– Ясно-понятно, – спокойно доложил Эл. – А ты думала, я всерьёз? Чушь!

– Ах ты – прохвост! – беззлобно бросила Настя, но не отступила.

Ярость уже не душила и не ослепляла, но то чувство, о котором говорил Эливерт, теперь стало ей понятно. Не слепящая алая пелена, но чувство азарта, щекочущей нервы опасности.

Она, в самом деле, нападала, больше не задумываясь. И меч действительно казался продолжением руки, частью самой Насти – он порхал, как дирижёрская палочка. И было дыхание: её и Эливерта. И ритм ударов напоминал пламенный танец. И бешено стучало сердце, отдаваясь пульсом где-то в висках.

Она щурила глаза, как рысь, заметившая добычу, и улыбалась слегка жёсткой, волнующе-прекрасной улыбкой.

О, Дух-Создатель, как же чарующе красива она была в этот миг!

– Нет, Наир, ты только глянь, как танцует! Как танцует! – гордо воскликнул атаман.

Меч Насти, описав изящную траекторию, уткнулся ему в грудь.

Эл чуть отступил, поднял руки, сдаваясь на милость победительницы.

– Довольно на сегодня…

– Ты поддался? – насторожено спросила Настя, опешившая от случайного успеха.

– Ничуть, – заверил Эливерт, усмехаясь, стирая пот со лба и убирая клинок в ножны.

– Ты поддался, – чуть грустно улыбнулась Настасья, не сердясь и не печалясь вовсе.

– Ты прекрасно держалась. Далеко пойдёшь, – заверил разбойник. Он уже двинулся к костру, но потом, будто сжалившись, обернулся и добавил: – И я не поддавался... Я хочу каши! Наир, как там у нас дела?

Лэгиарн, всё это время просидевший с открытым ртом, не отводя взгляда от поединка, спохватившись, вернулся к заботам об ужине.

– А мне тоже можно? – осторожно спросила заворожённая боем Граю.

– Ну конечно, пичуга. Будешь есть кашу – вырастишь такая же красивая и сильная как эрра Дэини, – заверил Эливерт, опускаясь рядом с девочкой и ласково взъерошив ей волосы.

Настя шмыгнула носом.

Конечно, Эл поддался. Не могла она его победить. А впрочем, так ли это важно?

Она себя чувствовала настоящим героем. Вернее, героиней. Как минимум, Жанной д‘Арк – воительницей, непобедимой и грозной.

Да к тому же, может быть, Эливерт и вправду не поддавался…

Настя с горделивым видом статной львицы сунула клинок в ножны, другой вернула Наиру и, скрестив по-турецки ноги, плюхнулась на землю рядом с атаманом.

Из котелка пахло кашей: аппетитно, ароматно, вкусно. Настя была зверски голодна…

***

Высоко-высоко, в заоблачных далях, на тёмном бархате небес мерцали огоньки звёзд. Ночь была тихой, небо чистым, и Настя глядела на сияние алмазных узоров над головой.

Почти полная луна, огромная, пугающая и прекрасная, плыла в вышине, словно серебряная ладья. Иногда обрывки дымчатой паутины облаков набегали на неё, и тогда казалось, что она колышется в воздушных волнах, раскачиваясь в сияющей сети звёздного гамака.

Ночной лес был полон едва различимых звуков, но они не мешали, а гармонично вплетались в завораживающую картину летней ночи. И потому Насте чудилось, будто мир вокруг застыл в немой тишине, сонной, обволакивающей, нарушаемой только робким плеском ручья неподалёку, тихим треском огня и баюкающим, как мурлыканье кота, голосом Эливерта.

«Ха! Кто бы мог подумать, что язвительный голос атамана может усыплять, убаюкивать?»

Анастасия лежала, закинув руки под голову. Пламя отбрасывало всполохи на её лицо. Она глядела в распахнутое настежь звёздное небо, и слушала тишину, и голос Эливерта, и ей казалось, что эта минута бытия наполнена необыкновенным, чудеснейшим волшебством.

Наир спал. До слуха Насти долетало его безмятежное дыхание. А может, он только делал вид, что спит…

Рыжую поражала способность её приятелей сквозь дрёму услышать любой ночной шорох и тотчас вскочить на ноги, словно и не спал вовсе: в руках оружие, в глазах от сна ни следа, готовы к обороне.

Но сейчас Наир, кажется, действительно уснул, а Эл рассказывал сказку Граю.

Девочка лежала тихо, как мышка, негромко сопела носиком, уткнувшись ему в плечо, и старалась отогнать лениво наползавший сон, чтобы дослушать историю до конца.

Настя тоже слушала. Эл часто ругал менестрелей, но сейчас слова лились из его уст золотым кружевом, сплетались в такие поэтичные образы, что Настя подумала, займись он не грабежом, а сочинительством баллад, через месяц уже пел бы при дворе короля Кенвила и был знаменит на всю Кирлию.

История была герсвальдской вариацией на тему Снежной королевы.

И начиналась, как и большинство сказок:

– Давным-давно, не помню где и когда, да только правил в одной земле милостивый король Стан со своей прекрасной королевой. Однажды на рассвете, лишь первые солнечные лучи вызолотили край небес, родилась у них дочь, королевна Аделина. И в тот же час, в соседнем королевстве, на свет появился наследник, королевич Ронан. Ясно-понятно, что они были самыми прекрасными младенцами на свете. И родители их заключили договор обвенчать своих детей, когда те вырастут…

Но, как и в любой сказке, рядом со счастьем бродила тёмной тенью беда.

– В её тринадцатый день рождения явилась на пир злая ведьма, которую забыли позвать на празднество, и молвила: «Да, вы вырастили прекрасную розу, но не будет знать её сердце любви. Лишь горечь и слёзы принесёт она людям своей неземной красотой и погубит всякого, кто посмеет полюбить её!»

Граю сквозь дрёму угрюмо нахмурила тёмные брови.

А Эл продолжал:

– Так и сбылось. Не было на свете никого краше той девы. Аделина походила на духа мироздания, словно соткана была из солнечных лучей. Волосы её золотыми локонами ниспадали до земли, а глаза казались бездонными омутами лесных озёр, глубокие, изумрудные, сияющие, словно в них отражались звёзды. И когда она шла лёгкой походкой, все понимали – это идёт королевская дочь.

При этих словах Эливерта Насте отчётливо представился солнечный образ Миланейи: её босые изящные ножки и серебряные браслеты на щиколотках. Светлая как звёзды, лёгкая как тень. И глаза – омуты озёр, в которых утонул когда-то Вифрийский Ворон. Уж ни с дочери ли Финриза ар Алара срисован образ прекрасной Аделины?

– Пришло время выбирать супруга юной красавице. Но заколдованная королевна отвергла всех, кто метил в женихи. Какие только подвиги не совершали в честь неё мужчины. Они швыряли к её ногам сокровища, устраивали в честь неё поединки, на которых умирали без счёта, но Аделина глядела на них с безмолвным равнодушием. Лёд её сердца был слишком прочен, никто не мог согреть её. Ни их слёзы, ни даже смерть не трогали красавицу. Но однажды во дворец приехал королевич Ронан. По воле родителей он был готов жениться на чуждой ему невесте, но, увидев Аделину, влюбился без памяти. Позабыл он все на свете и пал к её прекрасным ногам, словно верный раб. Он вырвал бы сердце своё, если бы она пожелала… – Эливерт замолк на миг.

– А она? – сквозь сон спросила Граю.

– Она… Да что она? Для неё он не значил ничего. Просто один из многих влюблённых безумцев, что смотрели на неё как на неземное чудо. Иногда она улыбалась ему, ведь среди прочих он был лучшим, и даже ледяное сердце королевны, сквозь тьму проклятия, чувствовало это и тянулось к нему. Для него же каждая её улыбка была дороже всех сокровищ мира! Королевна с ледяным сердцем отвергла Ронана, как и всех прочих. Что только ни делал принц, чтобы завоевать свою возлюбленную: подносил богатые дары, слагал в её честь баллады, даже победил в одиночку ужасное чудовище, что поселилось в ту пору близь замка Аделины, пожирая одиноких странников и стада короля. Чудище было очередными происками злой ведьмы Герры. И та затаила обиду на Ронана.

А он совершал свои геройства, не требуя наград, но, всё же надеясь, что однажды Аделина оценит его старания. И много девичьих сердец он покорил, кроме той единственной, которой грезил. Все фрейлины при дворе вздыхали по нему, но он видел лишь свою Аделину, королевну с ледяным сердцем.

– Но ведь он же был хорошим, этот Ронан? – услыхала Настя сонный голосок Граю. – Красивым, да? И добрым, как ты…