Разве он не должен хотеть этого? Разве это не должно его волновать?
Он все еще мог получить это. Именно это пытался донести до него профессор Ловелл — что история изменчива, что все, что имеет значение, это решения настоящего. Что они могут похоронить Гриффина и Общество Гермеса в глубинах нетронутого прошлого — ему даже не придется предавать их, просто игнорировать — так же, как они похоронили все остальное, о чем, по их мнению, лучше не упоминать.
Робин открыл глаза, уставился на накатывающие волны, пока не потерял ориентацию, пока не стал смотреть вообще ни на что, и попытался убедить себя, что если он и не счастлив, то, по крайней мере, доволен.
Прошла неделя путешествия, прежде чем Робин, Рами и Виктория смогли уединиться. На полпути их утренней прогулки Летти вернулась на палубу, сославшись на расстройство желудка. Виктория полушутя предложила пойти с ней, но Летти отмахнулась — она все еще была раздражена на всех и явно хотела побыть одна.
— Хорошо. — Виктория шагнула ближе к Робину и Рами, как только Летти ушла, и закрыла брешь, образовавшуюся из-за ее отсутствия, так что они втроем стояли плотно, как непроницаемый заслон от ветра. — Во имя всего святого...
Они заговорили все сразу.
— Почему...
— Ты думаешь, Ловелл...
— Когда ты первый...
Они замолчали. Виктория попыталась снова.
— Так кто тебя завербовал? — спросила она Робина. — Это был не Энтони, он бы нам сказал.
— Но разве Энтони не...
— Нет, он очень даже жив, — сказал Рами. — Он инсценировал свою смерть за границей. Но ответь на вопрос, Птичка.
— Гриффин», — сказал Робин, все еще приходя в себя от этого откровения. — Я же сказал тебе. Гриффин Ловелл.
— Кто это? — спросила Виктория, в то же время, когда Рами сказал: «Ловелл?».
— Бывший студент Вавилона. Я думаю, он также... Я имею в виду, он сказал, что он мой сводный брат. Он похож на меня, мы думаем, что Ловелл — то есть, наш отец... — Робин спотыкался о слова. Китайский иероглиф 布 означал и «ткань», и «рассказывать, повествовать». Правда была вышита на тканевом гобелене, расстеленном, чтобы показать его содержимое. Но Робин, наконец-то признавшись своим друзьям, не знал, с чего начать. Картина, которую он представил, была сбивчивой и запутанной, и как бы он ее ни рассказывал, она искажалась от своей сложности. — Он покинул Вавилон несколько лет назад, а затем ушел в подполье прямо в то время, когда Иви Брук... то есть, ах, я думаю, что он убил Иви Брук.
— Боже правый, — сказала Виктория. — Правда? Почему?
— Потому что она поймала его на делах Гермеса, — сказал Робин. — Я не знал, пока профессор Ловелл не рассказал мне.
— И ты ему веришь? — спросил Рами.
— Да, — сказал Робин. — Да, я думаю, Гриффин мог бы — Гриффин абсолютно такой человек, который мог бы... — Он покачал головой. — Послушайте, главное, что Ловелл считает, что я действовал в одиночку. Он говорил с кем-нибудь из вас?
— Не со мной, — сказала Виктория.
— И не со мной, — сказал Рами. — К нам вообще никто не обращался.
— Это хорошо! — воскликнул Робин. — Не так ли?
Наступило неловкое молчание. Рами и Виктория не выглядели настолько успокоенными, как ожидал Робин.
— Это хорошо? — наконец сказал Рами. — Это все, что ты хочешь сказать?
— Что ты имеешь в виду? — спросил Робин.
— Что, по-твоему, я имею в виду? — потребовал Рами. — Не уклоняйся от темы. Как долго ты был с Гермесом?
Ничего не оставалось делать, как быть честным.
— С тех пор, как я начал работать здесь. С самой первой недели.
— Ты шутишь?
Виктория прикоснулась к его руке.
— Рами, не надо...
— Не говори мне, что тебя это не бесит, — огрызнулся Рами. — Это три года. Три года он не говорил нам, что он задумал.
— Подожди, — сказал Робин. — Ты сердишься на меня?
— Очень хорошо, Птичка, что ты заметил.
— Я не понимаю — Рами, что я сделал не так?
Виктория вздохнула и посмотрела на воду. Рами окинул его тяжелым взглядом, а затем выпалил:
— Почему ты просто не спросил меня?
Робин был ошеломлен его яростью.
— Ты серьезно?
— Ты знал Гриффина много лет, — сказал Рами. — Годами. И тебе не пришло в голову рассказать нам об этом? Ты не подумал, что мы тоже можем захотеть присоединиться?
Робин не мог поверить, насколько это было несправедливо.
— Но ты никогда не говорил мне...
— Я хотел, — сказал Рами.
— Мы собирались, — сказала Виктория. — Мы умоляли Энтони, мы столько раз чуть не проговорились — он все время говорил нам не делать этого, но мы решили, что сами расскажем тебе об этом, мы собирались сделать это в то воскресенье...
— Но ты даже не спросил Гриффина, не так ли? — потребовал Рами. — Три года. Господи, Птичка.
— Я пытался защитить тебя, — беспомощно сказал Робин.
Рами насмешливо хмыкнул.
— От чего? Именно от того общества, которое мы хотели?
— Я не хотел подвергать тебя риску...
— Почему ты не позволил мне решить это самому?
— Потому что я знал, что ты скажешь «да», — сказал Робин. — Потому что ты присоединишься к ним на месте и отречешься от всего, что было в Вавилоне, от всего, ради чего ты работал...
— Все, ради чего я работал, это все! — воскликнул Рами. — Ты что, думаешь, я приехал в Вавилон, потому что хочу быть переводчиком у королевы? Птичка, я ненавижу эту страну. Я ненавижу то, как они смотрят на меня, я ненавижу, когда меня обходят на их винных вечеринках, как животное, выставленное на всеобщее обозрение. Я ненавижу знать, что само мое присутствие в Оксфорде — это предательство моей расы и религии, потому что я становлюсь именно тем классом людей, который надеялся создать Маколей. Я ждал такой возможности, как Гермес, с тех пор, как приехал сюда...
— Но в этом-то все и дело, — сказал Робин. — Именно поэтому для тебя это было слишком рискованно...
— И это не для тебя?
— Нет, — сказал Робин, внезапно разозлившись. — Это не так.
Ему не нужно было объяснять почему. Робин, чей отец работал на факультете, который мог сойти за белого при правильном освещении и под правильным углом, был защищен так, как не были защищены Рами и Виктория. Если бы Рами или Виктория в ту ночь столкнулись с полицией, они не были бы на этом корабле, они были бы за решеткой или еще хуже.
В горле Рами запульсировало.
— Черт возьми, Робин.
— Я уверена, что это было нелегко, — сказала Виктория, мужественно пытаясь примириться. — Они так строго соблюдают секретность, ты же помнишь...
— Да, но мы знаем друг друга. — Рами бросил взгляд на Робина. — Или, по крайней мере, я думал, что знаем.
— Гермес грязный, — настаивал Робин. — Они игнорировали мои предупреждения, они вывешивают своих членов на просушку, и тебе бы не помогло, если бы тебя отправили вниз в первый год...
— Я был бы осторожен, — насмехался Рами. — Я не такой, как ты, я не боюсь собственной тени...
— Но ты не осторожен, — с раздражением сказала Робин. Теперь они обменивались оскорблениями. Так что теперь они были откровенны. — Тебя поймали, не так ли? Ты импульсивный, ты не думаешь — как только кто-то оскорбляет твою гордость, ты бросаешься...
— А как же Виктория?
Виктория... Робин запнулся. У него не было защиты. Он не рассказал Виктории о Гермесе, потому что полагал, что она слишком много теряет, но не было хорошего способа сказать это вслух или обосновать логику.
Она знала, что он имел в виду. Она не стала встречать его умоляющий взгляд.
— Слава Богу за Энтони, — вот и все, что она сказала.
— У меня еще один вопрос, — резко сказал Рами. — Робин понял, что он действительно в ярости. Это была не просто вспышка страсти в стиле Рами. Это было то, от чего они, возможно, не смогут оправиться. — Что ты сказал, чтобы все прошло? От чего ты отказался?
Робин не мог солгать Рами. Он хотел; он так боялся правды и того, как Рами посмотрит на него, когда услышит ее, но этого он не мог скрыть. Это разорвало бы его на части.
