— Забудьте об английском, — жаловался мистер Бейлис профессору Ловеллу, — половина из них даже не владеет мандаринским языком. И вы не можете доверять им представлять ваши интересы, кроме того. Вы всегда можете определить, когда они говорят неправду — однажды один человек соврал мне в лицо о таможенных ставках, когда арабские цифры были прямо там.

Торговые компании иногда нанимали западных специалистов, свободно владеющих китайским языком, но их было трудно найти. Официально обучение иностранца китайскому языку считалось преступлением, караемым смертной казнью. Сейчас, когда границы Китая стали чуть более прозрачными, этот закон было невозможно соблюсти, но это означало, что квалифицированные переводчики часто были миссионерами вроде преподобного Гютцлаффа, у которых было мало свободного времени. В итоге такие люди, как Робин и профессор Ловелл, были на вес золота. Рами, Летти и Виктория, бедняжки, целый день мотались с фабрики на фабрику, занимаясь обслуживанием серебряных изделий, но маршруты Робина и профессора Ловелла были забиты встречами, начинавшимися с восьми утра.

Сразу после завтрака Робин в сопровождении мистера Бейлиса отправилась в порт, чтобы просмотреть грузовые накладные с китайскими таможенниками. Таможенная служба предоставила своего переводчика, рыжего, безбородого мужчину по имени Менг, который произносил каждое английское слово медленно, с робкой нарочитостью, как будто боялся что-нибудь неправильно произнести.

— Сейчас мы займемся инвентаризацией, — сказал он Робину. Его почтительный, тянущийся вверх тон звучал так, как будто он задавал вопрос; Робин не мог понять, спрашивает он у него разрешения или нет.

— Э-э... да. — Он прочистил горло, затем произнес на своем лучшем мандаринском языке: — Приступайте.

Менг начал зачитывать инвентарный список, поднимая взгляд после каждой позиции, чтобы мистер Бейлис мог подтвердить, в каких ящиках хранились эти товары.

— Сто двадцать пять фунтов меди. Семьдесят восемь фунтов сырого женьшеня. Двадцать четыре ящика с ... жуками...

— Орехи бетеля, — поправил мистер Бейлис.

— Бетель?

— Вы знаете, бетель, — сказал мистер Бейлис. — Или орехи ареки, если хотите. Для жевания. — Он указал на свою челюсть и сымитировал действие. — Нет?

Менг, все еще озадаченный, обратился за помощью к Робину. Робин быстро перевел на китайский, и Менг кивнул. — Орехи жуков.

— О, хватит об этом, — огрызнулся мистер Бейлис. — Пусть это сделает Робин — ты ведь можешь перевести весь список, не так ли, Робин? Это сэкономит нам много времени. Они безнадежны, я говорил тебе, все они — целая страна, и среди них нет ни одного знающего английский.

Менг, казалось, прекрасно это понимал. Он бросил на Робина язвительный взгляд, и Робин наклонил голову над манифестом, чтобы избежать его взгляда.

Так продолжалось все утро: Мистер Бейлис встречался с целым рядом китайских агентов, со всеми из которых он обращался с невероятной грубостью, а затем смотрел на Робина, словно ожидая, что тот переведет не только его слова, но и его полное презрение к собеседникам.

К тому времени, когда они прервались на обед, у Робина началась мучительная, пульсирующая головная боль. Он не мог больше ни минуты находиться в обществе мистера Бейлиса. Даже ужин, который подали в «Английской фабрике», не принес передышки: мистер Бейлис все время пересказывал глупые заявления таможенников и все время пересказывал свои истории так, что Робину казалось, будто он на каждом шагу отвешивает китайцам словесные пощечины. Рами, Виктория и Летти выглядели очень смущенными. Робин почти не разговаривал. Он доел свою еду — на этот раз более сносное, хотя и безвкусное, блюдо из говядины с рисом — и объявил, что возвращается.

— Куда вы идете? — спросил мистер Бейлис.

— Я хочу пойти посмотреть город. — Раздражение Робина сделало его смелым. — Мы ведь закончили на сегодня, не так ли?

— Иностранцам запрещено появляться в городе, — сказал мистер Бейлис.

— Я не иностранец. Я родился здесь.

Мистер Бейлис не нашелся, что ответить. Робин воспринял его молчание как согласие. Он подхватил свое пальто и направился к двери.

Рами поспешил за ним.

— Может быть, я пойду с тобой?

— Пожалуйста, — почти сказал Робин, но заколебался. — Я не уверен, что ты сможешь.

Робин увидел, что Виктория и Летти смотрят в их сторону. Летти хотела подняться, но Виктория положила руку ей на плечо.

— Я буду в порядке, — сказал Рами, натягивая пальто. — Я буду с тобой.

Они вышли через парадную дверь и пошли по улице Тринадцати фабрик. Когда они вышли из иностранного анклава в кантонские пригороды, никто их не остановил; никто не схватил их за руки и не потребовал вернуться туда, где им место. Даже лицо Рами не вызвало никаких особых комментариев; индийские ласкары были обычным явлением в Кантоне, и они привлекали меньше внимания, чем белые иностранцы. Это, как ни странно, полностью меняло их положение в Англии.

Робин повел их по улицам центра Кантона наугад. Он не знал, что ищет. Места детства? Знакомые достопримечательности? У него не было цели; не было места, которое, по его мнению, принесет катарсис. Все, что он чувствовал, это глубокую необходимость, потребность пройти как можно больше территории до захода солнца.

— Чувствуешь себя как дома? — спросил Рами — слегка, нейтрально, как будто на цыпочках.

— Нисколько, — ответил Робин. Он был в глубоком замешательстве. — Это... я не уверен, что это такое.

Кантон сильно отличался от того, каким он его оставил. Строительство в доках, которое велось с тех пор, как Робин себя помнил, вылилось в целые комплексы новых зданий — склады, офисы компаний, гостиницы, рестораны и чайные. Но чего еще он ожидал? Кантон всегда был изменчивым, динамичным городом, впитывающим все, что приносило море, и переваривающим все это в свой особый гибрид. Как он мог предположить, что он может остаться в прошлом?

Тем не менее, эта трансформация ощущалась как предательство. Казалось, что город закрыл все возможные пути домой.

— Где ты жил раньше? — спросил Рами, все тем же осторожным, мягким тоном, как будто Робин был корзиной с эмоциями, грозящими пролиться.

— В одной из лачуг. — Робин огляделся. — Думаю, не очень далеко отсюда.

— Хочешь пойти?

Робин вспомнила тот сухой, душный дом, вонь от диареи и разлагающихся тел. Это было последнее место в мире, которое он хотел бы посетить снова. Но еще хуже было не посмотреть.

— Я не уверен, что смогу его найти. Но мы можем попробовать.

В конце концов Робин нашел дорогу к своему старому дому — не по улицам, которые теперь стали совершенно незнакомыми, а идя пешком, пока расстояние между доками, рекой и заходящим солнцем не стало казаться знакомым. Да, именно здесь должен был быть дом — он помнил изгиб набережной реки, а также стоянку рикш на противоположном берегу.

— Это здесь? — спросил Рами. — Здесь одни магазины.

Улица не напоминала ничего из того, что он помнил. Дом его семьи исчез с лица планеты. Он даже не мог сказать, где лежал его фундамент — он мог быть под чайной перед ними, или офисом компании слева от них, или богато украшенным магазином в конце улицы с вывеской, на которой аляповатой красной краской было написано: huā yān guǎn. Магазин цветочного дыма. Опиумный притон.

Робин направился к нему.

— Куда ты идешь? — Рами поспешил за ним. — Что это?

— Это место, куда поступает весь опиум. Они приходят сюда, чтобы курить его. — Робин почувствовал внезапное нестерпимое любопытство. Его взгляд метался по витрине, пытаясь запомнить каждую деталь — большие бумажные фонари, лакированную внешнюю отделку, девушек в красках и длинных юбках, манящих с витрины. Они приветствовали его, протягивая руки, как танцовщицы, когда он приближался.

— Здравствуйте, мистер, — ворковали они на кантонском. — Не хотите ли вы зайти, чтобы немного развлечься?

— Боже правый, — сказал Рами. — Отойди оттуда.

— Минутку. — Робин почувствовал, что его подталкивает какое-то яростное, извращенное желание узнать, такое же порочное желание, которое заставляет человека тыкать в больное место, просто чтобы посмотреть, как сильно оно может болеть. — Я просто хочу осмотреться.