— Гриффин сказал, что ты знаешь, что делать, — сказал Робин. — Что он имел в виду?

— Только то, что мы найдем союзников, — прошептала Виктория. — Что у нас больше друзей, чем мы думаем, если мы только сможем добраться до безопасной комнаты.

— Мы здесь. — Робин бессмысленно жестикулировал. — Здесь пусто.

Виктория встала.

— О, не будь таким.

Они начали обыскивать комнату в поисках подсказок. Виктория взяла шкаф, Робин — письменный стол. В ящиках стола лежали стопка за стопкой записки и письма Гриффина. Он поднес их к мерцающей свече, прищурившись. У Робина защемило в груди, когда он прочитал английский почерк Гриффина — судорожный, размашистый, похожий на почерк Робина и их отца. Эти буквы, все эти узкие, жирные и тесные строчки, говорили о неистовом, но дотошном писателе, были взглядом на ту версию Гриффина, которую Робин никогда не знал.

И сеть Гриффина оказалась гораздо шире, чем он предполагал. Он видел корреспонденцию, адресованную адресатам в Бостоне, в Нью-Йорке, в Каире, в Сингапуре. Но имена всегда были закодированы, всегда были очевидные литературные ссылки, такие как «мистер Пиквик» и «король Ахав», или имена настолько типично английские, такие как «мистер Браун» и «мистер Пинк», что они не могли быть реальными.

— Хм. — Виктория поднесла маленький квадратик бумаги к глазам, нахмурившись.

— Что это?

— Это письмо. Адресовано тебе.

— Могу я взглянуть?

Она мгновение колебалась, прежде чем передать его. Конверт был тонким и запечатанным. На обратной стороне было написано его имя, Робин Свифт, написанное сильным почерком Гриффина. Но когда он нашел время, чтобы написать это? Это не могло быть после того, как Энтони привез их на Гермес; Гриффин не знал, где они тогда находились. Это могло быть написано только после того, как Робин порвал отношения с Гермесом, после того, как Робин заявил, что не хочет иметь с ним ничего общего.

— Ты собираешься его читать? — спросила Виктория.

— Я... я не думаю, что смогу. — Он передал ей письмо обратно. Он был в ужасе от его содержания; даже от того, что он держал его в руке, у него участилось дыхание. Он не мог предстать перед судом своего брата. Не сейчас. — Ты сохранишь это для меня?

— А вдруг это что-то, что может помочь?

— Я не думаю, что это так, — сказал Робин. — Я думаю... это должно быть что-то другое. Пожалуйста, Виктория, ты можешь прочитать это позже, если захочешь, но сейчас я не могу на это смотреть.

Она колебалась, затем сложила его во внутренний карман. Конечно.

Они продолжили рыться в вещах Гриффина. Кроме писем, Гриффин хранил внушительное количество оружия — ножи, гарроты, несколько серебряных слитков и по меньшей мере три пистолета. Робин отказался прикоснуться к ним; Виктория осмотрела коллекцию, перебирая пальцами стволы, затем выбрала один и пристегнула его к поясу.

— Ты знаешь, как им пользоваться? — спросил он.

— Да, — ответила она, — Энтони научил меня.

— Чудесная ты девушка. Полна сюрпризов.

Она фыркнула.

— О, ты просто не обращал внимания.

Но не было ни списка контактов, ни подсказок о других убежищах или возможных союзниках. Гриффин все зашифровал, создал настолько невидимую сеть, что после его смерти ее невозможно было восстановить.

— Что это? — отметила Виктория.

На самом верху книжной полки, отодвинутой так далеко, что она была почти скрыта, стояла лампа.

Робин потянулся к ней, дико надеясь — да, вот она, знакомый блеск серебра, вделанного в дно. Маяк, — крикнул Энтони. Он подумал об ожоге на руке Гриффина, о том, как Гриффин даже на расстоянии знал, что случилось что-то ужасное.

Он перевернул его, прищурившись. 燎. Лиао.

Это сделал Гриффин. Liáo на мандаринском языке может означать «гореть» или «освещать». Оно также могло обозначать сигнальный фонарь. Над первой серебряной полоской была вторая, меньшего размера. Bēacen, гласила надпись. Похоже на латынь, но Робин, порывшись в памяти, так и не смог вспомнить ее точное значение или происхождение. Может быть, германское?

Тем не менее, он мог смутно догадаться о назначении лампы. Так общались Гермесы. Они посылали сигналы через огонь.

— Как ты думаешь, как это работает? — спросила Виктория.

— Возможно, они все как-то связаны. — Он передал ей лампу. — Вот как Гриффин узнал, что мы в беде — должно быть, он носил одну из них при себе.

— Но у кого еще есть такая? — Она повертела ее в руках, провела пальцами по сморщенному фитилю. — Как ты думаешь, кто находится на другой стороне?

— Друзья, я надеюсь. Что, по-твоему, мы должны им сказать?

Она задумалась на мгновение.

— Призыв к оружию.

Он взглянул на нее.

— Мы действительно это делаем?

— Я не вижу другого выбора.

— Знаешь, есть такая китайская идиома: «Мертвые свиньи не боятся кипятка».

Она одарила его слабой улыбкой.

— За пенни, за фунт.

— Мы ходячие мертвецы.

— Но именно это и делает нас страшными. — Она поставила лампу между ними. — Нам нечего терять.

Они порылись в столе в поисках ручки и бумаги, затем принялись за составление послания. Оставшееся масло в лампе было на опасном уровне, фитиль сгорел дотла. Их послание должно было быть как можно более кратким и однозначным. Не должно быть никаких сомнений в том, что они имели в виду. Когда они договорились, что сказать, Виктория поднесла свечу к лампе. Свеча неуверенно замерцала, затем раздался резкий толчок, и пламя высотой более фута запрыгало и заплясало перед глазами.

Они не были уверены в механизме работы маяка. Робин произнес вслух мандаринскую пару, но они могли только надеяться, что вторая, загадочная пара спичек была рассчитана на то, что она будет действовать. Они составили исчерпывающий список всех способов, которые только могли придумать, чтобы попробовать. Они произносили сообщение в пламя. Они прохлопали его азбукой Морзе. Они повторяли код, на этот раз просовывая в пламя металлический стержень, так что он мерцал с каждой точкой и тире. Наконец, когда масло начало разбрызгиваться, они поднесли бумагу к лампе.

Эффект был мгновенным. Огонь увеличился в три раза; длинные языки пламени вырывались наружу, а затем возвращались обратно вокруг бумаги, словно какое-то демоническое существо пожирало их слова. Бумага не сгорела и не смялась; она просто исчезла. Мгновение спустя масло закончилось, пламя угасло, и комната померкла.

— Думаешь, получилось? — спросила Виктория.

— Я не знаю. Я не знаю, слышит ли кто-нибудь вообще. — Робин опустил лампу. Он чувствовал невыносимую усталость, его конечности словно налились свинцом. Он не знал, что они только что привели в движение. Часть его души не хотела этого знать, хотела свернуться калачиком в этом прохладном, темном помещении и исчезнуть. У него был долг, он знал, что должен закончить работу, и когда наступит завтрашний день, он соберет все силы, чтобы встретить его. Но сейчас он хотел спать как мертвый. — Полагаю, посмотрим.

На рассвете они прокрались через весь город к Старой библиотеке. Вокруг здания стояли десятки полицейских — возможно, они ждали, не вернется ли кто по глупости. Робин и Виктория осторожно прокрались вперед из леса за двором. Это было глупо, да, но они не могли удержаться от желания подсчитать ущерб. Они надеялись, что им удастся пробраться внутрь и забрать кое-какие припасы, но присутствие полиции было слишком плотным, чтобы они смогли это сделать.

Вместо этого они пришли, чтобы выступить свидетелями, потому что, несмотря на риск, кто-то должен был запомнить вид предательства. Кто-то должен был зафиксировать потерю.

Старая библиотека была полностью разрушена. Вся задняя стенка была снесена, зияющая рана обнажала обнаженные внутренности библиотеки, что казалось жестоким и унизительным. Полки были полуразрушены. Те книги, которые не сгорели при взрывах, были сложены в тачки по всему зданию, чтобы, как предполагал Робин, быть вывезенными для анализа учеными Вавилона. Он сомневался, что большая часть этой работы когда-нибудь увидит свет.