В последние недели ноября Робин помог совершить еще три кражи для Общества Гермеса. Все они проходили по той же эффективной, часовой схеме, что и первая — записка на подоконнике, дождливая ночь, полуночное рандеву и минимальный контакт с сообщниками, кроме быстрого взгляда и кивка. Он никогда не присматривался к другим оперативникам. Он не знал, были ли это одни и те же люди каждый раз. Он так и не узнал, что они украли и для чего использовали. Все, что он знал, это то, что Гриффин сказал, что его вклад помог в неясной борьбе с империей, и все, что он мог сделать, это довериться слову Гриффина.

Он все надеялся, что Гриффин вызовет его на очередную беседу за пределами «Витого корня», но, похоже, его сводный брат был слишком занят руководством глобальной организацией, в которой Робин был лишь небольшой частью.

Робин едва не попался во время своей четвертой кражи, когда третьекурсница по имени Кэти О'Нелл вошла в парадную дверь, когда он ждал в фойе. Кэти, к сожалению, была одной из самых болтливых старшекурсниц; она специализировалась на гэльском языке, и, возможно, из-за одиночества от того, что была одной из двух человек в своей области, она из кожи вон лезла, чтобы подружиться со всеми на факультете.

— Робин! — обратилась она к нему. — Что ты здесь делаешь так поздно?

— Забыл почитать Драйдена, — соврал он, похлопывая себя по карману, как будто только что спрятал туда книгу. — Оказалось, что я оставил ее в холле.

— О, Драйден, как жаль. Помню, Плэйфер заставлял нас обсуждать его неделями. Тщательно, но сухо.

— Ужасно сухо. — Он очень надеялся, что она продолжит; было уже пять минут двенадцатого.

— Он заставляет вас сравнивать переводы на уроках? — спросила Кэти. — Однажды он почти полчаса допрашивал меня из-за того, что я выбрала слово «красный» вместо «похожий на яблоко». К концу я чуть не вспотела в своей рубашке.

Шесть минут прошло. Глаза Робина метнулись к лестнице, потом к Кэти, потом снова к лестнице, пока он не понял, что Кэти выжидающе смотрит на него.

— О. — Он моргнул. — Кстати, о Драйдэне, мне действительно пора...

— О, прости, первый год действительно такой трудный, а тут я тебя задерживаю...

— В любом случае, рад тебя видеть...

— Дай мне знать, если я смогу чем-то помочь, — весело сказала она. — Поначалу это очень сложно, но потом будет легче, обещаю.

— Конечно. Обязательно — пока. — Ему было неловко, что он так резко ответил. Она была так мила, и такие предложения были особенно щедрыми, когда исходили от старшекурсников. Но все, о чем он мог думать, это о своих сообщниках наверху, и о том, что может случиться, если они спустятся в то же время, что и Кэти.

— Удачи. — Кэти помахала ему рукой и направилась в вестибюль. Робин вернулся в фойе и молился, чтобы она не обернулась.

Спустя вечность две фигуры в черном спешно спустились по противоположной лестнице.

— Что она сказала? — прошептал один из них. Его голос показался странно знакомым, хотя Робин был слишком растерян, чтобы попытаться определить его.

— Просто дружеское участие. — Робин толкнул дверь, и они втроем поспешили выйти в прохладную ночь. — Ты в порядке?

Но ответа не последовало. Они уже ушли, оставив его одного в темноте и под дождем.

Более осторожная личность ушла бы тогда из «Гермеса», не стала бы рисковать всем своим будущим из-за таких тонких как бритва возможностей. Но Робин вернулся и сделал это снова. Он помог в пятой краже, а затем и в шестой. Закончился Михайлов семестр, пролетели зимние каникулы, и начался Хилари семестр. Его сердце больше не стучало в ушах, когда он подходил к башне в полночь. Минуты между входом и выходом больше не казались чистилищем. Все стало казаться легким, это простое действие — дважды открыть дверь; настолько легким, что к седьмой краже он убедил себя, что не делает ничего опасного.

— Ты очень эффективен, — сказал Гриффин. — Им нравится работать с тобой, ты знаешь. Ты придерживаешься инструкций и не приукрашиваешь.

Через неделю после начала семестра Хилари Гриффин наконец-то соизволил встретиться с Робином лично. Они снова бодро шагали по Оксфорду, на этот раз следуя вдоль Темзы на юг, в сторону Кеннингтона. Встреча была похожа на промежуточный отчет об успеваемости перед суровым и редко появляющимся руководителем, и Робин наслаждался похвалой, стараясь не показаться задорным младшим братом.

— Значит, я хорошо работаю?

— Ты очень хорошо справляешься. Я очень доволен.

— Так ты теперь расскажешь мне больше о Гермесе? — спросил Робин. — Или, по крайней мере, скажешь мне, куда идут слитки? Что ты с ними делаешь?

Гриффин усмехнулся:

— Терпение.

Некоторое время они шли молча. Как раз в то утро была гроза. Изида текла быстро и шумно под туманным, темнеющим небом. Это был такой вечер, когда мир казался лишенным красок, как незавершенная картина, набросок, существующий только в серых тонах и тенях.

— Тогда у меня есть еще один вопрос, — сказал Робин. Я знаю, что теперь ты не расскажешь мне много о Гермесе. Но хотя бы скажи мне, чем все это закончится.

— Чем все закончится?

— Я имею в виду — мое положение. Нынешнее положение кажется прекрасным — пока я не пойман, я имею в виду — но оно кажется, я не знаю, довольно неустойчивым.

— Конечно, оно неустойчивое, — сказал Гриффин. Ты будешь хорошо учиться, закончишь университет, а потом они попросят тебя делать всевозможные неблаговидные вещи для Империи. Или они поймают тебя, как ты сказал. В конце концов, все заканчивается, как это случилось с нами.

— Все ли в Гермесе покидают Вавилон?

— Я знаю очень немногих, кто остался.

Робин не знал, как к этому относиться. Он часто убаюкивал себя фантазиями о жизни после Вавилона — о пышной стипендии, если он этого хотел; о гарантии более оплачиваемых лет учебы в этих великолепных библиотеках, жизни в комфортабельном жилье колледжа и репетиторстве богатых студентов по латыни, если ему нужны дополнительные карманные деньги; или о захватывающей карьере, путешествующей за границу с покупателями книг и синхронными переводчиками. В «Чжуанцзы», которую он только что перевел вместе с профессором Чакраварти, фраза tǎntú* буквально означала «ровная дорога», метафорически — «спокойная жизнь». Именно этого он и хотел: гладкого, ровного пути к будущему без неожиданностей.

Единственным препятствием, конечно, была его совесть.

— Ты останешься в Вавилоне до тех пор, пока сможешь, — сказал Гриффин. — Я имею в виду, ты должен — небеса свидетельствуют, что нам нужно больше людей внутри. Но это становится все труднее и труднее, понимаешь. Ты обнаружишь, что не можешь примирить свое чувство этики с тем, что они просят тебя делать. Что произойдет, если они направят тебя на военные исследования? Когда они отправят тебя на границу в Новую Зеландию или Капскую колонию?

— Ты не можешь просто избежать этих заданий?

Гриффин рассмеялся.

— Военные контракты составляют более половины рабочих заказов. Они являются необходимой частью заявления о приеме на работу. Да и платят хорошо — большинство старших преподавателей разбогатели, сражаясь с Наполеоном. Как, по-твоему, старый добрый папа может содержать три дома? Это жестокая работа, которая поддерживает фантазию.

— И что дальше? — спросил Робин. — Как мне уйти?

— Просто. Ты инсценируешь свою смерть, а потом уходишь под землю.

— Это то, что ты сделал?

— Около пяти лет назад, да. И ты тоже, в конце концов. И тогда ты станешь тенью на кампусе, которым когда-то управлял, и будешь молиться, чтобы какой-нибудь другой первокурсник нашел в себе силы предоставить тебе доступ к твоим старым библиотекам. — Гриффин бросил на него косой взгляд. — Тебя не устраивает такой ответ, не так ли?

Робин колебался. Он не знал, как выразить свой страх. Да, в отказе от оксфордской жизни ради Гермеса была определенная привлекательность. Он хотел делать то же, что и Гриффин; он хотел получить доступ к внутренним делам «Гермеса», хотел увидеть, куда уходят украденные слитки и что с ними делают. Он хотел увидеть скрытый мир.