Они были готовы творить волшебство.

В этом году им наконец-то разрешили пройти на кафедру обработки серебра. До четвертого года им не разрешалось делать собственные гравюры, но в этом семестре они начали подготовительный теоретический курс под названием «Этимология», который, как с некоторым трепетом узнал Робин, преподавал профессор Ловелл.

В первый день семестра они поднялись на восьмой этаж на специальный вводный семинар с профессором Плэйфером.

— С возвращением! Обычно он читал лекции в обычном костюме, но сегодня он надел черную мантию с кисточками, которая эффектно развевалась вокруг его лодыжек. В последний раз, когда вас пустили на этот этаж, вы увидели масштабы магии, которую мы здесь творим. Сегодня мы раскроем его тайны. Присаживайтесь.

Они устроились в креслах за ближайшими рабочими столами. Летти отодвинула стопку книг на своем, чтобы лучше видеть, но профессор Плэйфер неожиданно рявкнул:

— Не трогайте это.

Летти вздрогнула.

— Простите?

— Это стол Иви, — сказал профессор Плэйфер. — Разве вы не видите табличку?

Действительно, на передней части стола была прикреплена небольшая бронзовая табличка. Они повернули шеи, чтобы прочитать ее. «Стол, принадлежащий Эвелине Брук, — гласила табличка. — Не трогать».

Летти собрала свои вещи, встала и села на место рядом с Рами.

— Простите, — пробормотала она, ее щеки побагровели.

Какое-то время они сидели молча, не зная, что делать. Они никогда не видели профессора Плэйфера таким расстроенным. Но так же внезапно черты его лица вернулись к своему обычному теплому облику, и, слегка подпрыгнув, он начал читать лекцию как ни в чем не бывало.

— Основной принцип, лежащий в основе обработки серебра, — это непереводимость. Когда мы говорим, что слово или фраза непереводимы, мы имеем в виду, что у них нет точного эквивалента в другом языке. Даже если его смысл может быть частично передан несколькими словами или предложениями, что-то все равно теряется — что-то, что попадает в семантические пробелы, которые, конечно же, создаются культурными различиями в жизненном опыте. Возьмем китайское понятие dao, которое мы иногда переводим как «путь», «дорога» или «то, как все должно быть». Однако ни одно из этих понятий не отражает смысл дао, этого маленького слова, для объяснения которого требуется целый философский том. Вы со мной?

Они кивнули. Это было не что иное, как тезис, который профессор Плэйфер вбивал им в головы весь прошлый семестр, — что любой перевод связан с некоторой степенью искажения. Наконец, похоже, они собирались что-то сделать с этим искажением.

— Ни один перевод не может полностью передать смысл оригинала. Но что такое смысл? Относится ли смысл к чему-то, что превосходит слова, которые мы используем для описания нашего мира? Интуитивно я думаю, что да. Иначе у нас не было бы оснований для критики перевода как точного или неточного, без какого-то невыразимого чувства того, чего ему не хватает. Гумбольдт,* например, утверждает, что слова связаны с понятиями, которые они описывают, чем-то невидимым, неосязаемым — мистическим царством смысла и идей, исходящих от чистой психической энергии, которая обретает форму только тогда, когда мы приписываем ей несовершенное обозначение.

Профессор Плэйфер постучал пальцем по столу перед собой, на котором в аккуратный ряд были разложены серебряные слитки, как чистые, так и с гравировкой.

— Это чистое царство смысла — что бы это ни было, где бы оно ни существовало — является основой нашего ремесла. Основные принципы обработки серебра очень просты. Вы пишете слово или фразу на одном языке на одной стороне, и соответствующее слово или фразу на другом языке — на другой. Поскольку перевод никогда не может быть совершенным, необходимые искажения — значения, потерянные или искаженные в пути, — улавливаются, а затем проявляются в серебре. И это, дорогие студенты, так близко к магии, как ничто другое в сфере естественных наук. — Он оценил их. — Вы все еще со мной?

Теперь они выглядели более неуверенными.

— Я думаю, профессор, — сказала Виктория. — Если бы вы привели нам пример...

— Конечно. — Профессор Плэйфер поднял слиток справа. — Мы продали довольно много экземпляров этого слитка рыбакам. Греческое kárabos имеет несколько различных значений, включая «лодка», «краб» или «жук». Как вы думаете, откуда берутся такие ассоциации?

— Функция? — предположил Рами. — Лодки использовались для ловли крабов?

— Хорошая попытка, но нет.

— Форма, — догадался Робин. По мере того, как он говорил, она становилась все более понятной. — Представьте себе галеру с рядами весел. Они будут похожи на маленькие лапки, не так ли? Погоди — scuttle, sculler...

— Вы увлекаетесь, мистер Свифт. Но вы на правильном пути. Сосредоточьтесь пока на kárabos. От kárabos мы получаем caravel — быстроходное и легкое судно. Оба слова означают «корабль», но только kárabos сохраняет ассоциации с морским существом в оригинальном греческом. Вы следуете?

Они кивнули.

Он постучал по концам бруска, где на противоположных сторонах были написаны слова kárabos и caravel.

— Прикрепите это к рыболовному судну, и вы увидите, что оно дает лучший груз, чем любой из его собратьев. Эти бруски были весьма популярны в прошлом веке, пока из-за чрезмерного использования рыболовство не упало до прежнего уровня. Бруски могут в некоторой степени искажать реальность, но они не могут материализовать новую рыбу. Для этого нужно более подходящее слово. Все это начинает обретать смысл?

Они снова кивнули.

— Вот это один из наших самых распространенных баров. Вы найдете их в сумках врачей по всей Англии. — Он поднял второй брусок справа. — Triacle and treacle.

Робин отшатнулся назад, пораженный. Это был тот самый слиток, или его копия, который профессор Ловелл использовал, чтобы спасти его в Кантоне. Первое заколдованное серебро, к которому он когда-либо прикасался.

Чаще всего его используют для создания сахарного домашнего средства, которое действует как противоядие от большинства видов ядов. Гениальное открытие, сделанное студенткой по имени Иви Брук — да, той самой Иви — которая поняла, что слово «патока» впервые было записано в семнадцатом веке в связи с обильным использованием сахара для маскировки неприятного вкуса лекарств. Затем она проследила это слово до старофранцузского triacle, означающего «противоядие» или «лекарство от змеиного укуса», затем до латинского theriaca и, наконец, до греческого theriake, оба из которых означают «противоядие»».

— Но пара соответствует только английскому и французскому, — сказала Виктория. — Как...

— Daisy-chaining, — сказал профессор Плэйфер. Он повернул бар, чтобы показать им латынь и греческий, выгравированные по бокам. — Это техника, при которой старые этимологии используются в качестве проводников, передающих смысл через мили и века. Вы также можете думать об этом как о дополнительных колышках для палатки. Они поддерживают устойчивость и помогают нам точно определить искажение, которое мы пытаемся запечатлеть. Но это довольно сложная техника — не беспокойтесь об этом сейчас.

Он поднял третий брусок вправо.

— Вот кое-что, что я придумал совсем недавно по заказу герцога Веллингтона. — Он произнес это с явной гордостью. — Греческое слово idiótes может означать «дурак», что и подразумевает наш idiot. Но оно также несет в себе определение того, кто уединен, не вовлечен в мирские дела — его идиотизм происходит не от недостатка природных способностей, а от невежества и недостатка образования. Когда мы переводим idiótes на idiot, это имеет эффект удаления знаний. Этот бар, таким образом, может заставить вас забыть, причем довольно резко, то, что, как вы думали, вы уже выучили. Очень хорошо, когда вы пытаетесь заставить вражеских шпионов забыть то, что они видели.

Профессор Плэйфер положил брусок.

— Вот и все. Все довольно просто, когда вы усвоите основной принцип. Мы улавливаем то, что теряется при переводе — ведь в переводе всегда что-то теряется — и бар воплощает это в жизнь. Достаточно просто?