— Откуда ты знаешь? — пробормотала Виктория.

— Миссис Пайпер написала о ней, — сказал Робин, затаскивая свой чемодан в палисадник. — Сказала, что в доме поселилась новая семья, и что жена — одинокая и эксцентричная особа. Я думаю, она приходит сюда чаще всего после обеда на чай, когда профессор здесь.

— Ну, слава Богу, что ты пишешь своей экономке, — сказала Летти.

— Воистину, — сказал Робин и отпер дверь.

Робин не возвращался в дом в Хэмпстеде с тех пор, как уехал в Оксфорд, и казалось, что он сильно изменился за время его отсутствия. Он был гораздо меньше, чем он помнил, а может быть, он просто стал выше. Лестница не была такой бесконечной спиралью, а высокие потолки не вызывали такого тяжелого чувства одиночества. Внутри было очень темно; все шторы были задернуты, а на мебель натянуты простыни, чтобы защитить ее от пыли. Они немного поискали в темноте — миссис Пайпер всегда зажигала лампы и свечи, а Робин не знал, где она хранит спички. Наконец Виктория нашла в гостиной кремень и подсвечники, и оттуда им удалось разжечь камин.

— Скажи, Птичка, — сказал Рами. — Что это за... вещи?

Он имел в виду шинуазри. Робин огляделась. Гостиная была заполнена расписными веерами, свитками, фарфоровыми вазами, скульптурами и чайниками. Получалось аляповатое воссоздание кантонской чайной на фоне английской мебели. Неужели это всегда было здесь? Робин не знал, как он не заметил этого в детстве. Возможно, только что из Кантона, он не находил разделение двух миров столь очевидным; возможно, только теперь, после полного погружения в самый английский из университетов, у него появилось более острое чувство иностранного и экзотического.

— Полагаю, он был коллекционером, — сказал Робин. — О, теперь я точно помню — он любил рассказывать гостям о своих приобретениях, о том, откуда они прибыли и какова их особенная история. Он был очень горд.

— Как странно, — сказал Рами. — Любить вещи и язык, но ненавидеть страну.

— Не так странно, как вам кажется, — сказала Виктория. — В конце концов, есть люди, а есть вещи.

Поход на кухню не дал ничего съестного. Миссис Пайпер не стала бы запасаться провизией, пока она еще жила в Оксфорде. В доме в Хэмпстеде, вспоминает Робин, была постоянная проблема с крысами, которую так и не удалось решить, потому что профессор Ловелл ненавидел кошек, а миссис Пайпер терпеть не могла оставлять скоропортящиеся продукты на их милость. Рами нашел банку молотого кофе и банку соли, но без сахара. Они все равно сварили и выпили кофе. Он только усиливал голод, но, по крайней мере, помогал им быть начеку.

Робин не знала, зачем они убирают за собой, если хозяин этого места никогда не вернется домой, но все равно было неприятно оставлять беспорядок, когда раздался резкий стук в дверь. Они все вскочили. Стучавший сделал паузу, затем снова сильно постучал, три раза подряд.

Рами вскочил и потянулся за кочергой.

— Что ты делаешь? — шипела Летти.

— Ну, если они придут...

— Просто не открывай дверь, мы сделаем вид, что здесь никого нет...

— Но все огни включены, дурочка...

— Тогда сначала выгляни в окно...

— Нет, тогда они нас увидят...»

— Алло? — Стук раздался в дверь. — Вы меня слышите?

Они вздохнули с облегчением. Это была всего лишь миссис Клеменс.

— Я открою. — Робин встал и бросил на Рами взгляд. — Убери это.

Их доброжелательная соседка стояла мокрая на пороге, держа в одной руке хлипкий, неэффективный зонтик, а в другой — крытую корзину.

— Я заметила, что вы не взяли с собой провизию. Он всегда оставляет кладовую пустой, когда уходит — проблема с крысами.

— Я . . . Понимаю. — Миссис Клеменс была очень разговорчивой. Робин надеялся, что она не захочет войти.

Когда он больше ничего не сказал, она протянула ему корзину.

— Я только что попросила мою девочку Фанни собрать все, что у нас есть под рукой. Здесь есть немного вина, твердый и мягкий сыр, утренний хлеб — боюсь, с корочкой — и немного оливок и сардин. Если вы хотите свежеиспеченный хлеб, вам придется повторить попытку утром, но дайте мне знать, если вы захотите прийти, чтобы я попросила Фанни послать за свежим маслом, оно у нас почти закончилось.

— Спасибо, — сказал Робин, весьма удивленный такой щедростью. — Это очень любезно с вашей стороны.

— Конечно, — быстро ответила миссис Клеменс. — Не могли бы вы сказать мне, когда вернется профессор? Мне нужно поговорить с ним о его живых изгородях.

Робин растерялся. — Я... не знаю.

— Разве вы не сказали, что придете раньше него?

Робин не знал, что ответить. Он смутно чувствовал, что чем меньше устных следов они оставят, тем лучше — он уже сказал капитану, что профессор Ловелл пошел впереди них, и они собирались сообщить факультету Вавилона, что профессор Ловелл все еще в Хэмпстеде, так что может быть очень опасно, если миссис Клеменс представит совсем другую версию. Но кто будет допрашивать все три стороны? Если бы полиция зашла так далеко, разве их четверых уже не задержали бы?

Летти пришла ему на помощь.

— Возможно, уже в понедельник, — сказала она, подталкивая его в сторону. — Но мы слышали в доках, что его корабль может задержаться — плохая погода над Атлантикой, вы знаете, — так что это может занять еще несколько недель.

— Как неудобно, — сказала миссис Клеменс. — Вы останетесь надолго?

— О, нет, мы возвращаемся в колледж завтра. Перед уходом мы оставим записку на столе в столовой.

— Очень предусмотрительно. Ну, спокойной ночи, — весело сказала миссис Клеменс и вышла обратно под дождь.

Они съели сыр и оливки за несколько секунд. Хлеб был твердым, и его пришлось жевать, что замедлило их, но через несколько минут и он был съеден. Затем они с тоской посмотрели на бутылку вина, понимая, что нужно быть начеку, и отчаянно желая напиться, пока Рами не взял на себя ответственность и не спрятал ее в кладовке.

К тому времени было уже половина одиннадцатого. В Оксфорде все они еще несколько часов не спали бы, корпели над заданиями или смеялись в комнатах друг друга. Но все они были измотаны и слишком напуганы, чтобы разойтись по отдельным спальням, поэтому они разыскали в доме все одеяла и подушки, которые смогли найти, и сложили их в гостиной.

Они решили спать посменно, чтобы один человек всегда бодрствовал и нес вахту. Никто из них не верил, что полиция может ворваться в двери, и неважно, что они мало что могли с этим поделать, если бы это случилось, но было приятно проявить хотя бы минимальную предусмотрительность.

Робин вызвался первым. Сначала никто из них не мог усидеть на месте, все дрожали от кофе и нервов, но вскоре усталость взяла верх, и через несколько минут их ропот беспокойства сменился глубоким ровным дыханием. Летти и Виктория примостились на диване, голова Виктории лежала на руке Летти. Рами спал на полу рядом с Робином, облокотившись на диван, как на защитную опору. От вида их всех вместе у Робина заныло в груди.

Он ждал полчаса, наблюдая, как вздымаются и опадают их груди, прежде чем решился встать. Он решил, что можно покинуть свой пост. Если что-то случится, он услышит это через весь дом — дождь уже ослаб до легкого стука, и в доме воцарилась смертельная тишина. Затаив дыхание, он на цыпочках вышел из гостиной и поднялся по лестнице в кабинет профессора Ловелла.

Там было так же тесно и грязно, как он помнил. В Оксфорде профессор Ловелл поддерживал в своем кабинете некое подобие порядка, но дома он позволял своим вещам превращаться в состояние управляемого хаоса. Свободные бумаги валялись на полу; книги были сложены стопками на полках, некоторые лежали открытыми, некоторые были закрыты засунутыми внутрь ручками, чтобы делать пометки на страницах.

Робин прошел через всю комнату к столу профессора Ловелла. Он никогда не стоял за ним, только сидел напротив, нервно сцепив руки на коленях. С другой стороны стол казался неузнаваемым. В правом углу стояла картина в рамке — нет, не картина, а дагерротип. Робин старался не присматриваться, но не мог не заметить очертания темноволосой женщины и двух детей. Он перевернул рамку.