В конце концов, он просто заметил её, а мог бы вовсе не обратить внимания на её несчастную мордашку, не увидеть этого маленького серого мышонка. И тогда Граю снова осталась бы голодной…
А теперь она улыбалась так, словно сегодняшнее утро положило начало самому счастливому дню в её жизни.
И Настя с удивлением отметила, что оказывается иногда очень просто сделать другого человека счастливым. Очень-очень просто. К этому практически не надо прилагать никаких усилий. Но чаще всего никто просто не хочет сделать хоть что-то ради близкого и уж, тем более, ради кого-то чужого…
Эл с каждым днём удивлял Романову всё больше. В Лэрианоре ей казалось, что в нём давно не осталось ничего человеческого, кроме его благодарности Миланейе. Но теперь за циничной маской временами проступала та истинная суть Эливерта, которую он настойчиво пытался скрыть.
И как поверить в жестокое сердце Вифрийского Ворона, когда на твоих глазах бездушный атаман воровской шайки кормит чужого ребёнка и улыбается умилённо? Никому прежде он не улыбался так. За все проведённые вместе дни Насте не случалось видеть его лицо таким светлым и искренним.
***
– Кстати, Граю, я тебя не познакомил со своими друзьями, – спохватился Эл. – Граю, это эрра Дэини.
Настя приветливо кивнула улыбнувшейся девочке с видом уважительным и благосклонным.
– Я зову её просто «Рыжая», но на твоём месте я вёл бы себя почтительнее и обращался к ней так, как я тебе и сказал – «эрра Дэини». А то она, знаешь ли, так машет мечом, что лучше ей не перечить и не злить напрасно, – добавил Эл ехидно.
Разбойник махнул рукой в сторону лэриана, отвлекая внимание Граю от Насти.
– А это Наир. Мой друг из Лэрианора. В этом городе некоторые зовут его просто Ушастик. Ты тоже можешь его так называть.
Девочка негромко хихикнула, а Наир одарил Эливерта красноречивым взглядом, прекрасно говорящим о том, что лэгиарн весьма и весьма невысокого мнения об умственных способностях разбойника.
Но это мало заботило Эливерта. Он уже белозубо скалился, приветствуя возвратившуюся Риланн. Девица, кокетливо отбросив за спину тёмные косы, поставила перед Граю бело-розовое воздушное облако клубничного пирога.
Девочка с трудом прошептала слова благодарности и, глядя на пирожное, как на волшебное видение, всё никак не решалась откусить кусочек. Наконец, она лизнула белоснежный крем, прикрыла глаза от удовольствия и замурлыкала что-то с набитым ртом. Потом жадно откусила ещё и вдруг, будто опомнившись, протягивая пирог, пытливо заглянула по очереди каждому в лицо и спросила заботливо:
– Хотите? Так вкусно! Хотите?
– Нет, нет, – ответил Эливерт за всех. Остальные только отрицательно качали головой. – Это всё тебе, цыплёнок. Ешь, ешь! А то нам скоро ехать…
Граю упрашивать было не нужно.
Девочка сосредоточенно поглощала пирог. Эливерт, облокотившись на стол и подперев подбородок рукой, лениво ковырялся в зубах тем самым ножом, которым едва не проткнул руку Кед-хейла, искоса разглядывая усердно жующую девочку.
– Граю, а как это твоя милая матушка отпустила тебя в столь неподходящее для юной дамы место? – спросил вдруг он.
– Что, эрр Эливерт? – нахмурилась малышка, не уяснив напыщенных речей разбойника.
– Я говорю, как мать-то тебя в эту дыру пускает? Знает, поди, что здесь и обидеть могут… – растолковал Эливерт.
– У меня нет матушки. Она умерла, когда я была ещё маленькой, – не отвлекаясь от еды, доложила Граю.
– Вот как? – вздохнул Эл. – Ясно-понятно. А теперь ты, стало быть, большая?
– Ага, – кивнула девочка совершенно серьёзно, не замечая иронии в голосе атамана.
– Скучаешь по ней? По матушке… Да, цыплёнок? – продолжал Эливерт, сочувственно глядя на Граю.
Девочка как-то неуверенно пожала худенькими плечиками.
– Не знаю. Я её и не помню почти. Без неё плохо… Матушка, она добрая была. Она меня обнимала всегда и рядом ложилась, когда я боялась засыпать. И сказки мне рассказывала. Только я уже не помню их совсем...
Настя почувствовала, как на глаза набегают непрошеные слёзы.
Несчастный воробышек, обречённый на одиночество. Она не знает, что такое забота и ласка матери, она почти не помнит её, но где-то в грёзах, в наивных детских мечтах, она верит, что мама её была доброй, потому что иначе быть не может. Потому что в любом мире, в любые времена, для любого ребёнка никто не может быть добрее и прекраснее матери. Даже когда некоторые женщины не достойны этого святого титула, для их несчастных детей они всё равно эталон совершенства.
– Сказки… – тихо и задумчиво молвил Эливерт. – Мне матушка тоже сказки рассказывала. Раньше. Я тогда ещё на Севере жил…
– Она у тебя уже старенькая, да? – спросила любопытная Граю.
– Не знаю, – Эл пожал плечами почти как Граю минуту назад. – Я её не видел давно… очень давно… Лет двадцать уже. А с кем ты живёшь, Граю?
– С отцом. Его Сильтином зовут, – деловито доложила девочка. – Раньше он сапожником был…
– А теперь уже не сапожник? – не понял Наир.
– Сапожник… только он всегда пьяный… И башмаки почти не шьёт.
– Ясно, – Эл нахмурился. – А он знает, что ты сюда приходишь?
– Знает. Я сюда почти каждый день хожу. Здесь можно еды выпросить. И Риланн меня кормит, только на неё за это хозяин ругается. Но когда Фарлей не сморит, она мне иногда что-нибудь выносит… Она добрая. Вчера лепёшки давала. Но так вкусно, как вы, меня никогда никто не кормил, никогда-приникогда! А папка у меня хороший… Он только когда пьяный дерётся. А когда не пьяный – он меня не бьёт… – девочка замолчала, размышляя о чем-то.
– А пьяный он каждый день. И каждое утро, как нажрётся, поколачивает тебя… А ты, чтобы лишний раз не получать, на рассвете сбегаешь из дома и бродишь до позднего вечера, так, цыплёнок? – закончил за неё Эливерт. – Я всё правильно говорю?
Девочка вздохнула и кивнула тёмной кудрявой головой.
– Он меня всё равно любит, – рассудила Граю. – Он мне так и говорил раньше: «Ты, дочка, не серчай! Нрав у меня тяжёлый, но ты мне всех дороже!» Тётка Беарья, как это услыхала, кричала на него громко.
– А кто это? Беарья? – заинтересовался Эливерт.
– Она с нами живёт. Отец сказал, что я мала ещё хозяйство вести, а в доме женщина должна быть. Когда матушка умерла, она к нам пришла жить, – степенно разъяснила девочка.
– Стало быть, Беарья – это твоя мачеха? – уточнил разбойник.
Граю кивнула.
– Она тебя не обижает?
– Не-а, – протянула девочка. – Ей только на глаза не попадать… А я же из дому с утра ухожу, а летом иногда в сарае сплю. Там темно. Она меня и не видит. Только страшно – мыши шуршат. А когда она злится, то дерётся ещё хуже папки… Но она-то ничего, а вот мальчишки, они такие вредные, они всё время задираются, а потом мне попадает!
– Какие мальчишки? – спросил Эливерт устало, всё ещё вертя в руках длинный кинжал.
– Тётки Беарьи сыновья. Она их с собой привела. Они ко мне всё время лезут, дерутся и обзывают.
– А ты что же? Сдачи дать не можешь? – воскликнул атаман. – Они тебя младше или старше?
– Младше, – ответила Граю, опуская глаза.
– Ну, так в чем дело? Двинула бы этим соплякам по зубам – пусть своё место знают! Они бы в другой раз забыли, как тебя обижать.
– Эл, ты чему ребёнка учишь? – возмутился Наир. – С такими наставлениями она вырастет разбойницей, вроде тебя.
– И все вопросы будет решать, давая оппоненту по зубам, – добавила Настя.
– Чему учу, чему учу! – передразнил друзей Эливерт. – Защищаться я её учу. Не позволяй себя унижать, цыплёнок! Никогда не позволяй! Надо уметь себя защитить. Рано или поздно случится так, что тебе нужно будет за себя постоять. Поверь, Наир, многим девицам, что в тёмном переулке натыкаются на какого-нибудь пьяного лиходея, умение обращаться с оружием пригодилось бы гораздо больше, чем благородные манеры! Когда кто-то угрожает твоей жизни, мало толку с умения вышивать шёлком или петь лирические баллады, тут надо уметь дать отпор. Это и тебя касается, Дэини. С мечом ты управляешься неплохо, но ведь растерялась, когда на тебя напал топлюн. А надо уметь защищаться. От нас-то, мужиков, всё равно помощи чаще всего не дождёшься. Это когда нас видеть не желаешь, мы тут как тут, а случись беда, так ведь вечно носит где-то. Так что учитесь, девочки, полагаться только на себя! И, если братцы твои сводные ещё раз к тебе сунутся, расквась им носы, недолго думая – второй раз остерегутся…
