вместе с Тринадцатым в шахту. Остальных ребят отправили работать в цех. Я успела дать им имена, они были рады. Я назвала их так: Борода, потому что у него длинная черная борода, другого я назвала Шар, он лысый и без бровей, остальные ребята решили взять свои номера – Третий, Сотый и Первый, он особенно гордится своим именем, считая, что он во всем будет теперь первым.

Это все детская игра, но с ней легче жить. Вечером я рассказываю сказки, которые мы придумывали с детьми в ОДУРе. Мне их очень не хватает. Иногда Тринадцатый рассказывает истории, он их вычитал в архиве. Они почти всегда про наших богов, но в них боги простые, не такие, как картинах в молельных домах. Я слушаю и думаю, что они такие же, как мы.

Вчера в наш барак привезли двадцать человек. Говорят, что они с реактора. Они все очень худые, кожа покрыта язвами, от них пахнет смертью. Мы выделили им нижние нары, теперь мы всегда спим на полу. Охранники не дали им еды, сказали, что они все равно скоро умрут.

Они все время спят, не встают. Я вчера покормила одну девушку, она даже младше меня. Она выпила воды и съела немного. Она поблагодарила меня, улыбнулась, я подумала, что ей стало лучше, но она упала на пол и забилась. Меня увели назад, я хотела ей помочь. Один из новых, самый старый, сказал, что она умрет, и это ее выбор. Он сказал, что им нельзя есть и что не все готовы умирать, а она первая. Я не поняла его слов, вечером мне объяснил все Тринадцатый.

Утром у меня попросили воду еще несколько человек. Я сначала отказала, но они встали на колени, и дала им пить и есть. Они умирали долго, мучительно, но благодарили меня. Старик сказал, что я не убийца, он попросил, чтобы я каждый день кормила тех, кто будет готов умереть. Я больше не хочу этого делать, но кроме меня и Белого в бараке никого нет. Белому очень плохо, я не хочу его трогать.

Потом пришел охранник. Он уже не раз приходил сюда. Он хочет, чтобы я пошла с ним, я не хочу. Когда он попытался силой утащить меня с собой, то старик и еще несколько мужчин попытались защитить меня. Он бил их, а они не сопротивлялись, у них не было сил. Он валил их на пол и бил ногами, пока они не затихали. Хорошо, что вернулась смена, охранник тогда убежал. Они все умерли… я приношу с собой смерть… Тринадцатый сказал, что это не так, что не смею так о себе думать. Я верю ему, он всегда говорит правильно.

Тринадцатый много рассказывает. Зоркий сказал, что если мы не будем разговаривать, то станем бледнее своей тени. Я долго думаю об этом, я думаю, что Зоркий прав. Другие обитатели барака садятся к нам, тоже слушают, но они все время молчат. Девятый думает, что они разучились говорить. Я боюсь, что тоже стану такой же без лица, я не хочу. Когда я одна в бараке, то я иногда просто смотрю в одну точку и не двигаюсь. Потом вскакиваю и мою пол, но через час снова сажусь у стены. Я тогда начала разговаривать сама с собой, придумывать песенки, так легче, когда вокруг ни души, гудит ветер за окном и снег летит. Тогда мне кажется, что я одна на свете – это страшно так думать.

Завтра я пойду с Тринадцатым, Девятым и Зорким в шахту. Белый чувствует себя лучше. Я не могу больше убивать. Я поставлю им утром воду и еду, они ждут этого. Они сами мне это предложили, чтобы я не видела их смерть. Вечером мы похороним их рядом с бараком, там уже большой могильный курган, так его назвал Тринадцатый. Он читал, что так хоронят своих друзей боги, когда хотят приходить к ним, разговаривать с мертвыми. А у нас все здесь друзья, кроме охранников – это не люди! А Тринадцатый считает, что они люди, тогда я не хочу быть человеком! Тринадцатый говорит, что я тоже человек. Я не понимаю, у нас же нет с ними ничего общего, кроме тела? Тринадцатый смеется над моими рассуждениями, я зла на него! Он не хочет мне все толком объяснить!